Окончание - 2 часть

Услышав эти слова, я со слезами прославил Бога за то, что Он неисповедимыми Своими путями на деле исполняет решение истинно желающих монашества, хотя и бывают у них многие препятствия на этом пути. Что и сбылось и на этом, любимейшем моём друге. Так что сверх ожидания я сподобился с радостью узреть его после нашей невольной и жалости достойной разлуки. Потом, взаимно побеседовав о душеполезных вещах, мы разошлись и стали жить во святом общем послушании.

  Я же весьма удивлялся тому, что друг мой, который, живя в мiру, был очень слаб телом и немощен, изойдя из мiра в монашество и став полушником в вышеназванной обители, оказался вдруг столь здрав и крепок телом, что совершенно спокойно исполнял очень тяжёлое послушание: носил на себе из леса дрова для общей кухни такой тяжести, что я приходил в ужас от одного только взгляда на его труд и благодарил Бога, давшего ему такую крепость.

  Однажды пришёл в обитель для посещения всечестного старца и братии живший ранее и на святой Афонской Горе иеромонах Осия. Покидая после угощения обитель, взяв у старца благословение и попрощавшись с братией, он, немного отойдя и повернувшись к сидящим на трапезе отцам (стояли перед ними и три послушника: друг мой Алексей и два друга его, Алексей и Михей), сказал:

  — Отцы святые, оставайтесь с Богом!

  И тут же неожиданно добавил:

  — Оставайтесь с Богом и вы, три святых отрока!

  И молвив сие, тотчас же ушёл своей дорогой. А старец[7], удивившись, сказал нам:

  — Отцы святые и братия! Разумейте мысль сего мужа, ибо не просто так троих наших братий он назвал тремя святыми отроками, но, имея в виду начальные буквы их имён, сходные с начальными буквами имён трёх святых отроков, он назвал их так. Ведь имена святых отроков начинаются с тех же букв, что и у них, то есть те — Анания, Азария и Михаил[8], а сии — Алексей, Алексей и Михей.

  А через некоторое врем, когда он постригал их в рясофор, то нарёк их именно этими именами. Только сначала Михея, как старшего из них, старец нарёк Михаилом. После него Алексея — Азарией, а потом уже и друга моего Алексея, как самого младшего, — Ананией, так на деле исполнив наречение им имён иеромонахом Осией.

  И всё то время, пока я жил в той обители со своим другом ещё до его пострига, я с огромным нетерпением ждал, не начнёт ли он беседы о нашем обещании, данном пред Богом ещё в мiру, а особенно в Киево-Печерской Лавре: после исхода из отечества нашего быть неразлучными друг с другом до последнего своего вздоха. Ведь именно по этой причине, а не по какой-либо иной я и ушёл из Киево-Печерской Лавры, оставив своё намерение закончить там и свою жизнь. Я надеялся, [что мы с моим] единодушным другом, пребывая все дни жизни вместе, [станем] побуждать друг друга к ревности Божественной и на духовный монашеский подвиг, и на всякое благое дело, постоянно упражняясь в чтении Божественного Писания и учения наших богоносных отцов, имея пищу и всё нужное от праведного собственно ручного труда. Я с нетерпением ждал, когда же он заговорит со мной о том нашем решении, но из-за недостоинства своего не сподобился услышать от него хотя бы одно слово про это — ни прежде его пострига, ни тем более после. И не видя в нём и следа побуждения поговорить о нашем обещании друг другу, я сильно удивлялся: как же он совершенно забыл о нём? И пребывал в недоумении, что же мне делать, ибо я уже отчасти и раскаивался, что ушёл из Киево-Печерской Лавры, раз по Божиим неведомым судьбам не сподобился препровождать своё бедное житие со своим возлюблены мдругом. Напомнить же ему о пред Богом данном нашем обещании я отнюдь не смел (так как в юности у меня был весьма несмелый и скромный нрав), но, вверив себя всемогущему Божиему Промыслу, молил Его благостыню устроить мою жизнь, как угодно Его святой воле. Желал же я жить со своим другом вместе и нераздельно, не отлучившись от святых отцов и братий и где-нибудь наедине без послушания и совета духовного отца, и чтоб я был ему наставником (да не будет сего), но в послушании некоему богодухновенному и в Писании и учении богоносных отцов наших искусному мужу, и чтобы мы побуждали бы друг друга на всякое благое дело. Таково было моё желание, а не иное. Однако и этого не сподобился я из-за своего недостоинства.

