Он там, под полом

https://mrakopedia.net/wiki/Он_там,_под_полом

Леонид не хотел сегодня идти на работу. Ладно, будем честны — на работу он не хотел практически никогда. Это на бумаге его мечта детства — работа в музее — выглядела сказочно: залы, полные картин в потускневших рамах, знакомые с детства манекены, одетые под неандертальцев и крепостных крестьян, да хотя бы архивы с историческими документами… До всех этих чудес, ради которых и стоило поступать на истфак, Леонида просто не допускали. Шесть дней в неделю, включая даже праздники, он открывал скрипучую дверь ключом из тяжёлой связки, включал подсветку у двух шкафчиков с календарями и наборами открыток, раскладывал на столе толстенькие ручки с логотипом музея и надевал на лицо свою самую приветливую улыбку. Выпускник исторического факультета, так и не применивший себя ни в науке, ни в жизни, Леонид продавал сувениры в магазинчике при городском музее, и ощущение собственной незначительности вот уже год подтачивало его изнутри.

На работу, однако, Леонид сегодня не хотел по немного иной причине. Да, выходить сразу после Нового года было и без того обидно — пока город постепенно отходил от праздников, мигал гирляндами из окон и шумел недострелянными петардами, горе-историк продирался сквозь сугробы, время от времени спотыкаясь о собственные сапоги. В тяжёлом зимнем тулупе, намотанном в три слоя шарфе, в варежках столь толстых, что ни о каком телефоне в руке не могло быть и речи, он был словно гигантский жук — опрокинь на спину, так и не встанет. Тело под одеждой чесалось и потело, и от этого ощущения хотелось просто выть — но всё лучше, чем замёрзнуть, что в северном климате было проще простого. Летом он добирался до музея за двадцать минут быстрой ходьбы — зимой же приходилось выходить за пол часа, и то всегда была опасность опоздать. По крайней мере в лицо сегодня не вьюжило — видно хоть, куда идёшь, а то порой мелькнёт незваная мысль — вот занесёт меня сейчас, по самую макушку, и найдут только по весне. Буду я у мамы как подснежник.

Вход для работников располагался чуть дальше парадного, и дорожку к нему, как обычно, никто не расчистил — Леонид не стал заморачиваться, прошёл через парадный, толкнув тяжёлые двери из светло-медового дерева. В детстве, когда их толкаешь, тебя переполняет ощущение, что ты входишь во дворец — и, частично, так оно и есть, было же здание музея раньше домом обнищавшего дворянина Б., в честь которого в городе даже названа улица. Этому Б. посвящена целая выставка в одном из маленьких залов: мебель, семейные портреты, сохранившиеся записи о том, как сильно Б. любил ходить с борзыми на зайца — ещё и в интерпретации художника. Карандашная зарисовка того, как свежуют зайца, отделяя белый мех от красного мокрого мяса, пугала некогда мальчика Лёню, и маленький зал он предпочитал обходить стороной — зато всем сердцем влюбился в картины, изображавшие бескрайний лес или красавиц былой эпохи, дал имена всем рыцарям и пещерным людям за толстым прозрачным стеклом. Потом была учёба в Москве, красный диплом, болезнь мамы, возращение домой — и долгие годы безуспешных чаяний, поисков, отвергнутых резюме. Учителя истории из Леонида не вышло, вытравил коллектив; академика — тем более, ведь денег на аспирантуру нужно ещё как-то заработать; а стать писателем — ещё одна детская мечта — светило разве что во сне, учитывая то, что за последние три года у него не родилось и строчки. Продавать цветастые музейные ручки — вот был предел его возможностей.

Низко опустив запорошенную снегом голову, Леонид трусцой пробежал мимо скучающего охранника, мимо гардеробщицы бабы Зины — та тут же цокнула на него языком и проскрипела что-то про грязюку, которую он нанёс на чистый пол, и про «понабирают обормотов». Встречаться с вредной старухой не любил никто — потому и пользовались работники в основном служебных входом, позволявшим обойти стрёкот этого счётчика Гейгера в платке. На ходу сбивая снег с сапог, Леонид стянул с задубевших ладоней перчатки, достал из кармана ключи, поднёс к замочной скважине двери с красивой ярко-красной надписью «СУВЕНИРЫ И ПОДАРКИ» ребристую бородку — и застыл. Дурное предчувствие давило на затылок, будто чей-то недобрый взгляд в спину.

