Очень важно обучать как делается минет София Грейс

💣 👉🏻👉🏻👉🏻 ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻

Очень важно обучать как делается минет София Грейс

2022 Mississauga.ru  Авторские права защищены.

— Да и я, по-моему, вас где-то видел, — ответил ему alter ego, лениво вращая забавными глазками.
Вещунья же, едва успев выбраться из Минимерки, тут же присоединилась к той, что грелась за пазухой Леомидо. А тварюшки, напоминавшие спрутов с мушиными головками, мгновенно переплелись своими многочисленными щупальцами.
— Ой! А этих я знаю! — воскликнула Окса.
— Это Трасибулы, детки. Фосфоресцирующие Трасибулы. Они дают освещение, более яркое, чем лампочка, — объяснил Леомидо. — Они часто служили нам для освещения публичных мест или были просто домашними светильниками. А еще, представьте себе, во взрослом возрасте они могут выделять свет такой яркий, что, если на него глядеть, можно ослепнуть в считаные секунды!
Окса показала на последний образчик, смахивающий на тощего таракана. На дне Минимерки корчилось жутко противное существо, связанное и с кляпом во рту.
— Это Гнусень, — удрученно ответила Драгомира.
— Странное имя, — заметил Гюс. — А почему он связан?
Вместо ответа Драгомира достала существо из коробки и развязала. Как только создание оказалось на свободе, оно тут же вскочило на ноги и завопило:
— Ты мне дорого за это заплатишь, старая кошелка! Если еще раз ко мне подойдешь, я твою старую тушу на ленточки порву, но сначала выпущу всю твою тухлую кровь и выпотрошу гнилые кишки! Ты получишь то, что заслужила!
Выплевывая свое агрессивное заявление, Гнусень, находясь совершенно вне себя, грозил Драгомире длинными и грязными когтями. И явно очень острыми.
— Что со мной?! — выплюнул Гнусень. — ЧТО СО МНОЙ?! Эта вонючая гадкая мегера не имеет никакого уважения к тому, кто я есть!
— А кто ты есть? — нахмурилась Окса.
— КТО Я ЕСТЬ?! Ты спрашиваешь, кто я есть? Да ты такая же дура, как эта облезлая матрона! И тоже заслуживаешь того, чтоб я тебе кишки выпустил! Я — верный Гнусень Осия, единственного истинного владыки Эдефии!!!
Все без исключения существа вздрогнули и возмущенно уставились на мерзкого Гнусеня, яростно вопившего посреди огорода.
— И давно это с ним? — поинтересовался слегка обеспокоенный Леомидо.
— Несколько недель, — ответила Драгомира. — Точнее, с тех самых пор, как мы перебрались в Англию. И никакое лечение на него не действует.
— Даже Психофор. Я уже и не знаю, что делать! Он нападает на других, меня кусает и царапает, бушует до такой степени, что приходится применять либо Гранок обездвиживания, либо Нок-Бам, чтобы иметь возможность им заняться.
Леомидо озабоченно поглядел на Драгомиру, потом на рычащего сквозь острые зубы Гнусеня, готового вцепиться в любого, кто к нему приблизится.
— Гнусени для Твердоруков — то же самое, что Фолдинготы для семьи Лучезарной, — ответила Драгомира, озабоченно прикусив губу. — И Осий действительно был хозяином этого Гнусеня. Буквально перед тем, как нас выкинуло из Эдефии, за нами погнался сын этого Изменника и почти догнал. Гнусень вцепился в мое платье буквально за несколько секунд до того, как мы влетели в Портал. Я тогда в неразберихе не обратила на него внимания. А как только оказались Во-Вне, мы его подобрали и заботились о нем, как о любом другом существе, хотя он нам все время портил нервы. Он никогда не хотел меня принять, и признает лишь главенство своего хозяина, даже спустя столько лет. Несокрушимая верность, да? Довольно долго он был смирным, в частности, благодаря Психофору. Это такое лечение, которое придумал Абакум, чтобы смягчить… как бы это выразиться… его злые наклонности. Но с некоторых пор он стал неуправляемым, и, вынуждена признаться, я в некоторой растерянности.
— Мой хозяин придет за тобой, старуха! — рявкнул Гнусень, приближаясь к ней с выставленными вперед когтями. — И перед тем, как воссоединиться с ним, я выцарапаю тебе глаза и вышибу твои прогнившие мозги!
— Так, ты уже начинаешь меня утомлять своими угрозами! — возмутилась Драгомира.
Она выставила ладонь в направлении мерзкого Гнусеня, и тот отлетел назад на добрых десять метров. Его тощее тело с глухим стуком шмякнулось об окружавший кладбище маленький каменный забор.
Окса испустила крик и с гордостью шепнула Гюсу:
— В точности то, что я сделала с этим придурком Варваром!
Леомидо взял на руки оглушенного Гнусеня и унес его в дом. Через несколько мгновений Леомидо вернулся, но уже один.
— Я его изолировал, — хмуро сообщил он. — В глухой комнате, откуда он не сможет сбежать. Он и впрямь как с цепи сорвался, и это странно. Но продолжим знакомство, если не возражаете, — продолжил брат Драгомиры уже более веселым тоном. — На чем мы остановились?
