Опустошение

Пространство как будто сжималось с каждой секундой, хотя видимых признаков этого не было. Окна все ещё были на месте, разве что без стекол, но из них было видно лишь голубоватый туман — примерно как если бы квартира находилась этаже эдак на 130-м. У меня закружилась голова.

Может быть, я так и не дошла до дома? Может быть, меня сбил пьяный водитель на переходе, а я не заметила этой тонкой грани между жизнью и смертью?

«Рельеф» квартиры сохранился. Я шла по полутемному коридору, заглянула в комнаты. Пустота. Бесцветные стены. Туман в окне. Какую бы цель ни преследовало то, что забросило меня сюда — у него уже почти получилось довести меня до истерики: оно будто знало, что я панически боюсь высоты, и что даже если в этой версии квартиры меня встретит страшное чудовище, грозящееся растерзать мое тело на куски, я ни за что не прыгну вниз. Как бы комично ни звучало в данной ситуации, но пространство оказалось гораздо менее аномальным при близком изучении. Оно не сжималось, а просто было непривычно темным из-за полного отсутствия освещения внутри самой «квартиры», а в «небе», которое я видела за окном, точно не было солнца, хотя и был — кажется — день. Дверей в нем не было. Совсем никаких. Были проемы между «комнатами» и никакой возможности выйти наружу, кроме как в окно. Я не была уверена, что физически в человеческом мире ещё жива, но идея использовать окна как способ покинуть это помещение, даже если я переборю страх, казалась мне абсурдной.

Кажется, я уже провела здесь три часа, если не больше. Удивительно, но мне не хотелось ни есть, ни пить, ни в туалет. В какой-то момент от безысходности я начала кричать. Звать людей, маму, папу, бога, Игоря, просить о помощи, описывать невидимому (и не факт, что существующему) слушателю то странное место, где нахожусь — ведь если это всё ещё многоэтажный дом, то… у меня могут быть соседи?

Но признаков жизни в доме, как и на улице (улице ли?) за окном больше не было обнаружено. Одиночество начало поглощать меня черной массой. Как быстро человек сходит с ума в таком одиночестве? Я всегда считала себя интровертом, но то уединенное и тихое место, где я оказалась, напоминало чертово чистилище.

Прошло ещё примерно 5 часов. Я лежала на полу — он, как ни странно, был приятно прохладным и гладким на ощупь. Очень хотелось заплакать, но слезы не шли. Наверное, вы знаете это чувство, когда хочется пожалеть себя — ну, там, когда уволили с работы, когда бросил спутник жизни или не дай бог умер кто-то близкий. А я даже не могла себя пожалеть, потому что не понимала, как расценивать ситуацию, в которой оказалась. Страха тоже не было. Никто не хотел меня сожрать или убить. Что-либо, что в крипи-фольклоре подходит под определение НЁХ, тоже не появлялось на горизонте. Я чувствовала только как бесцветное безмолвие вокруг медленно выворачивает мою психику наизнанку. И естественные потребности организма всё ещё не давали о себе знать.

Десять часов. Или хер его знает сколько. Почему это происходит со мной? С самым среднестатистическим человеком, обычнее которого и найти трудно? Наверное, я могла бы притянуть к этой истории что-то про библейские грехи, про ложь, прелюбодеяние или сворованные в подростковом возрасте из магазина шоколадки, но этот ход мыслей казался настолько нелепым, что я быстро прекратила искать объяснения.

Одиннадцать часов. Или одиннадцать с половиной. Или все двенадцать. Без естественных потребностей и даже без позывов ко сну, как оказалось, невозможно следить за временем, а оставлять на стене засечки было банально нечем. Мой телефон в это измерение тоже не попал. Черт подери, кажется, я даже не потею, несмотря на стресс и относительно жаркий воздух вокруг.

Шестнадцать часов. Или восемнадцать. Или что-то около суток, если представить себе, что на некоторое время я впала хоть и не в сон, но в некий анабиоз.

— Взвейтесь кострами, синие ночи!

Мы — пионеры, дети рабочих!

