Офицер полиции трахается в жопу когда дело зашло в тупик

⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Офицер полиции трахается в жопу когда дело зашло в тупик

Предисловие к нулевому изданию или письмо к моему Богу.

Делая что-либо, никогда не тормози себя вопро-сом: "Зачем?"  

Будучи существом неумным, но, наверное, та-лантливым, испытывая зуд графомана, я попросту справил свою психофизиологическую нужду. Я – рядовой солдат урбанистического южно-российского суфизма, слабо владеющий графикой родного языка, но имеющий наглость и право на пользование им, написал нечто о лжи. И ты меня не спрашивай: "Зачем?". Я всю жизнь врал налево и направо, назад, вперед, вверх, вниз. А ты? Я никогда не дочитывал до конца толстые, заумно-гениальные книги: ни любимого эстетами Достоевского, ни Библию. Мне всегда казалось, что увесисто-умные тома обязательно написаны в тюрьме, в неволе. Для того чтобы их постигнуть, необходимо попасть в ту среду обитания, где они рождены. Но я на воле. А ты? Мой кот Джаз – реальное существо. В тот мо-мент, когда я впервые положил перед собой чистые листы, без особых мыслей, четвероногий перс – ис-тинный суфий, взобрался на стол и закружился в та-инственном кошачьем танце. Я не мог его не взять с собою в путешествие. И на что бы ты ни наткнулся в этой истории, не кипятись – вспомни о названии.
Если человек создан по образу и подобию божье-му, то не трудно представить, что есть Бог.
Добро пожаловать в мою ложь.
          
"Бог вовремя забирает нас на небеса.
О, БОГ"
(Нина Хаген – из какой-то ее песенки.)

ЧАСТЬ1-Я "Происхождение божества"
"Страх" – бог трепни и любопытства
1969 год Ростов-на-Дону

  С тех пор как он помнил себя, его всегда пресле-довал страх и похоть. Он безумно любил жизнь и даже думал, что в этой любви, не такой как все. Но страх всегда наступал на пятки и отпускал легкие пинки и подзатыльники. Он мчался, жадно делая жизнь все быстрее. Весь пробежавший отрезок в памяти мельтешил, как видеолента на ускоренке.
Вот он бежит к реке. Он проспал и опоздал на встречу с пацанами. Что за ерунда? Река оранжевая!
На причале кто-то из мужиков объяснял: красиль-ная фабрика сбросила в Дон тонны анилиновой краски, вот уже час, как река, начиная с железнодо-рожного моста, как апельсиновый сок.
Ждать, когда приползет очередной пассажирский плавающий утюг, было невтерпеж. Он прыгнул в краску и поплыл на тот берег. Течение реки сносило его вправо. Особых усилий не понадобилось.
- Ты что, Дон переплыл? – спросили пацаны.
- Да – "В первый раз", – сказал он и почувствовал, как моторчик гордости тарахтит в его маленьком, нахальном сердце.
- Ну и дурак: сейчас ракеты – одна за другой, до двенадцати они как бешеные, – сказал Сашка Беззу-бый – самый старший из его приятелей.
- Ну, я же успел, проскочил.
За спиной у берега ухмыляясь, булькал, и пускал пузыри страх, но его быстро смыло волной от про-мчавшейся мимо ракеты, из нее, заглушая дизель, пел Эдуард Хиль: "Привыкли руки к топорам, толь-ко иволга поет по вечерам...". В перерывах между стремительным бегом, он трясся от страха. Ему ка-залось, что он никогда не вырастет, останется ма-леньким, слабым, худым.
Вырос, почти под два метра. Страх не унимался. И тогда он объявил ему войну.
Каждый день он делал что-нибудь такое, отчего волосы приятно вставали дыбом. Задирался с взрос-лыми парнями и сильно получал от них. Однажды ночью, с блатными пацанами, разбил витрину про-дуктового магазина. Под истеричный треск звонка сигнализации они набили сумки сигаретами, вином, шоколадками и, не торопясь, как приказал старший – Коля Болт, ушли в черную, как тушь, дыру кана-лизационной трубы, ведущей через железную доро-гу к заросшему берегу реки.          
Это был их Робингудовский лес, перед ним страх чувствовал себя жалким ничтожеством и бежал от леса, как черт от ладана.