«Да ну, фигня какая… С чего мне своего рабочего места бояться? С тупых совпадений и двух коллег-идиотов?»

Леонид успокаивал себя, одновременно прислушиваясь к темноте за дверью. Он не хотел сегодня на работу, сразу после Новогодних праздников — потому что события последней рабочей недели прошедшего года иначе как «больными» назвать было трудно.

За три дня до начала Новогодних выходных Леонида поставили в известность, что у него их, в общем-то, не будет: музей начинал работать уже с третьего числа, и сувенирный магазинчик — вместе с ним. Леонид промолчал, но сам сразу скис и до боли закусил губу — в сердце плескалась почти что детская обида. Да кому вообще придёт в голову тащиться в музей на третий, а то и четвёртый день Новогодней пьянки?!

— Да чёрт его знает, не ко мне вопросы. Сказали — значит, работаем. Не ты один пахать будешь, мы, архивариусы, тоже дофига деловые, — Камиль из архива, удивительно молодо выглядевший для своих сорока мужик с необычным именем и удивительным умением поспевать везде и сразу, пожал плечами и похлопал Леонида по плечу — тот передёрнулся, но попытался это скрыть. Прикосновений к себе он не любил, но и отношения с коллегами старался лишний раз не портить.

— В том году так же было, а посетителей не было вообще — так мы свет нигде не включали даже, сидели у себя в архиве пили. Ты к нам тоже заходи… Если по уставу можно. Я, честно, не упомню, эта твоя лавка у нас года три закрытая стояла… — Леонид уже почти не слушал болтливого коллегу, который пришёл, похоже, не только сообщить о распорядке рабочих дней в январе, но и перетереть за жизнь. — Будем, в общем, и на тебя рассчитывать. Ты только помоги ему, а то он там, под полом. Нехорошо.

Леонид тогда моргнул удивлённо и хотел переспросить, но Камиль уже побежал разносить «благую весть» по залам, и смысл его последней фразы остался совершенно неясен. Кому там Леонида подряжали помочь? Ремонтнику? Решив, что потом уточнит этот вопрос, Леонид вернулся к своей работе — протёр в очередной раз полку, пересчитал деньги в кассе, переложил ручки. Остаток дня прошёл спокойно, разве что как-то тягуче и неприятно — как часто бывает после дурных новостей.

За два дня до начала Новогодних выходных Леонид обнаружил, что пол в магазинчике весь изгажен — какими-то грязно-бурыми лоскутами, похожими на ошмётки грубой ткани. Оглядев себя множество раз, Леонид так и не понял, откуда с него могло столько всего налететь — с сапог кожа, кажется, не облезала, а тулуп, подходивший, по идее, по цвету, мог расщедриться разве что шерстью. Следуя правилам, Леонид вызвал уборщицу — добрую подругу бабы Зины, любившую погонять с ней в гардеробе чай. Чувствуя себя провинившимся шкетом, взрослый мужчина стоял, понурив голову, и выслушивал бубнёж о том, что совсем при нём лавка-то запаршивела — а от осознания того, что эта же проблема будет вскоре обсосана двумя склочными скучающими старухами, становилось совсем на душе мерзко. Леониду было стыдно ещё и за то, что он создал кому-то лишнюю работу — а кто, кроме него, если магазинчик он всегда за собой закрывает, унося ключи прямиком домой?

— Предшественник твой был ещё хуже, вообще наркоман малолетний, — ворчала женщина, оттирая с пола бурое пятно. — Однажды просто на работу не пришёл, так и не дописались до него! Ключи новые делать пришлось… А какой он свинарник после себя оставил, ты б видел, Лёнька… Помог бы ему, что ли. Он там, под полом.

— Простите, что вы сказали? — дёрнулся Леонид, не понимая, ослышался он или нет. Уборщица подняла на него раздражённый взгляд.

— Ключи он заныкал, я сказала! Так с ними и пропал, и пока мы отмыли тут всё, пока новую связку заказали…

— Нет, я про пол, — прервал Леонид пожилую женщину. — Вы сказали, он под полом? Ему надо помочь?

