Окончание - 1 часть. Прп. Паисий в Мунтении (Румыния).

Вскоре, переправившись через Оргей, мы пришли в один из скитов святой обители св. Киприана, называемый Кондрица, где настоятелем был честной отец иеромонах Иероним, с радостью принявший и любовно нас угостивший. Два моих спутника, отцы Феодул и Иерофей, остались там, а мы с отцом Антонием, поблагодарив отца настоятеля и попрощавшись с ними, пошли дальше и с Божией помощью благополучно пришли в Никорешты. Переправившись через реку Серет, мы добрались до Одубешт и там, перейдя через границу[1], ступили на землю Мунтении и, радуюсь, пошли в скит во имя святых Архангелов, именуемый Долгоуцы. Этот скит был под духовным управлением живого тогда ещё, блаженной памяти старца отца схимонаха Василия[2], а начальником в нём был его ученик, честной отец иеромонах Дорофей, с великой радостью принявший нас и страннолюбиво угостивший. Несколько дней тамошнего моего пребывания я получал душевную пользу от богоугодного образа жизни подвизавшихся там святых отцов и от благочинного, со страхом Божиим совершаемого церковного правила, и от благоговейной их трапезы с молчаливым и усердным слушанием чтения, и от прочего во всём благочиния.

  Бог сподобил меня повидать там и неких отцов-отшельников. Один из них, живший близ скита иеромонах Рафаил, муж весьма благоговейный и страха Божиего исполненный. Он упражнялся в переписывании отеческихкниг, зарабатывая этим себе на телесные нужды. Другой — в рассуждении духовном и разумении учения наших богоносных отцов преискуснейший муж, монах по имени Досифей, проживающий с единодушным ему ревнителем схимонахом Тимофеем вдали от скита за горой, в одной глубокой долине, на небольшой, но прекрасной поляне. Сѐя на ней кукурузу и разные семена и травы, добывали они нужное им пропитание. Со временем и я сподобился посетить их и своими глазами увидеть это место и изведать их весьма безмолвное житие. Этот муж, разума и рассуждения духовного исполненный, побуждаемый любовью Божией к ближнему своему, видя, что я юн и невежда, неоднократно подолгу говорил мне духовные и душеполезные слова о хранении Божиих заповедей и канонов нашей Святой Церкви. Слушая их, я с полной уверенностью и без всякого сомнения с радостью принимал его словеса как исходящие из уст Божиих.    И потом наставлялся ими всю свою жизнь для правильного понимания учения Святой Православной Церкви и благодарил Бога, сподобившего меня встретить в своей жизни столь благоразумного мужа. И внешним видом он был столь благообразным и преблагоговейным, что и от одного взгляда на него я получал немалую пользу для души. Все же они были учениками преподобного, общего всем старца и наставника схимонаха Василия.

  Потом, прожив там несколько дней, я со своим спутником, монахом отцом Антонием, ушёл из этого скита, поблагодарив отца настоятеля и взяв у него благословение. И вскоре мы, как и намеревались, с Божией помощью пришли в скит Святителя Христова Николая, называемый Трейстены, расположенный на расстоянии немногим менее дневного пути от покинутого нами скита. Начальник его, иеромонах отец Дометий, принял нас с большой любовью. И там я сподобился впервые увидеть правило церковное, благочинно с великим благоговением и страхом Божиим совершаемое по чину святой Афонской Горы. Я сильно возрадовался этому в душе и прославил Бога, сподобившего меня подвизаться там со святыми отцами. Из них двенадцать отцов жили в общине в скиту, а прочие (до пятидесяти братий) пребывали в отшельничестве близ скита, всю потребную для жизни одежду и пищу имея от праведного труда собственных рук. На все же церковные правила скитяне и отшельники собирались вместе.