1972 год РОСТОВ-НА-ДОНУ  

Как-то зимой, на замерзшей реке он провалился под лед, в шубе, в коньках, с клюшкой.
- Но я не могу так по - дурацки умереть!
- Запросто! – сказал страх.
Вода казалась кипятком. Он пытался выскочить из этой кастрюли и как рак клешнями, беспомощно це-плялся разбухшими рукавицами за ломающуюся ле-дяную кромку.
- Плыви, щенок! Плыви! – кричали с причала му-жики и метали в него ржавую кошку на обледенев-шей веревке. Мужики были пьяные и зацепили его только с девятого раза. Он посчитал и запомнил эту девятку на всю жизнь.
На берегу ему налили полную эмалированную кружку водки.
- Пей! Утопленник херов.
Он думал, что вода и выпил, от страха потеряв вкус, залпом, всю кружку. Затем, последнее, что за-помнил в тот миг – это рябую рожу Одноглазого Володи.
Потом, пахнущий табаком и рыбой, кулак, вели-чиной с его голову, притронулся к его носу и вы-ключил изображение окружающего мира.
В тридцать семь лет страх обленился гоняться за ним, а похоть издевалась, как хотела, но иногда, ус-тав от самодовольства, она отключалась, и тогда страх снимал с нее одежду, укладывал на кровать, довольный ложился рядом и не отводил своего мертвецкого взгляда.
 Зима-1996 год. Десять бутылок "Будвайзера" на-конец-то поругались с мочевым пузырем. Он оста-новил машину возле длинного забора воинской час-ти, расстегнул ширинку и...
- Дядя! А дядя!..
Он повернул голову налево. Два солдата в замыз-ганных телогрейках, синие от мороза, прыщавые худые лица пацанов были неподвижными, мертво-восковыми.
- Армия! Дай хоть отлить спокойно, чего вам?
- Дядь, по-по-покурить есть? – спросил, заикаясь худой, длинный, но жилистый солдатик.
- В машине, сейчас поссу и принесу. – Там целый блок, подумал он. Надо дать пацанам пачки три.
- Дядь! А покатаешь на своем мягком БМВ, а то от наших чугунок уже вся жопа в фурункулах.
От такой наглости он даже забыл штаны застег-нуть. В жизни его всегда можно было ошарашить чем-нибудь простым, детским. Особенно взглядами и хихиканьем девчонок-подростков. Армия совсем охренела что ли. Набрала подгузников, они еще на каруселях не накатались, а их в БТРы – сказал он про себя, развернулся и получил профессиональный удар в коленный сустав. Тут же его подбородок ощутил ледяной поцелуй ствола.
- Тихо дядя! Дыши медленно, экономь секунды! Ключи! Где ключи?
- Да в машине, ****ь, тупой ты Пеца или охуев-ший! – заорал визгливым, еще детским голосом вто-рой.
- Вот они, в машине! Сейчас, я маг на всю… где тут волюм ****ый, панасоник, твою мать! Кончай его, Пеца! Он блатной! Он нас как клопов раздавит!
В затылке сильно зачесалось. Глаза Пецы люто раскрылись, ртом он глотал холодный воздух. По-том он неестественно, задом, быстро побежал к машине, упал, уронил в снег автомат и тут же начал блевать.
- Утри сопли, говно! – орал второй. – Вот пидорас, обосрался!
Он подошел медленно, как шакал, по большой ду-ге, будто что-то с опаской обходя, полез в пальто, пошарил, вытащил бумажник, потом стал отрывать кобуру.
- Ну что, дядька, головка не болит больше? Ты по-стой здесь у забора, а мы покатаемся, нам очень на-до, заебались мы служить родине-уродине. Тебя все равно где-нибудь на разборе шапок-мономах при-шили бы. Ой! Какой у тебя красивый пистолет, наш ротный обосрался бы от зависти, надо же: ГЛОК-21, ОЧКО, понимаешь ли. Чертова дюжина патронов, просто заебись. Пеца! Кончай сеять перловку, она на снегу не принимается. Ты гляди, что я нашел, да тут тебе и волына и баксов, тонны полторы.
...
- Дорогой Петруша! Как ты дяде ювелирно дырку просверлил. Из этого черепа еще хорошая пепель-ница получится. Жаль дорогие тряпки, но шибко окровавлены, а часы, гля какие блин, это же на 10 штук баксов тянет.
Пеца очухался:
- Поехали! Саня, ну его на ***, он хоть мертвый, точно?
- Нет! ****ь! Притворяется, только костяная шля-па и мозги с крыльями отправились за наш забор: полетели своему блатному богу стучать на доблест-ную красную армию. Ладно, Саня! Поехали белый день же, вдруг смена караула или кто по дороге...
- Какая смена? Они спирт в каптерке без нас ***-рят. Смена, ****ь, разбежалась. А по дороге, кто может вякнуть, да и кому на хуй надо, ты вон кашу снегом ототри, а то весь салон дерьмом пропахнет.
Еще пару минут они разбирались с его машиной, что куда крутить и нажимать. Потом БМВ дико взревел, будто прощаясь с хозяином, мигая аварий-кой, виновато тронулся прочь.