— Ты что городишь?! — уборщица даже отставила в сторону швабру, чтобы помазать на Леонида руками. — Ты бы слушал, сынок, что тебе говорят, а не придумывал!

Уже после ухода уборщицы, сидя в сызнова вымытом магазинчике, Леонид не мог перестать думать о своей странной слуховой галлюцинации. Уличить Камиля и уборщицу в общем пранке было трудно — одна была для этих дел старовата, второй, наверное, придумал бы что-нибудь попонятнее, чтобы в соцсетях залайкали. Ну что у нас там может быть под полом? Крысы, разве что…

И всё же, атмосфера в магазинчике поменялась. Леониду было неуютно, как-то даже жарко — обычно он был мерзляв, а сейчас, напротив, хотелось открыть окно, которого в маленьком помещении не было отродясь. В поисках пульта от кондиционера, которым он не пользовался с начала работы, Леонид залез в ящик, в котором лежали обычно бумаги для бухгалтерии — и там встретился взглядом с круглым, как пуговка, водянисто-голубым глазом, взиравшим на него прямо из стенки ящика.

На вой Леонида чудом не сбежался весь музей — хватило бабы Зины и охранника, которые хорошенько выговорили ему за шум. Из ящика вывалили все бумаги, скрепки, давно забытый степлер — никакого глаза там и близко не обнаружилось, ни голубого, ни карего, ни какого-либо другого. Леонид взял себя в руки удивительно быстро — перестроился с лепета про «там в ящике, оно, смотрит!» на «скорее всего, я увидел крысу». Теорию с крысой все поддержали — мелкие паразиты были давней проблемой музея, поедая архивные бумаги и распространяя в подвальных помещениях запах своих экскрементов и гниющих трупиков. Их ничто не брало — вот они и обнаглели в край, доползли уже и до музея.

«Это крыса на меня зыркнула, а мой крик её напугал… Убежала и сныкалась в угол…» — говорил себе Леонид, вытирая со лба липкий холодный пот. О том, что он не видел вокруг глаза самой крысы, или чего-либо ещё, кроме едва заметных красных подтёков там, где тот торчал из дерева, или что у крыс не бывает голубых глаз размером с человечьи, Леонид старался не думать. К концу дня он почти убедил себя, что видел именно крысу — мог, закрыв глаза, представить и лоснящуюся чёрную шкурку, и длинные тонкие усы, и цоканье крохотных коготков. Закрывал смену он под плотным одеялом из своих спасительных иллюзий — но тем тяжелее было, выключив свет, остаться на пару секунд в полной темноте. В одном из углов словно бы мелькнуло белым — на Леонида коротко посмотрели и тут же отвели взгляд. Это на вряд ли была крыса, но в крыс хотелось верить больше, чем в своё сумасшествие.

В последний рабочий день перед Новым годом был корпоратив, но Леонид на него не пошёл. Он выслушал торжественную часть, перестрадал вручение подарков от Тайного Санты и хотел уже спешить домой, но тут его остановил Кирилл Львович, его непосредственный начальник — каким-то образом грузный усатый мужчина был уже изрядно поддат.

— Лёня, вас там… Бухгалтерия беспокоит, — глаза Кирилла Львовича словно бы не могли сосредоточиться на Леониде, всё станцовывали с него на собственный бокал. — Просят, чтобы вы им перед праздниками чеки сдали… Ну, вы знаете, какие чеки. Уж будьте так добры! В Новый год… Без старых долгов…

Чеки. Чёртовы чеки о закрытии смены, которые Леонид должен был сдавать в бухгалтерию каждое утро — он сильно сомневался, что бухгалтеры будут ими ещё заниматься сегодня, но деваться было некуда. Возвращаться в магазинчик после глаза — после крысы, конечно же, после крысы — совершенно не хотелось, но кто мог это сделать кроме него, хранителя ключей от самого бесполезного зала в музее? Не сразу попав ключом в скважину, промучившись с ним изрядно дрожащими руками, Леонид всё же открыл дверь, и тут же оглядел углы — но нет, всё было, кажется, чин-чином, никаких странных изменений. Хотел включить свет, но не стал тратить время — а то ещё забудет выключить, придётся снова возвращаться. Даже чеки лежали там же, рядом с кассовым аппаратом — Леонид протянул к ним, белевшим в темноте, руку, хотел уже взять и уйти, но тут заметил краем глаза движение — темнота будто стала ещё темнее и гуще, отделилась от самой себя и пробежала по столу, прошуршав по чекам, закрыв их на секунду своей чернотой. Леонид одёрнул руку — крик застрял у него в горле.