  Один из них был схимонах Протерий, малороссиянин, родом из города Решетиловки Полтавского полка. В мiру по профессии он был золотых дел мастером, а в монашестве, выделывая и продавая весьма красивые ложки, он с неописуемой любовью принимал и угощал странствующих иноков. От великого своего милосердия он изобильно питал множество разных летающих по воздуху птиц, кормя их в определённое время. А они, слетаясь к его келье, каждый день ожидали этого часа, и когда он наступал, Протерий открывал окно своей кельи и птицы, влетая в неё без всякого страха, клевали подаваемую им снедь. И из них любую, какую хотел, он брал в руки, гладил и отпускал, и птицы его совсем не боялись, а потом, насытившись, вылетали вон. А когда он шёл на церковное правило, множество из них, собравшись, провожали его по дороге к церкви, сидя или на голове и плечах его или же летая окрест его и распевая при этом на разные голоса. Входил он в двери церковные — все они, взлетев на церковь, ждали его выхода. Выходил он из церкви — они тотчас слетались и, сидя на нём, как и прежде провожали его до самой кельи. Видя это, я вместе со всеми сильно удивлялся и прославлял Бога за то, что сподобил меня увидеть такого Своего угодника.

  Другим отшельником был там схимонах Иоанн, великороссиянин родом. Этот отец выставлял иногда всей братии угощение, заработанное праведным трудом собственных рук, а перед трапезой, входя к ним с сосудом, каждому умывал и целовал с любовью ноги.

  Прочие же из них переписывали отеческие книги и этим занятием зарабатывали себе на пропитание.

  В то время живущие в том скиту строили себе кельи, и сам настоятель первым трудился с братией на строительстве, как и во всяком другом деле. А мне, как немощному и слабосильному, он поручил более лёгкое дело, которое по силе своей с усердием и старался я совершать. Жил же я в трапезной, которая из-за недостатка строений была и поварней, и пекарней. И постоянно видя братий, поочередно определяемых на это святое послушание, то есть готовить еду и печь хлеб, я очень боялся в душе, как бы и меня не назначили на то же самое святое послушание. Не потому что презирал его (да не будет сего!). Но потому что был в этом деле полным невеждой, и мне казалось, что я и вовсе никогда не смогу научиться этому святому делу. И чего боялся, того и не избежал!

   Случилось однажды, что вся братия вместе с настоятелем несколько дней ходили в лес для заготовки древесины на постройку келий. Призвав меня, настоятель повелел мне некоторое время варить братии еду, а я, из-за крайнего неискусства испугавшись, с великим стыдом сказал ему о совершенном своём в этом святом послушании невежестве. Услышав об этом, он оставил со мной одного брата, дабы он показал мне порядок этого послушания, а тот, немного научив меня, ушёл к братии в лес. Я, крайний невежда, от полного своего неумения забыл его наставления и не знал, что подобает делать сначала, а что потом. И иногда, желая убрать с огня убегающее варево[3], опалял руки и опрокидывал горшок, горько воздыхал об этом и плакал. И снова, порезав овощи, ставил горшок на огонь и варил еду, а братия, придя в обычное время и не найдя готовой пищи и немного погоревав, сами её доваривали и выставляли на стол. А иногда я ставил перед братией совершенно негодную еду, и они, хотя по нужде и ели её, однако роптали на меня из-за моего невежества и многократно показывали мне, как надо готовить. Сильно скорбя по причине своего неумения и усердно внимая их наставлениям, я с Божией помощью и по святым их молитвам мало-помалу едва научился этому святому послушанию.  И какая же радость была в душе моей, когда я сподоблялся утешать святых отцов и братию своим недостойным служением!

  Хлеб же выпекать я не умел совершенно. Но когда настоятель увидел, что я немного обучился поварской службе, то захотел, чтоб я научился ещё и печь хлеб. И вот, когда по вышеназванной причине все вместе снова пошли в лес, настоятель, призвав одного брата, более всех искуснейшего в выпечке хлеба, повелел ему показать мне, как печь хлеб, а мне — испечь его, и чтобы к трапезе он был готов. Брат, объяснив мне всё подробно, налил в казан воды и показал лотки с просеянной мукой и горшок с закваской, и напоследок сказал:

  — Согрей воду и влей её в лотки с мукой. И когда ты начнёшь замешивать тесто, тогда и всю закваску из горшка влей в муку и замешивай всё вместе.