0000-ГОД-БЕЗВРЕМЕНЬЕ.          

- ТАК! ТАК! – подумал он. – Чем же это я думаю? И где вообще мой страх? И ничего не болит, ни хо-лодно, ни жарко и даже не обидно. Вид, конечно, неэстетичный.
Он подошел к обочине дороги. Место глухое, придется добежать до перекрестка. Он расхохотал-ся, представив себя бегущим трусцой с остатками головы на плечах. Интересно, кто-нибудь отважится подвезти?
На перекрестке первой машиной оказалась Мит-субиси Поджеро, необычного, розового цвета. Она и остановилась.
- Тебе куда? За рулем сидела симпатичная моло-дая толстуха.
- Слушай! И тебя не удивляет, что я труп?
Она сказала с ярким кацапским акцентом:
- Что меня может удивлять? Я таких мудаков как ты с утра пятнадцать штук развезла. Ты думай бы-стрей, куда тебе надо?
- Я даже не знаю, ведь я вроде как мертвец.
- Ты при жизни кем был-то?
- Не помню даже.
- Ну, садись, поехали, не то замерзнешь.
- Трупы не мерзнут.
- Да ну? – расхохоталась толстуха. Ты еще скажи "не потеют", банально, молодой человек. Поехали!! Так, говоришь, даже не знаешь, кем был?
- У меня мозги вышибли пятнадцать минут назад, они, наверное, знали, кем был.
- Мозги – это херня, в них страх только да похоть. Душа-то у тебя осталась.
- А где она?
- У тебя – в яйцах, – и она закатилась хохотом, а затем, с напускной строгостью, сказала, – а у нас женщин...
В этот момент движение подрезала бирюзовая де-вятка.
- Вот гандон, а тоже туда же, нет, я сегодня без работы не останусь.
- Послушай, а ты откуда ты про душу знаешь? Мне кажется, я сейчас действительно, яйцами ду-маю.
- Да уж, знаю, батя рассказывал, да и училась, я вообще-то не дура.
- А кто ты? – спросил он.
- Люба я, Любовь Ивановна, смертью работаю, а раньше, кем только не была: и челночницей и проституткой и банком управляла.
- Так тебя, небось, тоже завалили?
- Ой, блин, собственный муженек, ****ько, прямо на любовнике. У меня парень был один, красавец-бандит. Придет, бывало, в обед в банк, мы закроем-ся, ну и сам понимаешь... Я баба уже не очень моло-дая, растолстела, муж – пьянь, задавака, микробра-ток, в общем – трепло. Когда-то любила ну а потом, знаешь, как в песне поется: "У нас была любовь, а теперь – ремонт".
Так вот, приходит мой Жорик, то за деньгами, то кому ссуду, то кому рога отпилить, словом, типич-ная финансовая работа. А потом у нас что-то в обед чесаться часто стало. Муженек мой знал и не ревно-вал уже давно. Еще бы, сволочь, я семью тяну, доч-ки в спецшколе, на лето Лондон, Париж. У него тач-ка за 50 штук, а он допился, доторчался, и свой болт где-то по пьянке, в сауне положил и забыл где он. Ну, посуди сам: месяц, другой, я уж про любовь за-была, но чешется-то, баба я живая и здоровая. Я, знаешь ли, девка гордая, на шею к мужикам никогда не вешалась, все как-то они сами. Когда на панели работала, тоже не со всяким дерьмом... еще и носом крутила. 
Не загрузила я тебя? Ты уж извини, нам-то с тобой теперь чего стесняться? Дорога длинная!
- Нет! Нет! Очень интересно.
