О пряниках и про Новый Год

В особняке Нанами редко когда бывает спокойно. Но сегодня, в канун Нового года, дом словно сошёл с ума — гудел, переливался, жил во всю силу. В огромном холле наряжали ёлку: пышную, почти до потолка, утопающую в огнях и блеске, ослепляющую своим богатым убранством. Банты, шары и гирлянды сияли так ярко, что от них слепило глаза. Франсуа, стоя на высокой стремянке, аккуратно развешивал стеклянные шары, а прислуга внизу металась и суетилась, передавая друг другу коробки с украшениями, распутывая гирлянды и споря о том, куда лучше повесить мишуру. Один мужчина терпеливо боролся с узлом из проводов, разложив вокруг себя по меньшей мере 12 метров гирлянды. Другой помогал двум горничным закрепить серебристые ленты на шторах панорамных окон, устало вздыхая от их споров о том, как лучше расположить мишуру. Все были увлечены украшением, просто с головой погружены в создание праздничной атмосферы во всем особняке, словно именно от этого зависело, наступит ли сам праздник.

Но если в холле царил организованный хаос, то кухня жила своей, куда более агрессивной жизнью. Там сегодня было особенно шумно. С самого утра гремела посуда, хлопали дверцы шкафов, слышалась ругань и стойко пахло горелым тестом. Вся прислуга старалась обходить двери стороной или вообще выбирать другие коридоры для передвижения. Только Франсуа иногда заглядывал сквозь приоткрытые двери, но почти всегда его отправляли подальше своей дорогой.

И вот сейчас вновь грохот. Но на этот раз на кухню заходит высокий блондин, с видом самого заспаного человека, которого вся эта предновогодняя суета нисколько не тревожит и не напрягает. Он лениво чешет живот, задирая футболку, и зевает, прикрывая рот рукой. А затем наконец осматривается, замечая у кухонного гарнитура Рюсуя, старательно выдавливающего из кондитерского мешка глазурь на слегка подгоревшие пряники. Он делал это с таким сосредоточенным видом, будто выполняет миссию мирового масштаба. Брови сведены у переносицы, пальцы сжимают мешок, губы поджаты. Ещё чуть чуть и покажется, что от этой пряничной стены зависит вся судьба человечества.

— эм.. доброе утро? — блондин снова зевает, опираясь плечом о дверной косяк.

— а? Стенли? Да, доброе, — Рюсуй даже не поворачивается на Снайдера, лишь продолжает выводить узоры на прянике, и вдруг — пластиковый конус предательски расходится по швам и вся глазурь разом вываливается на пряничную стену, заливая крошечное окошко и дверной проем.

— блять! Опять! — Нанами почти что рычит от злобы, отбрасывая остатки рукава и хватая салфетки.

Он торопливо начинает вытирать липкую глазурь, пока не слышит за спиной довольную усмешку. Рюсуй тут же разворачивается, бросая злобный взгляд.

— что смешного ты увидел? — вскидывает густые брови.

— нет, — невинно отзывается Стенли, — только жалкие попытки мажора-бытового инвалида сделать что то стоящее. Это вообще что?

— пряничный домик. А вообще – не смейся! — фыркает Нанами, нажимая на педаль мусорного ведра и выкидывая туда грязные салфетки.

— почему бы просто не попросить Франсуа? Думаю, что у него вышло бы куда лучше, — хмыкает Стенли, проходя к обеденному столу и присаживаясь на один из позолоченных стульев. Мда, скромность явно не присуща семье Нанами.

Стенли лениво чешет шею с парой следов от ночных укусов и подпирает свой подбородок, наваливаясь на стол и наблюдая за Рюсуем со спины. В этом явно что то есть. Смотреть за тем, как любимый человек пыхтит у гарнитура – своя романтика. Так что он наблюдает за ворчащим и моющим руки Рюсуем и мягко улыбается.

— я не хочу.

— почему?

— это не важно. Просто не хочу, — опять фыркает Рюсуй, вздернув нос, и тянется за очередной упаковкой яиц. Пара штук оказываются быстро разбиты в большой планетарный миксер, который тут же включается. Туда же Нанами с особой лёгкостью выжимает сок из лимона. Стенли в это время наблюдает за жилистыми руками, которые без особого труда сжимают цитрус. Красиво. Ксено бы сказал — элегантно. Но Снайдеру не подвластно такое красноречие, так что он просто скажет — красиво. Или сексуально. Тут как посмотреть.