  По причине же того, что не сбывается моё намерение, не было у меня и тончайшего скорбного помысла на своего друга, но, всю вину возлагая на своё недостоинство, я пребывал там до времени в общем святом послушании, прилежно внимая духовным словам, исходящим из уст блаженной памяти старца иеросхимонаха отца Михаила. Был же у него такой обычай: в воскресные и праздничные дни, вскоре после трапезы, он выходил из кельи и садился близ церкви на зелёной траве под росшими вокруг храма садовыми деревьями; а когда приходила братия и рассаживалась около него, он начинал с ними беседовать, а братия, с великим вниманием и страхом Божиим слушая его духовные беседы, задавала множество своих вопросов. Он же отвечал на них согласно учению наших богоносных отцов и данному ему Богом духовному рассуждению. Разговор же шёл о самых разных предметах. Например, о том, как подобает следовать учению Единой и Святой Апостольской Восточной Церкви, а так же о вере православной и о добрых делах, то есть о прилежном хранении душеполезных Христовых заповедей и преданий апостольских и церковных, и о тщательном хранении святых постов, преданных святыми апостолами и всей Церковью Божией, и о прочем, необходимом для спасения.   И такие душеполезные беседы бывали не только в праздничные дни, но случались иногда и в лунные ночи. Братия, собравшись, беседовала со старцем до полуночи, а я, сидя сзади и внимательно слушая их разговор, радовался несказанной радостью и со слезами прославлял Бога за то, что Он сподобил меня в юности моей слышать из уст такого духовного мужа эти духовные и многой пользы исполненные слова, бывшие для меня наставлением всю мою жизнь.

  Когда же пришёл пост Успения Пресвятой Богородицы, старец иеросхимонах Михаил постриг в рясофор моего превозлюбленного друга Алексея вместе с его товарищами Алексеем и Михеем. Божественную Литургию служил всечестной отец иеромонах Алексий. Сподобился и я быть на ней и видеть их постриг, н акотором нарекли им имена: Анания, Азария и Михаил, но только в описанном уже мной порядке, в соответствии с их возрастами. Хотя я и не сподобился из-за недостоинства своего по нашему уговору жить вместе со своим другом, но был очень рад, что сподобился увидеть, как мой друг принимает начаток святого ангельского монашеского образа, то ест ьрясофор, в котором и сам я тогда ещё пребывал.

  А когда начал созревать скитский виноград, пречестной настоятель скита отец Дометий определил меня на святое послушание стеречь виноградник, который располагался на ровном месте в горах, на расстоянии от скита немногим менее версты. Настоятель разрешил и благословил мне есть винограда столько, сколько я захочу, и до, и после трапезы, но только после того, как я поем хотя бы немного хлеба. А поступил он так, с одной стороны, оттого что в той местности, где я родился, очень мало мест, где растёт виноград, и мне лишь несколько раз доводилось понемногу поесть его, с другой же стороны, по причине моей немощи, он, как отец чадолюбивый снисходя, дал мне такое благословение, ибо увидел, что мне так сильно нравился виноград, что я думал, что никогда не смогу наесться им так, чтобы больше уже не хотеть.