 Наставив меня, он ушёл в лес к братии, а я, окаянный, после его ухода, согрев воду и влив её в муку, напрочь забыл добавить закваску, и когда начал месить, той воды оказалось очень мало, а муки много. Не имея опыта и не подумав, что можно было, согрев, добавить ещё  немного воды, в уверенности, что тот брат положил именно столько воды и муки, что нельзя отнюдь ни добавить, ни убавить, я с огромным трудом попытался замесить всю ту муку. И настолько круто было то тесто, что невозможно было продавить его пальцем, а мука в лотках всё ещё оставалась! Недоумевая, как же замесить остаток муки, я резал тесто ножом на куски и клал на стол. И, подсыпая под эти куски муку, бил их палкой и так едва смог смешать с тестом всю муку. Собрав всё тесто в лотки, я из последних сил взгромоздил их на печь, чтобы тесто поскорее взошло в тепле. Прождав немалое время, я подготовил печь к выпечке, но, хотя сгорело уже немало дров, хлеб всё ещё не всходил. Я скорбел об этом и недоумевал, почему же не всходит хлеб, но остаётся как камень твёрдым. А когда настал уже полдень, пришёл из леса один брат (не показавший мне, как печь хлеб, а другой), посланный начальником узнать, готов ли хлеб или нет. Я же отвечал ему со вздохом, что он до сих пор ещё не поднялся. Сняв вместе со мной лотки с печи и попробовав рукой, он увидел, что тесто будто каменное. Разузнав у меня, почему так получилось, он засмеялся и сказал мне:

  — О невежда! Когда ты увидел, что было мало воды, то надо было тебе, нисколько не сомневаясь, добавить воды или убавить муки. И так бы ты спокойно замесил всё тесто.

  Потом он спросил меня:

  — А положил ли ты в тесто закваску?!

  Когда я услышал его слова, о! какие страх и стыд напали на меня, так что я еле смог ответить, что забыл об этом! А он, видя, что я испуган, начал благоразумно утешать меня духовными словами.

  — Не скорби об этом, — говорил он мне, — ибо ты ошибся не от презрения, но от своего невежества в этом деле!

  Потом, согрев воды и влив её в тесто, он начал размешивать его вместе со мной, добавив в него и закваску. И с большим трудом мы совсем немного размесили его, ибо невозможно было полностью замесить то тесто, потому что оно было очень крутым. После чего, научив меня, что делать с ним дальше, он ушёл в лес к братии.

  Когда, подождав немалое время, я подумал, что тесто уже немного взошло, я слепил из него хлеба́ и положил их на стол. Потом, также достаточно подождав, я выгреб угли из печи, которая была столь распалена, что из неё вылетали искры. Тщательно выметя их, но, как потом оказалось, недостаточно, я загасил печь и поставил в неё хлеб, надеясь, что он хорошо пропечётся. Но хлеб от сильного жара тотчас же почернел и начал гореть. И сгорел сверху и снизу примерно на два пальца. А я, более не зная уже, что делать, сильно печалился. Во-первых, оттого что своим невежеством нанёс святой обители такой ущерб в муке, а во-вторых, оттого что святые отцы, придя из леса уставшие, не найдут, что поесть. Вытащив из печи обгоревший со всех сторон хлеб, я со страхом ожидал прихода братии. А когда они пришли из леса и увидели, что я наделал по причине своего невежества, то какой же страх и стыд напали на меня тогда! И не зная, что делать, я припал к их святым ногам, прося прощения. Отец настоятель со святой братией, подражая Христову милосердию, простили меня. Разрезав одну буханку и увидев, что хлеб совсем непригоден в пищу, они сварили себе мамалыгу[4] и пообедали ею. В дальнейшем мне более уже не поручали печь хлеб, но я сам, однажды пережив всё это, с той поры внимательно наблюдал, как печётся хлеб, и с Божией помощью научился и этому ремеслу. И всё, что приключилось со мной тогда из-за моей неопытности, я описал ради приходящих в наше общежительство братий, что бы они не боялись своего неумения в каком-либо деле. Ведь, прикладывая своё усердие, смогут и они с Божией помощью научиться определяемым им послушаниям.