Но вот такой ответ, как простое "не важно", его ни разу не устраивает. Так что, прищуриваясь и напрягая свои всё ещё не отошедшие ото сна извилины  – а стоит признать, что сон на ортопедическом матрасе и пуховых подушках был слишком шикарным, особенно после казарм с протëртым до дыр бельем и тараканами, – Стенли пытается сам прийти к логическому ответу. В любом случае — он мог бы просто выпытать ответ и узнать причину столь резкого желания замарать руки. А с учётом того, что Рюсуй ни разу не любитель делать что-то самостоятельно и даже самые простые бытовые дела предпочитает сбрасывать на прислугу, и в частности на Франсуа, — это действительно странно. Удивительно, что он в туалет сам ходит, а не требует довозить до золотого унитаза, растёгивать ширинку и подтирать зад. Такое было бы вполне в стиле столь самонадеянного и наглого богача.

И вдруг — ответ приходит в голову сам. Стенли резко вспоминает, как смеялся над Рюсуем пару дней назад по поводу его полнейшей беспомощности в бытовых делах и простом неумении включать стиральную машину. Пф... ну кто бы мог подумать, что кто-то со столь раздутым эго может оскорбиться от простой насмешки. Хотя обычно это у Рюсуя язык без костей, цепляющий все подряд.

Снайдер опять осматривается, глядит в большое панорамное окно и медлит. Там, на улице, устанавливают большие декоративные украшения в виде оленей и карамельных палочек. Снег хлопьями сыпится на землю, а огни уличных гирлянд переливаются даже днëм. Ну прямо сказка — картинка с открытки. Стенли никогда не думал, что в Японии над украшениями зарамачиваются так же, как и в Америке. Хотя, зная конкретно этого Нанами, это совсем не удивительно. Как там говорил Ген? Он полностью американизирован. До самого костного мозга. Вон, даже парня себе американского нашёл, что по-японски ни бе, ни ме.

Стенли разминает шею и поднимается на ноги. За пару шагов он оказывается за спиной Рюсуя, который внимательно всыпает сахарную пудру во взбитые яйца, даже не замечая чужого присутствия. Стенли еле сдерживает усмешку – Рюсуй слишком похож на щенка. Эмоциональный и искренний по жизни и такой сосредоточенный в делах, которым вовсе не стоит придавать такую важность. Снайдер оплетает чужую талию руками и, уложив подбородок на плечо, заглядывает в этот странный мир кулинарии.

  — это глазурь? Разве на нее не взбиваются только белки? — тихо спрашивает Стенли, вскидывая брови.

— в смысле? — Рюсуй поворачивает голову, пытаясь заглянуть в чужие глаза. — Разве?

— ну ты же не омлет готовишь.

— нет, в рецепте были просто яйца! Я уверен! — возражает, полный уверенности, и, отставив в сторону свою мешанину, хватает телефон. Быстро разблокировав его, он листает статью с громким названием "самый лучший рецепт пряников" до нужного пункта. После чего замирает. Действительно — белки. Причем в статье жирным шрифтом выделено, что ни капли желтка попасть не должно, иначе ничего не выйдет. Рюсуй моргает, словно надеясь, что буквы сейчас исчезнут сами.

— точно уверен? — хмыкает Стенли у самого уха.

С момента их с Рюсуем знакомства последний заметно подрос. И теперь заглянуть через плечо не так просто — Стенли приходится вытягиваться, иногда даже приподниматься на носках — всë-таки почти 10 сантиметров разницы.

— там не было ничего про желтки! Чёрт. Возможно, готовка не моё, — выдыхает Рюсуй, и поворачивает голову, глядя на Стенли.

— не возможно, а точно.

— вот так поддержка! Ты сам то!

— в студенчестве я жил с Ксено, — усмехается Стенли, — как думаешь, кто-то типа него умеет готовить? И, в отличии от некоторых, я служил. Так что смерти от голода избежать вполне способен.

— у Японии нет армии. Так что не кори меня, — фыркает Рюсуй, дуя губы. Ну почему когда готовит Франсуа всë кажется куда более простым. Легким. Быстрым. А он будто нарочно делает всë неправильно. Видимо, готовка это просто не его. И почему видимо? Точно на миллиард процентов! Рюсуй полностью уверен, что кухня просто не для него. Он был рождён для флота, для моря, для палубы под ногами и ветра в лицо. Не для печенья и плиты. Но у него есть на то своя причина. Иначе он бы не стал стоять тут и изводить себя и продукты.