  Получив от него такую заповедь и благословение, я съедал ломоть хлеба, а потом ел виноград по многу и прежде трапезы, и после неё, выбирая такие грозди, в которых ягоды не были тесно прижаты друг к другу, а как бы немного порознь, так как такие грозди были самыми сладкими. И так пристрастился к винограду, что иной пищи и не желал. А когда приходил в скит на трапезу, то ел весьма мало, а виноград ел с великим удовольствием до сытости. И так всё время до самого сбора винограда я питался почти что им одним и так сильно обессилел и спал с лица, будто страдал от болезни. Когда же после сбора винограда я прекратил есть его и стал принимать с братией обычную пищу, то начал день ото дня крепнуть и в скором времени полностью выздоровел.

  А вот какая история приключилась со мной ещё прежде сбора винограда. Отец настоятель выделил мне одну келью невдалеке от скита, стоящую. на берегу ручья. Из неё не была видна церковь, и однажды ночью я спал и не услышал клепания[9] на утреню, а было воскресенье. А когда проснулся, тотчас же пришёл к храму и слышал, что уже прочли Евангелие и начали петь канон. Не дерзнув из-за стыда войти в церковь, я возвратился в келью, сетуя и скорбя по причине этого, неожиданно случившегося со мной искушения. И настолько объял меня неописуемый стыд, что я не мог пойти и на Божественную Литургию, но, отойдя подальше от кельи, сел на землю и заплакал. По отпусте Божественной Литургии, с приближением времени трапезы, всечестнейший старец и настоятель с братией, видя, что я не пришёл ни на утреню, ни на святую Литургию, удивились этому. И старец сказал братии:

  — Отцы святые и братия! Молю вас Господа ради потерпеть немного с трапезой, пока мы не узнаем, что стало с братом нашим Платоном.

  Сказав это, он послал одного монаха, Афанасия, переписчика отеческих книг, искать меня. Не без труда найдя меня плачущим, он спросил меня о причине моих слёз. А я был не в состоянии от стыда сказать ему что-нибудь и расплакался ещё сильней. Афанасий настойчиво стал убеждать меня открыться, и только по причине его настойчивости я едва смог открыть ему причину своей скорби. Он же, духовно утешая меня, сильно упрашивал меня не скорбеть так сильно и скорее пойти в скит ко святым отцам, которые ждали и не приступали из-за меня к трапезе. На что я сказал ему:

  — И как могу я, отче, пойти к святым отцам, и с каким лицом явлюсь я перед ними, сотворив такое согрешение на вечное моё пред Богом и пред ними посрамление?!

  И со слезами стал молить его оставить меня и не понуждать идти к отцам. Но он, продолжал уговаривать меня не скорбеть и едва смог понудить, чтобы я, хотя и против воли, но пошёл в скит. Итак, я встал и, плача и рыдая, пошёл с ним в скит, а когда пришёл и увидел старца, со всей братией сидящего за трапезой, то какой же ещё больший безмерный страх и стыд напали на меня! И я, неутешно плача и рыдая, упал перед ними на землю.

  Старец и отец настоятель с братией, узнав от Афанасия причину моих слёз, встав из-за стола, поставили меня на ноги. И начал старец, как чадолюбивый отец, утешать меня духовными словами, моля и прося меня отнюдь не скорбеть из-за этого невольного происшествия. И, воздав Богу благодарение за то, что нашли меня, они начали трапезничать, повелев и мне сесть с ними и есть. Однако от охватившего меня стыда я совсем не мог есть, а уже после трапезы едва смог проглотить лишь немного пищи. И с той поры я, пока жил там, боясь [повторения] подобного случая, не осмеливался спать ночью, лёжа на кровати, но, сидя на лавочке, лишь немного дремал.

  Написал же я об этом, чтоб побудить святых отцов и братий (особенно же юных), оказывающих мне святое послушание, усердно вставать и ходить на церковное правило. Но горе мне, окаянному, что лишь малое время была у меня в юности такая ревность! А в какие лень и ненасытный сон впал я вскоре после э того, покажет мой следующий рассказ.