- Ну вот, как-то утром поругались мы с мужем. Он денег просил на кокс, а я зажала. Дусту, говорю, по-нюхай – один хрен отчего подохнешь, так хоть дешевле.
В обед пришел Жора. И было всё так замечатель-но. Сидит мой милый на столе, глаза закрыл, а я на-против, в своем кресле. И вот, чувствую я, что на-столько обожаю Жорика, что съела бы его до по-следнего хрящика.
И вдруг из моей груди мгновенно вырастают ост-рые, ржавые спицы и прикалывают Жорины ноги к столу. Я взревела, дернулась назад, а дальше пред-ставь картину: директорша банка с откушенным членом во рту, в спине торчат вилы, а на их древке повис обдолбанный муженёк и на всем его теле вспыхивают красные кляксы. А на столе Жорик с огрызком между ног и палит из двух стволов...
Теперь мы с Жоркой здесь вкалываем. Он на ди-пломатической работе, а я "Санитаркой леса".
- А муж?
- Представь себе, эта свинья осталась там. Он же настолько был обдолбанным, что десяток дырок, как укусы комаров. Да и Жорка от боли и гнева стрелял невнимательно, ни во что существенное так и не по-пал. Ну да смерть с ним, что это я, все о себе, да о себе. Тебя-то как угораздило?
- Меня? Так неожиданно, что толком осмыслить не успел, а тут еще и мозги отсутствуют.
- А ты попытайся душой, а мозги тебе папка отре-монтирует или новые поставит.
- Меня, похоже, из-за души, которая в тот миг на-ходилась в мочевом пузыре, и уделали.
- Остановился я пиво отлить. Место пустынное, длинный забор воинской части, а с другой стороны лесополоса. Два солдата, сопляки прыщавые, я и за-подозрить не успел, как они мои мозги спровадили в свободный полет. Забрали пистолет, деньги, маши-ну и тю-тю дядя. Дезертиры, понятное дело, они сейчас злее бандитов.
- Так ты братком был, раз со стволом да на доро-гой карете?
- Ну уж не ментом – это точно.
- Ну! Вспоминай! Есть же память хоть и в яйцах ее не густо.
- Помню, что всю жизнь я трясся от страха.
- Чего боялся-то?
- Да всего подряд: темноты, пустоты, одиночества, бедности, болезней, смерти. Вот так всю жизнь бе-гал от страха, сам того не понимая, что заигрываю с ним. А вот подох там, куда страх не успел появить-ся.  
 Они ехали по улицам города, в нем он наяву ни-когда не был, но всё окружающее ему было хорошо знаком по собственным снам. Смесь из Лондона, Нью-Йорка, Стамбула, Венеции, Ростова, Одессы – этакий музей зодчества его подсознания.
Наконец джип остановился у деревянных, корич-невых ворот. Люба вытащила из бардачка пульт дистанционного управления, перевязанный красной изолентой. Ворота раскрылись. Они въехали в про-сторный двор. Он увидел богатый восточный сад с огромным водоемом. В центре стоял трехэтажный особняк нелепой советско-цыганской архитектуры. Навстречу вышел невысокий крепкий мужчина, лет шестидесяти, с неестественной, будто приклеенной бородой ярко-зеленого цвета. Кажется, где-то он его уже видел.
- Ну, здравствуй, сынок! – зеленобородый крепко обнял его и поцеловал в левое, оставшееся ухо. – Я все знаю, все исправим, не волнуйся. Пойдем сперва по стаканчику. Ты виски, водку, джин, что любишь?