— А у тебя много таких существ? — поинтересовалась Окса, слегка потрясенная сценой, устроенной отвратительным созданием.
— Как Гнусень? Нет, он, к счастью, один такой! Но что касается остальных, то их с десяток разновидностей, что в целом дает двадцать существ… Как видишь, Гюс, я совсем не одинок! — подмигнул мальчику Леомидо.
— Да уж, это точно! Вам тут не скучно! А растения? Они из той же серии? — спросил Гюс, увидев, как Драгомира извлекает из Минимерки крошечные растения.
Как только растения приобрели обычный размер, Бабуля Поллок расставила их рядом с им подобными, и началось оживленное общение методом соприкосновения шелестящей листвой, сопровождаемым радостными вздохами.
— Ну да, более-менее, — ответил Леомидо. — У каждого растения свои свойства, но это не новость. Тут что Во-Вне, что Внутри, все одно и то же. Единственная разница, что у растений из Эдефии есть ярко выраженная личность, а также язык и средства общения, адаптированные для человеческого понимания. И наоборот. О, Драгомира! Тебе удалось привезти Горанову? Браво! Снимаю шляпу! А мне вот мою иногда с трудом удается вынести даже на огород, настолько она нервничает…
— Я привезла тебе мазь на основе гребешка Простофили, она должна помочь. Будешь втирать ей в листья, а потом расскажешь мне, каков был результат… — сообщила Драгомира и специально для юных гостей добавила: — Горанова — это растение Фей-Без-Возраста. Ее сок напоминает ртуть. И если смешать его с ДНК какого-нибудь человека, то это позволяет создавать уникальные субстанции, с помощью которых мы делали Гранокодуй. Операция очень точная и сложная, и в Эдефии только Абакуму было дозволено ее проводить. Твой Гранокодуй, Окса, содержит капельки этого сока, которые Абакум смешал с твоими волосами, снятыми мной с твоей расчески. Так вот, у Горановы есть два слабых места: она чрезвычайно пуглива и очень чувствительна к стрессам.
Друзья подошли к растениям, просочившись между толпящимися существами, которые откровенно радовались встрече с себе подобными.
Обе Горановы были уже вовсю увлечены беседой:
— Какое жуткое путешествие! Я чуть не умерла… Ты только, представь, на самолете! САМОЛЕТЕ! Ничто бы меня не спасло…
— Как я тебя понимаю! Мне однажды довелось на нем лететь, и у меня возникла хлорофильная гипервентиляция. Я думала, мои жилки лопнут! Как вспомню…
Растеньице так отчаянно затрясло листочками, будто поднялся сильный ветер, а потом вдруг неожиданно поникло.
Окса, вскрикнув, прижала ладонь к губам. Ей уже доводилось присутствовать при подобной сцене, но от этого она не перестала быть менее впечатляющей.
— Караул! — закричала вторая Горанова. — На помощь! — и все ее листочки в свой черед поникли вдоль стебля.
— Осень пришла! — тут же завопили Вещуньи: из-под пиджака Леомидо торчали только их головки. — Внимание! Листья опадают, это осень! Все в укрытие!
— А что такое осень? — хором поинтересовались Простофили. — Каждый день что-то новенькое, ну разве тут за всем уследишь?
Окса так заразительно расхохоталась, что Гюс, Драгомира и Леомидо невольно к ней присоединились.
— Они неотразимы! Я их обожаю, ба! О-БО-ЖА-Ю!
— Офигеть… Просто офигеть… — вторил ей Гюс, не сводя глаз с пребывающих в глубоком обмороке Горанов.
 Как страшен средний возраст нашей жизни.
 И с каждым днем становимся капризней.
 И только деньги, теша мысль и взгляд,
 Власть золота — как якорный Канат.
 Вам кажется, скупой живет ужасно —
 Вредят здоровью; жажда громкой славы
 На всех великих сеймах и конгрессах?
 Печальным видом странностей своих!
 Поклонник высшей и чистейшей страсти*
 Прекрасный блеск накопленных монет
 И кротких изумрудов сладострастье;
 Царит над всем — духовный властелин.
 Быть может, он, потомству в назиданье,
 Оставив после смерти в новом зданье
 Унылый бюст иль сумрачный портрет?
 Быть может, человечества страданья
 Он предпочтет богатство целой нации
 Держать в руках — и строить махинации.
 Но что бы он ни делал — все равно!
 Пусть высший принцип — только накопленье!
 Кутить, любить, выигрывать сраженья?
 В военном стане, и в тени дубравы.
 «Дубрава», правда, смыслу не вредит —
 И тронами царей, и бранной славой —
 Любовь без брачных уз — позор и грех.
 Но разве «при дворе», «в военном стане»
 Да и «в тени дубравы», черт возьми, —
 Все воины, все гранды, все крестьяне
 За этот ляпсус Скотт — mon cher ami*, —
 Ведь он себя пристойностью прославил;
 Всегда его в пример мне Джеффри ставил.
 Рассудят и поддержат хоть немного.
 Но лично я — противник громких фраз
 Они для нас загадка, мы — для них;
 И Митфорд — современный грекофил —
 Признаюсь вам, читатель благосклонный,
 В двенадцатой главе вполне законно
 И к Уилберфорсу; лучше Веллингтона
 Ведь наш-то Веллингтон, по мере сил,
 Я (как чужое, солнце ни сверкает!)