  В октябре месяце пришёл в скит Святителя Христова Николая, где я жил, всечестной отец схимонах Онуфрий из скита Святого Архистратига Христова Михаила, называемого Кы́рнул. Скит этот был в горах, вверх по течению реки Бузева и примерно в двух часах хода от неё.   Отец Онуфрий прежде пожил долгое время и в пу́стынях Молдовлахии, и на высоких горах в Угровлахии[10], а в то время подвизался в пустыни близ скита Кырнул, на расстоянии от него около одного часа ходьбы. Пришёл же он, чтоб посетить всечестного отца иеросхимонаха Михаила и отца начальника с братией. По благословению старца беседуя с братией и рассказывая о красоте того места, о здравии местного воздуха и воды и о прочих удобствах жизни, он подвиг меня, окаянного, на желание жить в том месте. Ибо, видя, что нет уже мне надежды жить со своим другом вместе, как мы договаривались, я задумал уйти в другое место до того времени, пока Божий Промысл не устроит полезное для моей души. А когда братия узнала, что я намереваюсь уйти жить в скит схимонаха Онуфрия, некоторые из них, а именно два товарища моего друга, Михаил и Азария, а также переписчик отеческих книг Афанасий и спутники мои — монах Си́мон и монах Иерофей, незадолго до этого пришедшие из скита Кондрицы в скит, где я жил ныне, так же захотели перейти в скит Кырнул. Блаженный старец, иеросхимонах отец Михаил, видя, что все мы, кроме отца Симона, юны, сжалился над нами, как чадолюбивый отец, и дал нам по прошествии зимы ради духовного наставления своего давнего ученика — всечестного отца иеромонаха Алексия. Я со слезами поблагодарил его святыню за такую любовь и отца начальника за то, что принял меня в свою святую обитель и всё это время относился ко мне с любовью, и мы, взяв у них благословение в дорогу и попрощавшись с братией (особенно же неутешно я плакал из-за разлуки со своим возлюбленным другом), отправились в путь через дремучие леса и зелёные поляны по прекрасным высоким горам и с Божией помощью пришли в скит Кырнул.

  Настоятель этого скита, всечестной отец иеромонах Феодосий, принял нас с радостью, и когда мы, поклонившись по обычаю в церкви и облобызав святые иконы, вышли из неё, с любовью угостил нас и как мог принял нас после трудной дороги со всяческими удобствами. А утром он выделил нам для проживания пустынные кельи: одни близ скита, а другие — чуть поодаль. И села[11] братия каждый в своей келье. Нам же с отцом Азарией досталась одна келья на двоих около скита, а после того как я некоторое время пожил в ней с ним, отец настоятель дал мне другую келью, отстоящую на пол версты от скита в гору.

Церковь в скиту Кы́рнул была каменная, не очень большая, но очень красивая, построенная благочестивым угровлахским господарём, воеводой Мирчей[12], во имя Архистратига Божия Михаила. Воздух в этом скиту очень здоровый, также есть и один большой непересыхающий источник с хорошей и чистой водой и достаточное число меньших, источающих подобную же воду. В скиту — большой яблоневый сад с пятнадцатью сортами яблонь, безмерное множество крупных и сладчайших слив, пропасть орехов и изобильный урожай овощей.

  Чин же этого скита был подобен чину святогорских скитов, так как только по воскресеньям и праздникам братия собиралась на церковное правило, и после Божественной Литургии поставлялась тогда общая для всех трапеза. А после вечерни братия расходилась по своим кельям, и каждый совершал в ней своё правило. Когда же наступало воскресенье или праздник, то снова, собравшись в церковь, все совершали общее правило. Если случалось, что кто-либо подавал милостыню, то есть сарандарь[13] или другое какое-нибудь подаяние, то начальник совершал церковное правило с близ живущими братиями, а прочая братия, жившая вдали от скита, приходила на службу по собственному желанию. Но по воскресеньям и праздникам, как я уже сказал, братия собиралась в церкви все вместе на правило.

