Обещание брусники

Так вышло, что я съездила за полярный круг.

Сначала я сошла с ума от солнечного света, потом север вошел в меня и стал моей жизнью, а потом жизнь закончилась.

Рассказать?

Меня спрашивали, как тебе Мурманск.

Я не знаю. Я отдыхала после дороги, потом мы куда-то ходили, бродили по улицам, мне было, в общем-то, никак. Серые дома, серое небо, стальное море, воздух тоже какой-то серый и тяжелый, как будто дышишь через тряпку, которой в школе стирали с доски мел. Они говорили, мол, у нас цветные дома, потому что иначе зимой можно двинуться от тоски. Не знаю. Я и в июле чуть не двинулась. Цветных домов не помню, помню, что сам город мне показался не настоящим, а как будто, ну, макетом. Как будто кто-то решил поиграть: а давай тут типа будет город? Ну, давай. Типа дома? Типа да. И проспекты, и машинки, и корабли в порту добавим, так точно поверят.

Не верю. Картонный город, пропахший углем, топливом и грязным морем.

Но с Артемом все было иначе.

Наверное, у меня уже на третий день крыша поехала.

Я сейчас думаю, что все, что случилось, — это с недосыпа. Нервная система слетела с катушек. Я смотрю назад, в прошлое, и все заслоняет огромный диск солнца. Не горячий, но безжалостно белый. Я помню, ночь от дня отличалась только тем, с какой стороны над горизонтом болтается эта белая сволочь. Мне не повезло: у дяди свободной оказалась та комната, перед которой солнце болталось ночью. Там меня поселили. Я в два часа ночи смотрю в окно — светит. В четыре смотрю — светит. Меня потом спрашивали, ты, что, вообще не спала неделю? Я не помню. Наверное, спала. Но когда я пытаюсь вспомнить хоть что-то про свою комнату, ну, хотя бы какого цвета наволочка у подушки, — ничего. Только во рту появляется металлический привкус, а перед глазами — огромный белый диск.

Это было как трип, как будто я под веществами. Только я все равно думаю, что это настоящее. Наверное, самое настоящее, что у меня когда-либо в жизни было. Я больше туда никогда не вернусь, и Артема нет, значит, у меня больше ничего никогда не будет, так?

Он водил меня в сопки.

Сопки — это такие холмы.

И вот, там как будто цвета включали. Как будто в городе мне все серое, а поднимаешься на холм — зеленое, охряное, голубое, лазурное. Невозможно описать. И пахнет не пылью и безысходностью, как в городе, а влагой, соками земли, ягодами какими-то, хотя в июле еще ягод и не было, а все равно.

Артем говорил, это обещание брусники пахнет, и смеялся. Он так смеялся … Когда мы ходили по мху, я чувствовала, что подо мной — живая земля, и она дышит, и я могу дышать вместе с ней. Если наступить на мох босой ногой, чувствуешь, как влага поднимается, и вот, она уже проступает между пальцами ног. Хорошо.

Мы гуляли у озера, у него один берег крутой, второй — не очень. С крутого берега далеко видно: мхи, невысокие деревья, цветы, травы какие-то, и все такое яркое-яркое. Сполохами по глазам. Я не знала, что зеленый может быть таким сочным и иметь столько оттенков. От темного, почти черного, к салатовому, прозрачному, такому, рядом с которым боишься дышать, как будто оно хрупкое.

Я не помню, когда он меня поцеловал, у меня ведь дни слились в один. Солнце, конечно, торчало рядом. Ну, я на солнце днем не сердилась. Белая любопытная башка, что с него взять. Губы у Артема мягкие и теплые.

Вот я не помню, какого цвета в комнате наволочка и что еще там стояло кроме кровати, я вообще в дядиной квартире обстановку не помню, а лицо Артема помню, как будто я его сама слепила. У него глаза раскосые, скулы широкие, а улыбка такая, что солнце гаснет. Нет, правда. Когда Артем улыбался, это, белое, как будто на цыпочках в сторону отходило. Деликатничало.

Я на неделю ездила. Мама давно говорила: езжай к дяде, увидишь север, с родней познакомишься. Артем — он не родня. Это сын дядиного друга, мы случайно столкнулись во дворе. Я даже не знала сначала, что они знакомы. Я его увидела и ослепла. Стояла там, а в воздухе запахло кисло-сладким и свежим, как будто траву руками размяли, и из нее сок брызнул. И все звуки выключили разом. Дядя у порта живет — там все время то гудит, то грохочет. А тут — тишина. Артем подходит, и у меня чувство, как будто на мне, на всей поверхности меня всю жизнь рана, а тут ко мне подорожник приложили. И я хочу, чтобы он меня взял на руки и унес отсюда, от порта, от кораблей, от двора этого, с машинами и какими-то ржавыми велосипедами, трубами, коробками. Он, кажется, сразу все понял.

Наверное, уже через день мы с ним там, в сопках, оказались.

Его дыхание пахнет травами, его волосы пахнут крабами и камнями, его руки пахнут солью и обещанием брусники, его тело пахнет древесной корой, березовым соком, мокрой после дождя землей и мхом.

Меня потом спрашивали, как тебе север, что запомнилось, понравилось? Когда север оказался внутри и снаружи меня сразу, когда меня покачивало на волнах мха, когда я растворилась в этом — впервые, но было чувство, будто теперь я всегда буду внутри и снаружи Артема, и он будет внутри и снаружи меня, и … как ответить на вопрос, понравился ли мне север? Север вошел в меня. Белый диск солнца вращался вокруг меня с такой скоростью, что голова закружилась, а опора под телом исчезла.

Я хочу пить дыхание севера до конца своих дней.

Я вернулась домой и сразу легла спать. Мама сказала, я проспала двое суток, только в туалет выползала. Я не помню. Мне снилась брусника: она созрела, наконец, и мы с Артемом собираем ее, и он сжимает сочные ягоды пальцами, и они трескаются с таким особым звуком, а сок стекает на зеленый мох.

Я проснулась, счастливая. За окном было темно. Я лежала в темноте, и гладила себя по ключице. Понравился ли мне север? Теперь я знала, что север — моя жизнь.

Артем говорил, что приедет почти сразу. Ему нужно только закончить кое-какие дела, и он возьмет билет.

Но он не приехал. Потом мы говорили с дядей по телефону, и он сказал, что не знает никакого Артема. Как так? Дядя же мне сам говорил, что Артем — сын его друга. Нет, у его друга нет сына. И никто в их дворе никогда не видел парня с раскосыми глазами и широкими скулами. 

Дядя потом еще звонил маме, беспокоился, рассказывал, что я несколько дней бродила по сопкам одна. И что у меня с недосыпа, видимо, начались галлюцинации. 

Я лежу в кровати и глажу себя по ключице. Север во мне, в моих костях, в моей крови, в моем дыхании.

Я дышу в ладонь и утыкаюсь в нее носом. 

Ладонь пахнет обещанием брусники.

2022