  И в это время пришёл к нам ради посещения братии благоговейнейший из монахов отец Досифей, великий ревнитель канонов Святой Церкви, который и раньше уже много раз поучал меня, принося мне большую духовную пользу. Увидев меня, он отошёл со мной в сторонку и сказал:

  — Если бы ты, возлюбленный о Господе брат, захотел принять от меня наставление, то я преподал бы тебе совет в духе священных канонов на пользу твоей души.

  И когда я ответил ему, что с полной уверенностью приму от него совет как из уст Божиих, он, сильно обрадовавшись этому, сказал мне:

  — Да будет тебе, брат, известно, что у общего всем нам отца и наставника, старца схимонаха Василия, был один ученик — третий уже год как преставившийся ко Господу блаженной памяти Паисий. Он возрастал при старце с самого детства, и тот сильно любил его, ибо Паисий несравненно всех превосходил и в делании заповедей Христовых, и в правом и истинном разумении Божественного Писания и учения Святых Отцов. Старец же, по причине крайнего недостатка священников в своём братстве, убедил его желания принять священство прежде установленных святыми канонами лет[5]. А после его смерти старец много скорбел и плакал, как по причине того, что нет в братстве никого подобного ему, так и потому, что снова стал крайне нуждаться в священниках. И этот наш старец по обычаю своему скоро приедет и сюда для посещения братии. И когда он увидит тебя, то непременно захочет забрать тебя отсюда и через твоего духовника постарается узнать, нет ли у тебя какого-либо, установленного священными канонами препятствия к принятию священства. И если окажется, что у тебя нет какого-либо препятствия, то будет разными словами уговаривать тебя пойти жить к нему, и если ты согласишься, то из-за скудости в священниках будет и тебя старец с братией постоянно упрашивать и понуждать к принятию священства. И приняв его раньше положенного возраста, пусть и не по своей воле, не будешь ты мирен совестью всю свою жизнь из-за нарушения священных канонов, установленных Святым Духом в Своей Святой Церкви через святых апостолов и Святые Вселенские и Поместные Соборы, и [из-за пренебрежения правилами] Святых Отцов[6]. И дабы твоя совесть была мирной, я советую тебе постараться от всего своего сердца и всей своей души как зеницу ока тщательно соблюдать священные каноны Святой Церкви. Поэтому я даю тебе такой совет: если ты уверен, что в описанных мной обстоятельствах сможешь мужественно не нарушить святые каноны, то иди жить к нашему святому старцу, а если же нет, то доживи до установленных Святой Церковью для священства лет там, где поможет тебе Бог. А после сможешь пойти жить к старцу, и сие будет тебе на пользу.

  Выслушав от него эти и многие другие слова, я, поблагодарил его за такой душеполезный совет и открыл ему, что имею намерение, если поможет мне Бог, и до самой своей смерти, не вступать в священнический чин, потому что не достоин его. Услышав это, он обрадовался и сказал:

  — Бог да поможет тебе, брат! Иди!

  И действительно, через несколько дней приехал в скит для посещения братии блаженной памяти общий нам всем учитель и наставник, преподобнейший и святой старец схимонах Василий. Прежде он долгое время по ревности Божией жил в России, на Мошенских горах и в прочих пу́стынях с великими любителями монашеского жития, а потом пришёл на жительство в Мунтянскую землю вместе со своим вышеупомянутым учеником, пречестнейшим старцем и еросхимонахом Михаилом. Этот богоугодный муж несравненно превосходил всех прочих иноков в понимании Божественного Писания и учения богоносных отцов,  врассуждении духовном и во всесовершенном ве́дении священных канонов Святой Церкви, в применении их по истолкованию Зонары и Феодора Вальсомона и во всех прочих вещах. Повсюду разносилась слава о его учении и богоугодном наставлении на путь спасения. Встретив е го, я от всей души прославил Бога за то, что Он сподобил меня, недостойного, увидеть такого святого мужа.