«Крыса! Я же говорил, что крыса!»

Чеки он схватил почти брезгливо, дверь закрывал впопыхах — но, кажется, всё же закрыл. Хотелось поскорее вымыть руки — держать потоптанное крысой добро было неприятно. В бухгалтерию Леонид ввалился бледный, раздражённый — две оставшиеся там дамы, одна из которых уже намотала себе на шею боа из блестящего новогоднего дождика, сразу как-то напряглись от его вида, перестали блаженно хихикать над каким-то видео.

— А, Леонид, вы принесли, спасибо, — та, что помоложе, Ольга Васильевна, приняла чеки из рук Леонида и тут же поморщилась. — Ой, в чём это они?! Вы порезались, Леонид?

— А… Да, — выдавил Леонид из себя, с ужасом разглядывая бурые отпечатки чьих-то пальцев на одном из чеков. На его собственных руках не было ни грязи, ни крови… А отпечатки могли бы сойти за следы крысиных лапок разве что с пьяных глаз.

— Продезинфицировать не забудьте, — поучала его старшая работница, Агафья Валентиновна, пока Ольга Васильевна, скрывая брезгливость, подшивала испачканные чеки. — И с наступающим Вас, Леонид. С новым счастьем! И помогите уже ему, а то он там, под полом.

— Да кому мне помочь?! — вспылил, наконец, Леонид, перейдя со своего обычного тихого говора на срывающийся крик. Обе женщины воззрились на него в явной растерянности.

— Себе помогите… — ответила, наконец, Агафья Валентиновна, поправляя своё боа. — Или на благотворительность пожертвуйте. Я-то почём знаю? Всем сейчас помощь нужна!

Новый год Леонид отметил с мамой, как и год назад. О работе он старался не говорить и не думать. Ёлка мигала советской ещё гирляндой, искрилась пузатыми стеклянными шарами, оставшимися от бабушки, по телевизору страну поздравил президент — и нет, помочь кому-то, находящемуся под полом, он не призвал, к большому облегчению Леонида. На столе посреди кухни стояли оливье, нарезанная тонкими ломтиками селёдка, бутылка детского шампанского — алкоголь маме врачи строго-настрого запретили. Всё было совсем не как в детстве — не было бабушки с дедом, их вечных споров за столом о том, оставить ли президента, или включить поскорее кассету с американскими фильмами про ковбоев и бандитов, без которых дедушка Новый год не признавал. Не было долгожданного для маленького Лёни подарка — новой энциклопедии про древний Египет или мифы Греции. Мама подарила ему свитер, а он маме — тёплый пред для её вечно мёрзнущих ног, и это были лучшие подарки, о каких только можно было мечтать в нынешнее время. Самым же главным подарком было то, что на работу можно было не идти ещё целых два дня. Два дня, проведённых не в тёмной коморке, где по столу в любой момент может пронестись что-то, что оставляет на белой бумаге отпечатки человеческих пальцев.

Сейчас, слыша щелчок замка в двери, Леонид мысленно возвращался в свои последние рабочие дни, и всё нутро его холодело. А ну как там, внутри, уже ждёт его что-то страшное, что-то ещё более невероятное, чем всё, что пришлось уже увидеть? Рабочий день вот-вот должен был начаться, и Леонид наконец не выдержал — дёрнул дверь на себя, зажмурившись до боли, рубанул по выключателю рукой — по памяти. Как только за веками зажёгся свет, Леонид приоткрыл глаза и огляделся — нет, ничего, на первый взгляд, странного не видно. И календари, и ручки на столе, и даже кассовый аппарат — ничего не тронуто, всё так, как и должно быть.