  Во время моего пребывания там я вместе с другими братиями приходил в установленное время ко всечестному отцу иеромонаху Алексию, который иногда читал нам отеческие книги и изъяснял нам смысл прочитанного в пространнейших беседах, а иногда по собственному, данному ему Богом, рассуждению беседовал с нами и наставлял нас на всякое благое дело не только словом, но и делом. Ибо был он мужем кротким, тихим и смиренным, милостивым и братолюбивым. Имея дарование утешать словом, мог он утешить и сильно скорбящую душу. В иной же раз он водил нас к честному отцу Онуфрию пустынножителю, жившему на горе в безмолвии в пустынной своей келье на расстоянии от скита около часа ходьбы. Тропинка к нему шла через прекрасный лес, а келья его стояла на самой вершине горы, так что от неё далеко вдаль были видны прекрасные дикие горы, холмы и долины, заросшие дремучими лесами. Ниже его кельи бил родник, и отец Онуфрий спускался к нему по ступеням почерпнуть воды́. Жил он, упражняясь в молитве, чтении и псалмопении. Занимался он и рукоделием, ибо знал несколько ремёсел и делал ложки, тарелки и чаши и большие и маленькие коробки с крышками из липового лыка. Также и беседовать с ним было очень интересно, ибо он подробно рассказывал вопрошающей его братии, как он жил один на высочайших горах и в диких пустынях и как в летние месяцы приносил себе пищу, достаточную для пропитания на протяжении восьми месяцев, в течение не видел ни одного человеческого лица.

  Слушая беседы отца Алексия и другие душеполезные разговоры, я немало утешался в душе. А потом, вдоволь наговорившись и попрощавшись, мы расходились по своим кельям.

  И вот поздней весной от всечестнейшего старца отца Михаила пришла весточка ученику его ,всечестнейшему отцу Алексию, в которой он звал его насовсем вернуться к нему и извещающая, что он имеет намерение уйти оттуда в Молдовлахию, в Пояноворонскую обитель. Вместе со своим духовным отцом решили вернуться и монахи Азария и Михаил, а я, сильно сожалея о нашей разлуке и горько плача, попрощался с ними и испросил благословение у отца Алексия остаться в скиту Кы́рнул с отцами Афанасием, Симоном и Иерофеем, как некий лишившийся духовного окормления сирота.

Потом ушёл из скита и настоятель, отец Феодосий, а на его место встал родной брат отца Онуфрия — пустынник по имени Варфоломей. С самого детства он был учеником всечестнейшего старца иеромонаха Стефана, много лет прожившего в пустыни в Черниговских пределах. А когда в России было запрещено жить в отшельничестве[14], тогда он со всечестнейшим старцем схимонахом Василием[15] и с прочими ревнителями, придя в Угровлахию, поселился в одном скиту под названием Валя Штиопулуй, где и закончил свою жизнь[16].  И в этом скиту он произвёл своего ученика Варфоломея в иеромонахи через Преосвященного епископа Бузевского. И вот оттуда-то, по архиерейскому благословению, отец Онуфрий и привёл своего родного брата в скит Кырнул на начальство. Приняв скит, он содержал всю братию в подобающей любви, ибо был весьма братолюбивым мужем. Не имея прилично йкельи, в которой он мог бы принимать братию для душеполезного разговора, а иногда и для угощения, он начал собственноручно трудиться и строить себе келью, а братия, всяк по своей силе, по своей доброй воле помогала ему. А когда она была построена, то все мы в ней не раз угощались как полезной беседой, так и телесной пищей. Ибо, доставая у христолюбцев кислое молоко и сыр, он в разрешённые дни делал небольшое угощение для всей братии. Вместо же хлеба братия и наобщей трапезе, и по отдельности ела только мамалыгу, рыбы же в скиту не было вовсе, и только однажды за всё время моего пребывания там случилось мне поесть её, когда отец настоятель привёз её с подворья.