- Да мне сейчас все равно, пока вкуса никакого не чувствую.
У озера стояло нечто вроде сцены деревенского летнего кинотеатра. На ней большой деревянный стол, грубо сколоченные лавки, но возле, модерно-вый стеклянный столик, в три этажа уставленный всевозможными спиртными напитками. Они молча чокнулись и выпили по полному стакану теплого "Балантайна".
Зеленобородый сморщился, закуски на столе не было.
- Любаша! Давай сообрази еду и льда не забудь, а то самогон этот басурманский, хуже бензина из мопедного бачка.
- Ну, вот видишь как оно, а ты все чего-то бо-ялся, – он дико захохотал, словно стартующий бульдозер. Значить так, зови меня просто ба-тей, тем более, что я и есть твой батька, все вы – мои дети. Пока у тебя нет ни новых, ни ста-рых мозгов, поговорим по душам, по-свойски. Ты там, наверное, об этом свете думал не раз, как и все, что тут рай или ад. Враньё, всё вра-нье. Впрочем, враньё и есть основная энергия жизни.
- Любка! Где ты там копаешься?
- Папа, ну вы сами просили еды. Вот я и готовлю, не бутербродами же, в сухомятку. Сейчас борщ ра-зогрею, все как положено: первое, второе, потерпи-те!
- Любка! Ты хоть сала или селедки принеси и льда, а то тебя пока с первым да со вторым до-ждешься... вот бестолковая, только за смертью посылать.
- Как тебе каламбурчик?
- Смерть за смертью посылать? Ну ладно. Так вот, я вроде, как дежурный бог. Ну не создатель, нет, не создатель, чего создавать-то? Все уже создано. Пора ломать, хлам ведь всё.
Я в прошлой жизни был священником, по пьянке на машине разбился. Тут мне говорят: давай! Рабо-тай по специальности. Ну и ладно, дело не пыльное. Болтай, жри, пей, хочешь, устрою, кем хочешь? Ал-лахом, Буддой, хоть этим, ну как его, блин? Во, вспомнил – Интернетом. Тут, сынок, все те же дела, что и там, но там о боге только говорят и молятся ему все кому не лень, а тут все уже боги. Такое по-нимаешь, божественное общество, можно сказать, тоталитарный рай. Все безгрешны и все во грехе, иногда даже скучно, а от скуки спасает всякая раз-ная шкода. Вот у меня товарищ, был художником, тоже по пьянке свалился с подоконника. Теперь вот работает разрушителем потусторонних миров. Же-нился здесь на бывшей учительнице литературы, она хоть и стерва, но красивая баба. Он от скуки все крушит, а раньше рисовал и неплохо, иконы рестав-рировал. А теперь шкодит по-черному. Недавно пол Африки, куражу ради, гриппом-испанкой заразил. Представляешь, это при жаре-то, с соплями да каш-лем, с температурой? Клин клином вышибает. На Вуду паршивец подсел, а я ведь тебя тоже угробил, ради развлечения. Наблюдал я за тобой, думаю, эка парень со страхом борется, дай, думаю, его вылечу. Ну и пивка с рыбкой откушал и дезертиров тебе по-дослал. Хочешь посмотреть, что они сейчас, твари, вытворяют? Пойдем в хату, там у меня божествен-ная телеаппаратная. А мозги ты себе выберешь, ка-кие понравятся, да и тело можем заменить, если это надоело. Они вошли в огромную комнату, уставлен-ную множеством телемониторов. В центре стоял ог-ромный пульт.