 И, боже, что за слово «филогения»!
 Но край, в котором ныне он блистает,
 Всего трудней — признаться мы должны
 Так много львов и зубров всех пород
 В зверинце атом царственном живет!
 Не грех им мил, а грешниц репутация.
 {* Немногим больше; здесь: более важное (лат.).}
 Какой-нибудь чертовский эскапад, —
 «О! Кто бы мог подумать, дорогая?!»
 Стал модной темой с некоторых пор.
 Конечно, дамы расходились в мненьях;
 Придется мне признаться, к сожаленью,
 Но все сошлись на том, чтоб подыскать
 Лет пять способен в самом лучшем случае.
 Чтоб он уже теперь расстался с ней.
 Ведь тут необходимо, без сомненья,
 Шестнадцать мудрых дев и десять вдов
 (Где в первый свой сезон всегда царицы —
 (Для многих что блестит, уж то и ценно!),
 И маменьки и тетки — все посредницы;
 Tantaene* совершенства в душах их?
 Но жертву — то порой берет досада:
 Наш бедный Фред влюблен и так страдает!
 Он сам богат — тут не в деньгах вопрос;
 И будет день — прольет немало слез…
 Но… тут маркиза что — то затевает!
 Наш бедный Фред так много перенес…
 Когда его за ум, иль рост, иль род
 Но кто же он? Примеров много разных!
 Порой — вдовец почти преклонных лет…
 За что? Ведь все на свете лотерея!
 Владельцем столь счастливого билета
 «И вправду жаль, и жаль, что правда это!»
 Но я согласен с приговором света —
 Как честный пастор, действуя на вас
 Иль скучный друг, читает наставленья.
 Вот то, что есть, а не должно бы быть
 Чиста, как снег (я знаю, критик милый,
 А честности не вредно поучиться!).
 В былые дни, а нравственна всечасно.
 И гадкой жвачки; пусть двуногий скот
 И результат (порой весьма дурной!)
 Чем те, кто горд невинностью своей.
 Из практики, на жизненной дороге, —
 Находят сбыт, чем девы — недотроги,
 С холодной и бесчувственной душой.
 О леди Пинчбек прежде поговаривали
 (Как о любой молоденькой красавице),
 Ее bons mots* могли всегда понравиться.
 За ней когда — то денди приударивали —
 Но к старости любой из нас исправится;
 {* Острые словечки, остроты (франц.)}
 Она была надменна с высшим светом.
 Жизнь юноши! И все же, слава богу,
 Превратности судьбы и затрудненья,
 А зрелый возраст ропщет на невзгоды
 Безумства женщин, кораблекрушенья,
 Тот и в шестнадцать лет и в шестьдесят
 Чтоб та законов светских список длинный
 Так прежний мэр с весьма достойной миной
 Мне нравится преемственность, ей-ей!
 Та — пишет, та — поет, как соловей,
 Та — мудростью знакомых устрашает,
 Та — музыкой, та — прелестью острот,
 Науки, танцы, пенье — что ни взять:
 Ведь это все приманки, джентльмены,
 Прелестницы без всякой тени брака,
 Хоть — микрокосм, встающий на ходули, —
 Сей высший свет, по сути дела, мал,
 Свечей, луны и ламп — зимой и летом.
 (Равно, как и друзья!) его ласкали,
 На каждый праздник, бал или пикник
 Ведь высших классов механизм простои
 (Игра в «гуська», хотел бы я заметит»).
 Предчувствуя последствия фатальные,
 Что дочь ее «в ужасном состоянье»,
 То строгий брат, решителен и прям,
 Нахмурившись, потребует признанья:
 «Какая ваша цель?!» — и скажет вам,
 Что «сердце девы — ваше достоянье».
 Но, я слыхал, довольны волей рока.
 Их каждый шаг; порой не знаешь сам,
 Ни «да», ни «нет» — и все мы ждем
уныло,
 Я становлюсь болтлив, о боги, боги!
 В чужих краях законы к ним не строги,
 Клеймят сильнее, чем праматерь Еву.
 В стране, где все привыкли возмущаться,
 Должна предосудительной считаться,
 Чувствительному сердцу защищаться,
 В изысканных кругах они вращаются,
 И страстью он пресытился, признаться,
 Он мог теперь любви не поддаваться
 В стране блестящих плеч и белых скал,
 Чулков и глазок синих, разговоров,
 Налогов, сплетен и двойных запоров.
 Блистательных восточных примадонн.
 Нас новизна лишь издали прельщает.
 Я присягать не стану, без сомненья,
 Что день и ночь для них одно и то же,
 Мы с музой в лабиринте заблудились
 Займемся ж просто физикой — пустились
 В снег прыгают из душной бани смело,
 Так наши леди, согрешив чуть-чуть,
 Спешат в сугроб раскаянья нырнуть.
 Но внешность этих леди, несомненно,
 Их мой Жуан, коль молвить откровенно,
 Как конь арабский или дочь Гранады,
 Не могут, как француженка, блистать
 Но qrande passion* опасна и вредна
 Для этих душ, не созданных для страсти;
 Но есть такие, для которых «страсть» —
 Нередко жертв общественного мненья
 Не преступленье, в сущности, страшит,
 Притом в толпе красавиц, в самом деле,
 Но чувства в нем остыли понемногу.
 (Но, впрочем, главных не было светил:
 Грей не взошел, а Питт уже почил).
 Спектакль, и благородный и занятный, —
 «Всех принцев принц» в расцвете юных сил
 Блистал величьем царственной породы,
 Случилось, как всегда, что он попал
 Но где он согрешил, когда и с кем, —
 И здесь, друзья, как видите, кончается
 В дальнейшем я вам дам обзор светил,