Близится время светлых годов

Клич пионера — «Всегда будь готов»!

Моя мама в свое время была пионеркой, и об этом времени у неё, судя по рассказам, было больше всего нежных воспоминаний. Неудивительно, что я начала свой поток бессознательного бреда именно с этого песни.

Мы никогда не были очень уж близки с матерью, но в эту секунду я невероятно заскучала по ней. Сейчас, наверное, она пришла с работы и наглаживает старого толстого кота Юппи, которого я лет десять назад отбила у собак и притащила домой. Если бы в этой мерзкой серой коробке был кот, мне было бы не так тоскливо. С другой стороны, если бы меня угораздило завести кота там, в нормальном мире — сейчас он уже сходил бы с ума от тоски, голода и жажды в отсутствие хозяйки. Все к лучшему.

Полтора… полторы… Сутки и ещё половина суток, в общем, если меня не подводят мои биологические часы. Что лучше — чувствовать боль, страх и тоску или не иметь возможности чувствовать что-либо вообще? Кажется, я прямо сейчас стремительно разучиваюсь чувствовать. Мне уже неоткуда взять эмоции, чтобы скучать по кому-то, бояться собственной смерти или заточения здесь. Сколько мне потребуется, чтобы расстаться ещё и с разумом?

Двое суток. Кажется… Да и какая, к чертям, разница. Когда я была маленькой, я отмеряла дни и недели мамиными приходами с работы, потому что не было ничего желаннее, чем увидеться с ней хотя бы на этот час в день. Здесь нет мамы. Нет ничего, что мне дорого. Не происходит ничего важного, да и неважного тоже. У вас, наверное, возник закономерный вопрос, не могла ли я развлечь себя чем-то, но, как оказалось, свобода человеческой мысли в таком сеттинге, как мой, простирается не дальше, чем «как отсюда выбраться?» и «какого хера вообще?». Я, конечно, пробовала изучать физические и химические свойства этих стен и пола, делать зарядку, вспоминать лучшие анекдоты, которые я слышала, продумывать стратегию развития продукта для моих клиентов по работе из нормального мира, но быстро поняла, что смысла в этом ноль — результат этих действий абсолютно не имеет значения, пока я здесь. Интересно, я уже почти ничего не чувствую из-за защитных реакций мозга или потому что совсем недавно фактически осталась вдовой в 27 лет, потеряв человека, чье существование придавало смысла моему собственному, и все остальное — даже такое — теперь кажется слишком малозначимым? Нужна ли я в нормальном мире, если я, видимо, не девушка, а биоробот? Причем в буквальном смысле — все процессы в организме как будто остановились. Неизвестно зачем, по привычке из глубокого детства, я сильно укусила себя за палец, будто для подтверждения вышесказанного. Как ни странно, кровь пошла.

Понимая, как все происходящее похоже на второсортный ужастик, я написала на стене свое имя. Ю-л-и-я. Я поднесла палец к лицу, чтобы ещё раз укусить, взять крови и сделать первую засечку дня, чтобы хотя бы приблизительно вести счет времени, и тут же отпрянула. Укуса на пальце не было. Рана затянулась и исчезла за полминуты, хотя не казалась настолько крошечной.

Так, значит, аномальная регенерация. Ну-с, проверим.

Где-то через час (кожа оказалась толще, чем я думала, а писать в перевернутом виде было сложно) на стене дома снаружи красовалась надпись: «Меня зовут Юлия Волгина. Сегодня 16.07.21. Я жива. Я хочу выбраться отсюда в обычный мир. Пожалуйста, помогите. Я не останусь в долгу». Надпись, конечно, была маленькой — откуда у меня, невысокой девушки, большой размах конечностей, но из соседних окон, если высунуться, её можно было прочесть. Я наивно хранила надежду на то, что это будет кому читать. И что они поймут написанное.

Закончив с писаниной и убедившись, что мой палец цел и невредим, я — в чуть менее упадочном настроении из-за того, что сделала хоть что-то для своего спасения, пошла в ту «комнату», которая когда-то была гостиной — она была самой светлой и просторной, и там лучше думалось. Путь к ней пролегал через «ванную», и, ещё не поравнявшись с этой «ванной», я заметила, что что-то не так.