«Вот и с чего я так переживал? Новый год, новое счастье… А старые страхи остались в старом…»

Так говорил себе Леонид, вешая заснеженный тулуп на крючок — хорошо, что есть такой крючок, в гардероб ходить не надо. Оставляя за собою мокрые снежные следы, он сел за стол, привычно проверил ручки, включил в розетку кассу — а длинные полосы красно-бурого, протянувшиеся вдоль стола, проигнорировал. Потом вытрет, влажной тряпкой… Крысы, видно, стол изгадили…

После зимней стужи в магазинчике было так тепло, что Леонид быстро начал клевать носом. Его разморило от тепла, от праздничной усталости, от нервов — хотелось лишь в кровать, и чтобы не пришли покупатели, ни одного. Скрипела дверь, покачиваясь от сквозняка; где-то топали и щёлкали маленькие коготки; по стене, которую Леонид уже почти не видел, полуприкрыв усталые глаза, поползло наискось бурое пятно. Леонид уснул.

Снился ему сначала заяц — его освежёвывал пока ещё не обнищавший дворянин Б. Кровь зайца, капая на белый снег с его же белой шкурки, проваливалась куда-то вниз, выжигая в снегу маленькие лунки, а заяц хныкал, совсем по-человечески — и был он, кажется, не заяц даже, а провинившийся крепостной, да только дворянину Б. он виделся зайцем, и тому, кто потом эту сцену по записям рисовал, и Леониду, стало быть, тоже — настоящее лицо зайца увидел он лишь однажды, когда был мальчиком Лёней, и так испугался, что начал обходить стороной всю выставку, из-за этого одного зайца.

Освежёванного зайца убрали тогда в кладовую, в самый холодный подвал, чтобы не портилось мясо, да так там и оставили — обнищал дворянин Б., а потом пришли люди, что забирали и скот, и дома, и этот дом тоже забрали, решили, что негоже в нём жить одному богачу-душегубу, когда можно на благое дело его пустить. Леонид смотрел через толстое стекло, как макет особняка становится музеем, и поражался — до чего хороша новая экспозиция!

Потом он вспомнил вдруг, что не дошёл до работы сегодня, и пришлось идти снова — сквозь снег, разгребая руками высоченные сугробы. Был Леонид теперь моложе, и одет иначе, но это ничего не меняло — ему нужно было на работу, у него одного были ключи, заменить некому, а так не хочется…

Встречаться с бабой Зиной, гардеробщицей, не хотелось особенно, и Леонид пошёл со служебного входа — продрался к нему сквозь снег, отпер одним из своих ключей. Бредя по коридору, узкому и неопрятному, пробегая мимо архива — надо бы зайти потом, поздороваться с Камилем — Леонид остановился у двери в подвал, когда услышал, как что-то за нею скребёт, всё сильнее, сильнее.

«Ну конечно, мне ж коллеги говорили, — подумал Леонид, тяня на себя дверь, — Мне же помочь ему надо. Он там, под полом».

Леонид спускался долго, уже и не добирался так низко включенный в начале пути свет. Плутал потом по комнаткам, по старым хранилищам, пока не добрался до бойлерной, обширной и тёмной. Вот здесь, под полом, шкрябало сильнее всего — и Леонид с большим трудом нашёл в полу люк, заставленный каким-то мусором, пустыми канистрами, ветошью, подцепил крышку, обломав при этом ногти, заглянул — и на него пахнуло гнилью, старой болью, мясом и кровью, и из люка на него взглянули глаза – круглые и бледно-голубые, будто пуговки. За ними едва угадывалось лицо — лицо человека без кожи, два глаза-островка посреди мышц, сухожилий и сочащейся сукровицы. Обнажённая мясная рука протянулась к Леониду, будто бы в мольбе: «помоги». И Леонид, как завороженный, взял эту руку в свою.

Тут Леонида поглотила бурая тьма, а кожа потекла, оплавилась с костей, дыхнув палёной плотью. Это продолжалось лишь с мгновенье — он резко открыл глаза, и боль прошла, а с ней и наваждение. Свет в магазинчике был почему-то выключен — и в первый момент было трудно понять, где он вообще находится. Взгляд сам собой сконцентрировался на двух белых точках — видно, отблесках на оконном стекле. Вот только стоило Леониду вспомнить, что окон в его магазинчке отродясь не было, как белые точки дёрнулись, а с ними — и густая тьма, что была гуще и темнее остальной. В этой тьме Леонид без труда вычленил человеческий силуэт.