Беллетрист Федор Иноземцев был человеком нежным. Пожалуй, он был одним из самых нежных людей своего времени. Другое дело, что нежность эта была незаметна (на лице Федора, например, не было никакой нежности, а было, наоборот, выражение злости и загнанности). Она залегала на большой глубине, пребывала в голубых лакунах его души в сжиженном состоянии. И только когда он засыпал в своей односпальной кровати, поджав к животу колени и, прикрыв обеими руками голову, нежность тайком проникала в его сознание, заполняла его от пяток до макушки.

Теперь был как раз такой момент. Федор спал в кресле под горящими от дневного солнца занавесками. С губ его не сходила улыбка, под веками бродили глазные яблоки, перелистывая картинки сна. Федору снилась эскимоска в легкой песцовой шубке. Она танцевала, она дразнила Федора, не даваясь ему в руки: то вертелась перед ним пушистой юлой, притопывая босыми пятками, то наклонялась к нему близко-близко, и глаза ее – черные звезды – вспыхивали призывным светом, то вдруг, тряхнув тяжелой смоляной челкой, отстранялась назад и беззвучно хохотала, закидывая кверху скуластое личико. При этом острые костяные бусы, лежащие рядами на ее смуглой груди, поднимались и ощетинивались, словно снежные жабры.