Из помещения лился тёплый электрический свет. Я подошла ближе, заглянула внутрь и рефлекторно вздрогнула, увидев там человека, и только потом поняла, что этот человек — я сама. В моей ванной. В моем зеркале. В обстановке, которая не поменялась ни капли с момента моего последнего выхода из дома. Я шагнула в ванную, чтобы убедиться, что это не мираж отчаявшегося сознания, и оказалась в интерьере, который вот уже несколько лет встречал меня каждое утро. Мой взгляд снова упал на зеркало, и я поняла, что обстановка за пределами ванной в чем-то изменилась. Это все ещё не было моей привычной квартирой, но и стены потеряли свою однородность, как будто на них появилось что-то вроде рисунков. Вглядевшись в отражение, за свою спину, я начала различать в этих рисунках какую-то… осмысленность. По крайней мере, частично. И, право, лучше бы я не вглядывалась в их содержимое.

Текст. Простыни текста. На совершенно понятном мне русском языке, но с непонятным смысловым посылом. Слова, и фразы, местами незаконченные, прямые и корявые, размашистые, высотой в полметра, и настолько мелкие, что с моего расстояния нельзя было их различить. Они не складывались в единое повествование, и, как мне показалось, были написаны в разное время. Одним ли человеком? Это понять было сложно, но прямо напротив двери в ванную, на ближайшей ко мне стене, я увидела обрывок предложения, весь смысл которого так и остался для меня неразгаданным.

«…О ОПУСТОШАЕТ ВС…»

И — клянусь — я до сих пор убеждаю себя в том, что это был акт искаженного восприятия, но над буквой Т и под буквой Ш стояли черточки, обозначающие разницу между этими буквами при почти одинаковом написании. Так всегда писал Игорь. Так писали ещё миллионы людей, но, чем бы оно ни было, вряд ли это было совпадением. Я резко обернулась. Стены снова стали гладкими и чистыми, как только я взглянула на них не через зеркало, а собственными глазами. Мимолетный взгляд обратно в зеркало — письмена были на месте.

Глупый и безрассудный огонек надежды зажегся снова. Закрыв глаза для храбрости, я шагнула в коридор, но не успев опустить ногу на пол, тут же упала куда-то вниз, будто споткнувшись о невидимый мне порог. Столкнувшись с какой-то горизонтальной поверхностью, я больно ударилась головой, и свет вокруг меня померк.

Очнулась я на полу все той же ванной, но в своей родной квартире. Первые полчаса я просто сидела в каком-то ступоре на кафельном полу, крутя в руках стакан с зубными щетками и будто не веря в то, что они реальны. А потом я не смогла нигде найти свой телефон, попросила все ту же соседку (посмотревшую на меня как-то слишком удивленно) одолжить её мобильный, чтобы позвонить на свой, после неудачной попытки позвонила маме — и так случайно узнала, что с моего исчезновения в обычном мире прошло три недели.

Наверное, несложно представить тот бытовой филиал ада, в который превратилась моя жизнь в следующие несколько дней. Меня, конечно же, начали искать на работе, когда в понедельник я, никому ничего не сказав, не вышла на связь, и во вторник, и в среду ситуация не изменилась. Каким-то образом они нашли контакты моих родителей и спросили, не знают ли те, где я и что со мной. Естественно, родители всполошились, обзвонили всех друзей, все больницы и даже морги, а потом вскрыли с полицией мою квартиру, чтобы убедиться, что меня там нет, и обыскать её в присутствии родителей. Там они не нашли следов борьбы или чего-то странного — только валявшуюся на полу в коридоре сумку с продуктами, кошельком и телефоном. Меня искали с собаками, обойдя все канавы, пустыри и заброшенные подвалы города, допросили всех коллег, друзей, знакомых, добрались даже до однокурсников, хотя я закончила институт 6 лет назад. Меня пробивали по базам пассажиров на всех вокзалах, во всех аэропортах, проверяли транзакции моих карт, звонки и соцсети, покупки на сайтах, облазили вдоль и поперек мой ноутбук и саму квартиру. В общем, масштаб поисков напоминал ноябрьские дни, и, если бы не случилось чудо, они точно так же не увенчались бы успехом.