Нанами делает шаг ближе, обнимая Стенли, и тянется к его губам за поцелуем, почти касаясь их. Но тот, улыбаясь, перехватывает за волосы и мягко оттягивает назад.

— мне необходим утешительный поцелуй, — бубнит Рюсуй, чуть морщась от того, как сжимают его волосы. Боль не сильная, скорее даже приятная.

— поцелуй – награда, а не утешение.

— мне повилять хвостом?

— было бы славно.

Стенли довольно хмыкает и аккуратно выскальзывает из чужих объятий. Рюсуй всегда поражался, как этот человек может одновременно выдавать лучшие показатели на тренировках и иметь тело покруче, чем у Аполлона, и при этом быть столь элегантым, текучим и почти невесомым во всëм. Стенли напоминал кота — тихого, гибкого, без проблем обходящего углы. В то время как сам Рюсуй своими боками собирал все синяки, идя просто напролом. Но до селе никто не жаловался. Стенли пробовал, но быстро пришёл к осознанию, что скорее мировой океан высохнет, чем что-то поменяется в Рюсуе.

Снайдер возвращается к столу и садится. Нанами молча следует за ним, но вместо того, чтобы сесть рядом или напротив, просто падает на колени меж ног Стенли.

— ты решил дразниться с самого утра? — смеётся Рюсуй, притираясь щекой к его бедру, — Стенли, вредности у тебя не занимать!

— такой шумный, — Стенли снова запускает пальцы в его волосы, — скажи, а Сай такой же? У вас это семейное?

— ты решил выбрать лучшего из двух братьев? — Стенли чуть сжимает волосы на макушке, заставляя Нанами задрать голову и оторвать щеку от своего бедра, — Тогда спешу заверить, что я — версия куда более подходящая.

— и почему же?

— ну потому что Сай — задрот, скромняга и чистый гетеросексуал. А я — Рюсуй Нанами! Великий покоритель морей!

— но не кухни? — перебивает Стенли, смеясь. В ответ Рюсуй лишь обиженно цокает, мотает головой — и вдруг с намеренной силой кусает чужое бедро.

Стенли даже не дёргается. Лишь крепче сжимает пальцы в светлых волосах, вынуждая Рюсуя застонать — коротко, срываясь на хрип. Боль тянется по коже сладкой, возбуждающей волной.

За окнами мерцают огни, пахнет сахаром и специями, а кухня вдруг становится слишком маленькой для всего того уюта, который в ней сейчас есть, и для этой еле заметной, туго натянутой и почти незримой нити напряжения. Рюсуй улыбается – вызывающе, дерзко. Он специально выводит Стенли на эмоции, потому что любит это — любит, когда Снайдер не холодная и недоступная скала, представленная машиной для убийств. А его любимый человек с кошачьими повадками. Живой, настоящий.

Рюсуй опять тянется к чужим губам, совершенно беспардонно укладывая руки на крепкие бедра и поднимаясь на коленях. И на удивление — его не одергивают за волосы, а поддаются, целуя. Тяжело, протяжно. Агрессивно кусая язык и губы.

Стенли подминает чужие губы, вплетая и вторую руку в волосы на затылке и совершенно не давая Рюсую отстраниться. До того момента, пока не ощущает мелкую дрожь в чужих плечах и не чувствует вкус крови на языке.

Отрываясь от губ с выступившими алыми следами на них, Снайдер облизывается. А Рюсуй, несмотря на боль и сбившееся дыхание, словно у утопленника, всë равно продолжает тянуться за Стенли, пытаясь получить ещё. Но в этот раз его одергивают и делают это достаточно болезненно, заставляя опустить зад на пятки и просто смотреть.

— ну подарок на новый год? — жалобно тянет Нанами, строя глазки. К счастью, такой приём в мастерском исполнении работает только у Гена. Иначе бы жадность Рюсуя поглотила весь мир и всего Стенли в том числе.

— нет, ты был плохим мальчиком в этом году. Получишь угли в носке, — хмыкает Стенли, разжимая мягкие волосы и с удивительной лаской поглаживая золотую макушку. А затем закидывает одну ногу на плечо Рюсуя, на что тот почти сразу скользит ладонью по бедру, пробираясь под край футболки и цепляясь за пояс штанов. Подобные жесты Рюсуй в меру своей нетерпеливости и самоуверенности всегда считывал как зеленый свет. Он не думал дважды, просто делал.