Сон был вещий: с девушками Федору не везло. Не только во сне, но и в дневной яви девушки старались держаться от беллетриста Иноземцева подальше. Почему – неизвестно. Может быть, потому, что беллетристом его никто еще по-настоящему не признал (кроме, может быть, местной газеты, выпустившей двусмысленную рецензию на его рукопись). А может, потому, что был он хмур и молчалив, и в глазах у него то и дело проступала хрустальная грусть, за которой девушки сердцем чувствовали человека-призрака, стеклянную и ненадежную фантазию. Последнюю минуту сна Федор думал именно об этом: никогда, никогда не уловить ему этого проворного зверька, эту пушистую мечту по имени женщина, никогда…

Федор проснулся, словно и не спал, просто перед глазами сменили кадр – улетела в даль эскимоска, растаял шлейф его нежности. Солнце уже опустилось за крышу соседнего дома, и с запада на полнеба растянулась серая пелена циклона. Во дворе гулял ветер. Постукивал жестяной подоконник, бумажный мусор взвивался протуберанцами над мусорными баками, две точеные красотки никак не могли одолеть встречный поток воздуха в расщелине домов, попеременно хватались то за шляпки, то за трепещущие подолы юбок. Слава богу, подоспели молодые люди, сидевшие до этого на скамейке. Взяв барышень под руки, они пошли уже вчетвером.

«Вот умеют же они как-то это делать, – изнывая темной завистью, думал Федор. – Некоторым жизнь дается, как костюм, сшитый на заказ: бери и пользуйся, и в каждом кармане у тебя уже лежит по удовольствию».

Наверное, он был сам виноват. Он просто вовремя не разгадал главный незатейливый секрет этой жизни. Должна быть какая-то совсем простая и уютная формула, всего несколько переменных: свежие простыни на широком супружеском ложе, шипение сковороды на кухонной плите, радостный топот детских ножек в прихожей… Но как это устроить, как извлечь эти милые домашние всем понятные обстоятельства из мутного течения ежедневной жизни? И потом: можно ли в самом деле этим жить? За тридцать лет он так и не сумел во всем этом разобраться. А теперь уже, пожалуй, и поздно, – жизнь не удалась, жизнь застряла в темном углу.

Эта мысль спросонок была особенно невыносима. Чувствуя, как надвигается волна черноты, душевной немочи, Федор поднялся с кресла и, одолевая слабость в ногах, пошел к комоду. Пузырек с транквилизаторами – последний и самый верный друг, ожидал его в аптечке. Федор проглотил пару таблеток, запил их глотком холодного чая. Только теперь он вспомнил, что его разбудило. Компьютер. Нежный звоночек электронной почты. Кто-то еще помнит о нем, кому-то еще есть до него дело.

Три аккуратных конвертика улыбались ему с монитора васильковыми улыбками.

В первом письме Федору предлагалось стать владельцем пластиковой карты. С редким бездушием и занудством банковский клерк описывал все пластиковые блага, которые прольются на голову Федора, если он, разумеется, не откажется от собственного счастья. Во втором письме ему очередной раз отказывали в публикации: его рассказы, увы, не вполне соответствовали редакционной политике журнала. В качестве компенсации, ему предлагалось оформить подписку на этот самый журнал. От такой почты на душе стало совсем тошно. Все хотели пользоваться им, и никто не хотел его любить. Обычная история. Такая обычная, что хотелось повеситься.

Преодолевая отвращение, Федор распечатал последний третий конверт.

Прогноз погоды от нанокорпорации «АФРОДИТА»

Позволь поздравить тебя с тихим угасанием еще одного чудесного майского дня. Сегодня в нашем городе двадцать два градуса тепла. Легкий юго-восточный ветерок разносит по паркам и скверам аромат цветущей черемухи, развивает кудри восхитительных женщин, гуляющих по центральной набережной.

Ночью ожидается похолодание и усиление ветра. Но какая сегодня будет Луна!.. Знатоки говорят, что это лучшая ночь для романтических свиданий и нежных встреч с возлюбленными.

Мы надеемся, что твоя возлюбленная уже готовится к вашей встрече. В таком случае нам остается только поздравить тебя и удалиться. Если же до сих пор ты не выбрал себе спутницу сердца, – просто нажми на эту маленькую незабудку. Все остальное сделает для тебя «Афродита».

P.S. Ничего человеческого. Только мечта и сказочные технологии.

Несколько минут он смотрел на экран, чувствуя, как искушение борется в нем с природной подозрительностью. Нанокорпорация – это, пожалуй, слишком. С другой стороны, они там делают фантастические вещи. И вот это «ничего человеческого» – очень подкупает. Почему бы и нет? В конце концов, хоть кто-то проявляет о нем заботу.

Федор кликнул незабудку с такой силой, как будто хотел вырвать ее с корнем.

Он не думал
В позе наездницы имеет без гондона Nelly Kent
Безжалостная брюнеточка берёт в рот
Порно видео: молодая девушка обожает еблю дома после душа