Случай с незваным гостем в ванной и с вызовом полиции ночью, о котором я, конечно же, до этого благополучно молчала при родителях, тут же был поднят, и следствию пришлось вновь открыть дело о пропаже Игоря. Меня снова допросили несколько раз, и все незначительные подозрения с меня были сняты. О своем исчезновении я сказала, что вошла в квартиру, упала (что позволило полиции самой додумать версию об ударе по голове) и ничего не помню о произошедшем за 3 недели, а очнулась в своей ванной за час до того, как позвонить матери. Меня осмотрели в медпункте, взяли все нужные анализы и — ожидаемо для меня самой — не нашли следов насилия, побоев и наркотиков. Если бы они захотели копнуть чуть глубже, они бы узнали и ещё кое-какие незначительные на первый взгляд детали — что когда я очнулась, я не принимала душ и не мыла голову. И тело, и волосы, и одежда были в идеальном состоянии — не грязные и без следов пота, как тогда, когда я пришла «домой» в то злосчастное воскресенье. Ногти и волосы на теле не отрасли ни на миллиметр, что невозможно за три недели в обычных условиях. Где бы я ни была — законы физики и физиологии в этом месте не соответствовали земным, и если бы следователи обратили внимание на эти мелочи, у меня могли бы быть большие проблемы, потому что я не смогла бы объяснить это, не уехав впоследствии в тихое уединенное место с мягкими стенами, а то и в СИЗО, если наша доблестная полиция в тот момент усиленно гналась бы за раскрываемостью.

Вы можете подумать, что это событие привнесло в мою жизнь каплю определенности, но это так не работает. Вопросов и терзаний стало в десятки раз больше.

Почему мой муж (если, конечно, рисунки и надписи на стенах принадлежали ему) попал в это место? За что? Если я увидела их через зеркало, может быть, каким-то неведомым образом и он мог видеть мою надпись на стене здания?

Узнает ли он, что я тоже была там?

Найдёт ли он дорогу назад?

И, если найдёт, готова ли я в один день найти его у себя в ванной? Его, двадцатисемилетнего, в теле, не постаревшем ни на минуту, когда сама я могу дожить к тому моменту до глубокой старости? Сможет ли он не сойти с ума за всё это время?..

Самое страшное, что косвенный ответ на последний вопрос я все же нашла, и, увы, этой теории пока нет ни одного опровержения. Это место действительно опустошает. За то время, что я была там, я будто разучилась испытывать эмоции, и лишь через какое-то время в нормальном мире они постепенно начали возвращаться. За последние из двух злосчастных суток я почти перестала думать об Игоре, лишь наиболее глубоко зарытые эмоциональные воспоминания из детства всплывали на поверхность и тут же пропадали, не найдя отклика в душе. Быть может, он успел и вовсе забыть обо моем существовании.

Родители наперебой твердят, чтобы я продавала эту чертову квартиру и спокойно жила в другом месте, которое не будет хранить в себе столько травматичных воспоминаний и, помимо того — в их картине мира, конечно — столько рисков быть похищенной или убитой. Но я под разными выдуманными предлогами отмахиваюсь от этих разговоров — как правило, аргумент, что квартира напоминает о счастливых годах брака, а все замки уже поменяли, срабатывает. Я не оставляю надежды, что когда-нибудь, вернувшись домой, я снова увижу Игоря. Я знаю, что даже если мне самой придется попасть в то странное место, где я провела два дня, чтобы быть вместе с ним вечно среди серых стен и тумана в окнах — это будет ничтожная цена.

И я все ещё жалею, что так и не успела написать на стене в том месте ещё кое-что. Что-то, что могло затормозить процесс опустошения, даже если уже невозможно было повернуть его вспять.

«Я тебя люблю».