Так и сейчас, щекой притираясь к бедру, слегка покусывая кожу сквозь ткань, он нетерпеливо пытался ухватиться за резинку спортивных брюк.

А Стенли просто наблюдал. Внимательно следил за каждым действием Нанами, только одним своим взглядом пуская мурашки по чужой спине. На кухней пахло специями и имберем. А ещё было жарко. Не совсем ясно – это из-за наглого блондина меж его ног или из-за работающей весь день печи. В любом случае, сегодня морозный день вовсе таким не ощущался.

Стоп.

— Рюсуй, — Стенли напрягся, принюхиваясь, — ты выключил духовку?

— в смысле? — Нанами поднимает голову, пару мгновений тупит, а потом резко срывается с места, спотыкаясь и чуть не падая носом в пол. Он подскакивает к духовке, быстро отключает её и открывает дверцу. А оттуда тонкой струйкой тянется чëрный, как смоль, дым. И стоит Рюсую открыть дверцу полностью, как вся кухня наполняется едким запахом гари и чёрными клубами дыма.

Стенли открывает окно, пока Нанами вытаскивает полностью сгоревшие пряники из духовки.

— не-е-ет, крыша сгорела.. — сокрушается Рюсуй над чёрными угольками, — ах, выпечка явно не моё, — бубнит, устало отставляя противень и усаживаясь на кухонный гарнитур, — попрошу, пожалуй, Франсуа доделать.

Стенли слегка усмехается, наблюдая за этой картиной побитой собаки, и подходит ближе, руками опираясь о край стола по обе стороны от Нанами. А потом легко целует его в уголок губ и кусает за щёку.

— справедливости ради – стены очень даже неплохие, — Стенли косится на лежащую рядом на силиконовом коврике пряничную стену, неаккуратно, но старательно расписанную глазурью.

— ха! Конечно неплохие, я тут с самого утра над ними колдую, — усмехается Рюсуй, самодовольно вздирая нос.

Стенли медлит, а потом все же решает уточнить:

— ты все это затеял из-за моих слов? — всë-таки если из-за его шуток пострадали бедные продукты, то будет печально. Эх, а ведь Стенли мог прожить на этих яйцах неделю..

— в смысле?

Рюсуй склоняет голову, моргая. А потом спрыгивает с гарнитура, отодвигая Стена в сторону, и быстро подходит к холодильнику. Там он чем-то шуршит, а после достает небольшую деревянную доску.

— ну.. пару недель назад, когда мы были в торговом центре, ты сказал, что любишь такие пряники. Ну вот я и решил сделать их. Для тебя. Для нас, — он протягивает доску Стенли, а там – два пряничных человечка. Со слегка подгоревшими руками и ногами. Один – с сигаретой и фиолетовой глазурью вокруг импровизированного рта, а второй – в капитанской треуголке и с густыми бровями.

Мгновение – и сердце Стенли сбилось со своего ритма, а кончики ушей покраснели.

Рюсуй. Такой громкий. Самонадеянный. Наглый. Самовлюбленный.

Запомнил.

Запомнил о чужом желании. И попытался самостоятельно его исполнить. Без помощи Франсуа или другой прислуги, самостоятельно, будучи абсолютно неумелым в выпечке.

Это было.. слишком.

В следующее мгновение Стенли, не желая раскрывать свои эмоции, хватает пряничного человечка в треуголке и откусывает ему шапку.

— эй! — тут же возмущенно вскрикивает Рюсуй.

— вкусно, — заключает Стенли, пережевывая, — ты молодец, — хмыкает и, проглатывая, быстро целует блондина в уголок губ, — я научу тебя готовить, а пока – я в ванну. Приберись тут.

И с этими словами, продолжая безжалостно жевать пряник, выходит из кухни. Пройдя пару метров по коридору, он слышит жалобное "Франсуа" и просьбу прибрать беспорядок. Всё-таки Рюсуй поразительный. Стенли всегда казалось, что человеку, желающему затмить собой солнце, никогда не будет дела до других. Но либо Снайдер исключение, либо Нанами представляет собой ящик пандоры — тут не угадаешь.

Зайдя за ближайший угол, Стенли остановился и посмотрел на пряничного человечка. Улыбка сама поползла по лицу, и он, не сдержавшись, оставил небольшой поцелуй на поплывшем лице из глазури.

Пожалуй, он уже получил лучший подарок на Новый Год.