  Отец настоятель со всей братией с несказанной радостью приняли его, а с ними и я, припав к его святым ногам, сподобился целовать его святую десницу. Увидев меня, он сильно обрадовался, а побыв у нас несколько дней, призвал настоятеля отца Дометия и попросил его спросить меня на исповеди, не имею ли я что-либо возбраняющее принятию священства. Когда же после моей исповеди он узнал через настоятеля, что у меня нет какого-либо большого препятствия к принятию священства, то, возрадовавшись этому, стал требовать от отца Дометия, чтоб он любым способом уговорил меня пойти к нему жить. И тот, исполняя послушание, стал настойчиво уговаривать меня послушаться. А я, твёрдо помня совет отца Досифея, молчал, не соглашаясь наэто. Старец, узнав об этом и возомнив, что я яко бы потому не соглашаюсь прийти к нему жить, что боюсь, что он вынудит меня принять священство ранее определённых Церковью лет, обещал мне через настоятеля вовсе не понуждать меня на это до приличного времени, но терпеть до установленного срока со всякой радостью. Когда же я через настоятеля известил старца, что имею намеренье, если и доживу до тех лет, не вступать в такой ответсвенный и великий сан до самой своей смерти, он, как муж преисполненный духовного рассуждения, не стал больше звать меня к себе, но оставил в покое при собственном мнении. Это и есть причина, почему я не сподобился жить с таким святым мужем. Ведь если бы я был у него в послушании, то, хотя и со временем, никак не смог бы избежать этого священного сана, принять который я, трепеща, боялся до смерти из-за недостоинства своего.

  Во время пребывания там старца, я сподобился несколько раз слышать душеполезные и исполненные духовного рассуждения слова его, обращённые к братии, которыми весьма назидался, полагая их глаголами вечной жизни. А потом, пробыв у нас недолгое время, он уехал в свою обитель, провожаемый всеми братиями.

После отъезда старца пришла радостная весть, что пречестнейший старец, иеросхимонах отец Михаил, с благоговейнейшим своим учеником иеросхимонахом Алексием, с моим другом Алексеем Филевичем и с прочими послушниками идёт к нам и уже недалеко от обители. Услышав об этом, отец настоятель и вся во Христе братия сильно обрадовались и, выйдя навстречу им, сподобились, припав к святым его ногам, принять от него отеческое благословение, которое и я, окаянный, вместе с ними, как всех последнейший, удостоился с несказанной радостью получить. Потом, по обычаю войдя в церковь, мы сотворили благодарение премилосердному Богу за их благополучное прибытие к нам. И были у всех радость и веселье неописуемые. А после угощения, найдя удобное время, я позвал своего возлюбленного друга и, когда мы облобызались о Господе, попросил его рассказать мне, как Господь сподобил его покинуть своё отечество.

  Он же с радостью поведал мне всё подробно, рассказав следующее:

  — Когда я разлучился с тобой, превозлюбленный мой о Господе друг и отец, сей горькой, многого плача и рыдания достойной разлукой, мать моя насильно взяла меня и отвезла к нам домой. И такую печаль и скорбь нестерпимую имел я всегда в душе своей, что впал от них в лихорадку и молил со слезами Бога: да одними Ему известными путями изведёт меня, окаянного, из мiра. И вот, по Его всемогущему смотрению, узнав о моём недуге, пришёл к нам в дом посетить меня, недостойного, один из моих школьных товарищей, прелюбезный друг, мой тёзка Алексей Мелесь и открыл мне, что и сам он, подобно мне, хочет быть монахом. Услышав сие, я сильно обрадовался и просил его почаще приходить ко мне. И когда он приходил по любви своей ко мне, я советовался с ним об уходе нашем из мiра, а бывшую всегда в душе моей скорбь по его совету утаивал от своей матери. А мать моя сильно любила его за это, полагая, что я по его наставлению оставил уже своё желание стать монахом, и сильно радовалась сему.

  А когда мы дождались весны, мой друг, устраивая наш побег, с Божией помощью нашёл одного монаха-странника и, объявив ему о нашем желании уйти из мiра в монашество, уговорил его ради любви Божией вывести нас из мiра. Он же, обещая по любви Божией ради спасения своей души сделать это, дал нам совет купить ладью, на которой он легко сможет доставить нас по Днепру до близлежащего Мотронинского монастыря. Услышав эти слова, я очень обрадовался и прославил Бога, устроившего нам своим Божественным Промыслом такой лёгкий исход из мiра. Итак, купив ладью и взяв в дорогу всё необходимое, мы помолились в церкви Святителя Христова Николая о благополучном завершении нашего путешествии и, сев в ладью, взялись за вёсла — и милосерднейший Бог молитвами святителя Своего Николая Чудотворца в тот же час избавил меня от лихорадки.