- Вот смотри. Машину уже разбили. Пьяные по городу шастают, ****ься хотят, а девки от них ша-рахаются. Это я так устроил. Пусть пока помародерствуют, я еще не придумал, что с ними делать, куда пристроить. Может, ты подскажешь?
- Мне бы мозги для начала, а?
- Будет тебе белка, будет и свисток.
Батя повел его в следующую комнату, с белыми кафельными стенами. В ней единственной мебелью был то ли электро-стул, то ли гинекологическое кресло.
- Садись! Сейчас мозги вставлять будем. Хочешь быть писателем, артистом, хочешь, рок-звездой сде-лаю, будешь со всякими Куртами Кобейнами об-щаться? Ты вот был не понятно кем. – Батя натянул зеленые резиновые перчатки. – Ну-ка, сынок, открой рот пошире и закрой глаза.
- Так, зубы еще хорошие – оставим – теперь за-крой рот, открой глаза и думай, только побыстрей! Возраст?
- Тридцать два года!
- Фиксируем, тридцать два года! Тело выше сред-него, худой, красивый. Однозначно, кто же согла-сится стать маленьким и страшненьким. Блондин, брюнет? Оставим брюнетом. Глаза тоже оставим, хорошие, черные глаза. Все оставим, только память от дерьма очистим, а так все нормально. Подкоррек-тируем систему страха и похоти. Хочешь быть без-дельником и просто наблюдателем всех процессов? Вот, придумал, будешь богом трепни и любопытст-ва. Как тебе такая роль?
- Да буду, пожалуй, только мозги поскорее бы.
- Вот заладил, живут же люди по нескольку жиз-ней без мозгов, с одними конечностями, в глазах яма в жопе дна нет. И счастливы безмерно. Мозги, если хочешь знать – это атавизм, вроде аппендикса. А ты как чучело из сказки "Волшебник Изумрудно-го города", чем-то вполне сносно думаешь, но все мечтаешь поменять солому на пару кило ливерной колбасы.
- Мозги, сынок, это болезнь. Самая распростра-ненная хвороба человечества. Мозги порождают массу осложнений: головную боль, любовь, жад-ность, страх, поэзию и даже СПИД. А еще чесотка мозга. Ни с того ни с сего, начинают чесаться моз-ги, особенно у художников, поэтов, ученых. Они, видишь ли, шибко любопытные, суют нос куда по-пало, вот и хватают всякую инфекцию, а лечатся, как правило, пистолетами. Вот теперь ты и будешь заниматься любопытством и трепней. Все, можешь закрыть рот. Что чувствуешь? Ничего? Все пра-вильно – это новые мозги. Мозги Бога трепни и лю-бопытства. Помнишь что-нибудь?
- Да, вроде бы что-то чувствую.
- Страх чувствуешь?
- Пока нет!
- В память о твоем страхе я буду тебя Страхом на-зывать. А имя себе можешь сам придумать, ты те-перь бог трепни, так трепись на всю катушку.
Из-за кресла появилось вспотевшее лицо Любы.
- Папа! Ну что вы тут копаетесь? Все же остынет!
- Я тебе сколько раз говорил, чтобы не входила в операционную без стука и тапочек. Хоть кол на го-лове теши! Тут стерильная мозго-фабрика, а ты ла-заешь по помойке
Русское публичное порно где баба на скамейке дрочит ногами хуй
Предложила служанке секс
Venera Maxima из Чехии приходит к бойфренду посидеть сладкой киской на лице