— М… М-не… Нет… — мычал Леонид, не в силах вычленить из себя и слова, не то что крика. Реальность смешалась с его давешним сном, и он не помнил уже, кто он такой, через какой вход заходил в музей, видел ли страшного безкожего человека под полом в бойлерной — этот человек сейчас стоял напротив него, будто бы покупатель, в этом Леонид мог поклясться. Ужас сковал его тело до такой степени, что хотелось умереть — лишь бы быстрее, чем это, чёрное, его достанет.

— Помоги, — ухнуло ветром Леониду в лицо, и будто пахнуло варёным мясом. Его коснулась влажная, холодная рука — провела по лицу, оставляя липкие бороздки. Темно стало так, что не различить и руки, а потом вдруг — совершенно не темно. Не было больше той густой темноты, что стояла перед Леонидом.

Лишь теперь он смог наконец закричать.

— Ну что ты, что ты, как маленький, — баба Зина подлила в кружку Леониду ещё кипятка, а уборщица между тем отошла вглубь гардероба, с кем-то переговорить по телефону под защитой из слоя тулупов и шуб. — Ну отключился свет в здании, ну с кем не бывает! Ты так орал, что мы тут все чуть инфаркты не похватали… Опять, небось, крысу увидел?

— Крысу, — кивал Леонид, глядя прямо перед собой. — Из подвала бегут… Из бойлерной…

— Это ты с чего взял? — подозрительно глянула на него гардеробщица. — Мы их гнездо уже знаешь, сколько ищем? Чего им в бойлерной делать, там им жрать-то нечего, трубы сплошные и жарища… Там мужики сейчас в подвале нам электрич-ство возвращают, пускай и бойлерную глянут. Авось, и впрямь гнездо крысиное найдём!

Глаза обычно неприветливой старушки загорелись непередаваемым азартом. Отвлекшись наконец от кружки Леонида, она повернулась к шубам и гаркнула звонко, совсем по-молодому:

— Эй, Оксанка! Ежели мужики не ушли ещё, скажи им, чтобы крыс в бойлерной поискали! Кто гнездо сыщет — тот большой молодец, Кирилл Львович лично наградить обещал!

«Не надо… В бойлерную не надо…», — хотел пролепетать Леонид, но понял, что голос вернётся к нему ещё нескоро. Уткнувшись носом в чашку, он плакал, как малый ребёнок, размывая слезами грязные бурые полосы на щеке.

О дальнейшем Леонид не хотел узнавать, но всё-таки узнал. Под полом в бойлерной действительно нашли труп его предшественника, а вместе с ним — и утерянную связку ключей. Мужчина зачем-то полез в давно не используемый люк, вёдший в подземное хранилище, которым музей никогда не пользовался — его признали небезопасным ещё в самом начале эксплуатации здания. В ходе своих манипуляций с люком горе-продавец провалился в люк полностью, задев каким-то образом одну из труб — его обварило кипятком, а то, что не завершили ожоги, докончили крысы. Кто закрыл за мужчиной люк, осталось неизвестным — сам захлопнулся, вестимо, от сквозняка. Для того, чтобы умереть подобным образом, должно сойтись сразу множество крайне маловероятных обстоятельств — и о них судачили, не переставая, все коллег Леонида, пока он сам отмалчивался и сидел в своём магазинчике, за свежевымытым столом, и наслаждался прохладой, что дарил кондиционер — находиться в духоте не хотелось. Больше у него никто не просил о помощи — кроме бабы Зины, общение с которой вдруг пошло на лад. От лишней связки ключей Леонид отказался — хватало своих.

«Наймём тебе сменщика», — шутил Кирилл Львович, и Леонид вежливо смеялся.

Свой долг Леонид, можно сказать, исполнил — но под полом в бойлерной нашли лишь один труп. Спускаться в катакомбы старого хранилища никто в здравом уме не станет — искать того, кто всё ещё, быть может, ждёт там помощи. Если Леониду и впрямь найдут сменщика, и тот однажды переспросит, кому это там, под полом, так необходимо подсобить… Останется либо спускаться вдвоём, либо вместе уволиться и вновь выходить на рынок труда — и Леониду трудно было даже сказать, какой вариант пугал его больше.