  Весной я посеял немного фасоли, бобов и лука. Лук, оттого что был посеян в неподходящем месте, почти не уродился. Бобы уродились хорошо, но мыши поели их почти все. Фасоли я собрал одну коробку. Яблони и сливы уродили преизобильно. Орехи умеренно. Фрукты вся братия собирала вместе с настоятелем и все вместе сушили сливы, а потом разделили их всем поровну, в том числе и настоятелю. А для угощения странников выделили ему ещё одну часть. Оставшиеся после раздела между братией яблоки, которых было немалое количество, и множество не собранных слив начальник продал одному купцу за восемь левов[17]. Этот купец увёз двенадцать возов яблок, а из слив нагнал около пятидесяти ведёр ракии[18]. Орехов перепало всем братиям по восемь тысяч, а прекрасных сушёных слив — по четыре или по пять ульев[19]. Орехи братия купцу не продавали, а продали немного сушёных слив. Орехи стоили четыре пары[20] за тысячу, а сливы — одна пара за четыре о́ки[21]. Сложившись по четыре тысячи орехов, братия выбила масло и разделила его по четыре оки чистого масла на каждого. А если братии не хватало хлеба, то, по благословению начальника, она просила у христолюбцев кукурузной муки, и те подавали им с большим усердием — не только кукурузную муку, но и пшеничную, ещё же и из других злаков. Приносили мы подаваемое на себе и так, благодаря Бога, препровождали своё житие. Так же я собрал все необходимые для изготовления ложек инструменты и обучился немного этому ремеслу. Однако делал я их совсем немного, ибо не было никого, побуждающего меня на это занятие.

  Перезимовав в этом скиту, когда настало лето, по благословению отца начальника я пошёл

[1] Имеется в виду граница между Валашским и Молдавским княжествами.

[2] Поляномерульского.

[3] Вероятней всего в этом месте под словом «варево» прп. Паисий подразумевает овощное рагу — основное блюдо в румынских монастырях.

[4] Мамалыга — каша из кукурузы.

[5] Согласно 11 правилу Неокесарийского Собора и 15 правилу Пято-Шестого (Трулльского) Собора, не ранее 30 лет.

[6] Досифей имеет в виду Правила святых апостолов, Святых Соборов Вселенских и Поместных и Святых Отцов, составляющие корпус православного канонического права.

[7] Имеется в виду иеросхимонах Михаил.

[8] История трёх святых отроков описана в первых трёх главах библейской Книги пророка Даниила.

[9] Звук ударов по деревянному билу.

[10] Молдовлахия — Молдавское княжество, Угровлахия/Унгровлахия — Валашское княжество.

[11] Сидение в келье — монашеский термин, означающий собственно «жизнь в келье по скитскому уставу или в отшельничестве» в отличие от общежительного образа жизни.

[12] По-видимому, имеется в виду Мирча Старый (1355–1418), господарь Валахии (1386–1395, 1396–1418).

[13] Сарандарь (от греч. «сороковина») — род милостыни или подаяния для поминовения на сорокоусте.

[14] Судя по хронологии, монахи покинули Россию после Указа 1723 года, в котором вообще запрещалось пострижение в монахи, а на освободившиеся места было велено помещать в монастыри нищих калек, инвалидов и престарелых ветеранов войн. Отшельническая же жизнь в России была запрещена в 1771 году.

[15] Поляномерульским.

[16] Кто закончил жизнь в скиту Штиополуй? Не Василий Поляномерульснкий разве?

[17] Лев (румынский вариант — лей) — в XVIII веке так называлась в Румынии ходившая в обращении нидерландская монета «leeuwendaalder», на которой был изображён лев.

[18] Ракия — самогон из фруктов.

[19] Оставляем термин, употреблённый Паисием. Вероятнее всего «улей» — это перевод румынского слова «ştiubei», которое в румынском языке кроме значения «улей» (как и в русском языке), имеет также значение «выдолбленный пень для хранения продуктов».

[20] Пара — в описываемое прп. Паисием время турецкая серебряная монета, примерно равная двум копейкам.

[21] О́ка — мера ёмкости. Одна ока равняется примерно 300 миллилитрам. Также мера веса, равная примерно 1283 граммам.