Плывя вниз по Днепру и миновав Триполье, мы увидели стоящих на страже служивых людей. Они громко кричали нам и звали к себе. Сильно испугавшись, что они, строго допросив, задержат нас (ведь у нас не было с собой никаких документов), и не в силах миновать их, мы с большим страхом поплыли к ним, от всей души молясь Богу избавить нас от ареста Своим всемогущим Промыслом. Когда же мы приближались к ним, везущий нас монах, пристально всматриваясь, узнал некоторых из них и тихо сказал нам: «Бог с вами, не бойтесь, мне знакомы некоторые из них». Когда же мы подплыли к ним, они, узнав нашего монаха и поприветствовав, спросил и его: «Куда едешь, отче, на сей ладье?». Он же отвечал: «В село имярек Киевского Свято Троицкого Кирилловского монастыря послан для управления во второй раз, где и прежде был уже, о чём вам известно». На самом деле так и было, ибо монах тот когда-то некоторое время жил в том монастыре и был в услужении у правителя того села. Потом они спросили его: «А эти, которые плывут с тобой, кто?». «Это — мои писари, данные мне отцом игуменом в помощники!» — сказав это, он от души угостил их горилкой, ещё же и отлив им её в бутыль (бывшая у нас горилка была куплена специально для такого случая). Также он дал им на закуску хлеба и прочей снеди,а так же немного денег. И они, поблагодарив его, отпустили нас с радостью. Мы же, отъехав от них, со слезами благодарили Бога, покрывшего нас от неприятностей Своим Божественным попечением.

  Плывя по Днепру, мы держались правого берега и через несколько дней благополучно вышли на берег напротив Мотронинского монастыря. Продав ладью бывшим на берегу людям, мы с несказанной радостью пошли в обитель. Придя же в монастырь, мы по обычаю взяли благословение у всечестного строителя и создателя той святой обители схимонаха отца Игнатия, который с радостью принял нас в свою обитель на время, пока мы не уйдём в Молдавию. И по его благословению мы пошли ко всечестнейшему среди иеросхимонахов отцу Михаилу, который подвизался в одном из скитов вблизи монастыря. Он же, увидев нас и исполнившись великой радости, принял нас с любовью, как отец чадолюбивый своих духовных детей, и держал нас при себе, наставляя нас словом Божиим на путь спасения и окормляя двояко — и душевно и телесно во всех наших нуждах. Встретили мы там и школьных наших товарищей, один из которых, по имени Михей, был моим другом. С ними, как ты знаешь, и вышли мы зарубеж, когда мать возвратила меня домой. Живя с ними у этого всечестного старца, мы ожидали нашего отбытия оттуда в Молдавию. Когда же пришло это, так ожидаемое нами время, тогда наш святой духовный отец и по Богу наставник, полностью собравшись и взяв с собой, привёл нас ко всечестному строителю обители. Поблагодарив его за наше временное пристанище в обители, простившись с ним и испросив себе и нам благословение в дорогу, он наконец-то отправился с нами в путь. И с помощью Божией благодати, мы без происшествий прошли Украину и Молдавию и благополучно пришли в сию православную и Богом хранимую Угровлахийскую землю и в сей святой скит Святителя Христова Николая, именуемый старцами Трейстенами. Тут я сподобился с неописуемой радостью увидеть и тебя, превозлюбленного моего о Господе отца и друга, ранее меня пришедшего сюда и срадостью ожидавшего и моего к тебе прибытия. И будем мы теперь с тобой жить в одной обители в послушнии такому святом [старцу]. Со слезами воссылаю благодарение Богу за то, что после столь долгого, по Божиим судьбам случившегося, многоплачевного с тобой разлучения снова Он всемогущим Своим Промыслом сподобил меня не только с тобой увидеться, но и жить вместе!