О ненужности философии
Философия, бывшая когда-то майевтикой, т.е. искусством родов, находится, следовательно, в родовых отношениях к разного рода видам, таким как науки, искусства или образы жизни. Однако, на самом деле философия никогда нигде не находилась и ничем по существу не являлась. Определения философии не существует и никогда не будет существовать. И если история это последовательное отцеубийство, то почему бы не убить нашу мать, т.е. философию? Для этого, однако, не потребуется ни ножей, ни копий: нельзя убить то, что, едва родившись, умирает без нас.
Исторически считается, что философию создали Пифагор, Сократ и Платон. Пифагору принадлежит её термин, Сократу - её способ мысли, Платону - её институт. Пифагор усмиряет философию тем, что делает её любовью к мудрости (φιλία), а не самой мудростью (σοφία); Сократ спасает её от софистического террора с тем, чтобы прикончить самому ("я знаю что я ничего не знаю"). Платон пренебрежительно создаёт академию, которую считает второсортной компенсацией за невозможность воспитать два поколения тиранов в Сицилии, а затем снабжает текстовым "сопровождением" в виде самопротиворечивых анонимных диалогов. Анонимными, впрочем, являются не только эти диалоги, но и сам их автор, а также два других отца-основателя философии. Мы ничего не знаем о Пифагоре, Сократе и Платоне. Этим я хочу сказать, что два из них унесли учение в могилу, третий - Сократ - перед лицом могилы приоткрыл завесу, под которой оказалось ничто. Да и те двое, судя по тому, что ученики не имели хоть какого-нибудь согласия ни с учителем, ни между собой, ничего другого под этой завесой и не имели.
Итак, вот ситуация, в которой рождается философия - и это та самая ситуация, в которой она и умирает. Этот жест, т.е. жест рождения-смерти - жест смертного существа, каким она является. Ему противостоит жест смерти-рождения - и это жест веры. Как христианин, я могу сказать, что это жест Воскресения. Однако, возвращаясь к трём нашим персонам, вспомним диалог "Федон" и те слова, которые Платон вкладывает в уста Сократа: "на Земле, как меня убедили, есть много удивительных мест, и она совсем иная, чем думают те, кто привык рассуждать о ее размерах и свойствах". Убеждение же относительно Земли заключается в том, что "мы, обитающие в ее впадинах, об этом и не догадываемся, но думаем, будто живем на самой поверхности Земли, все равно как если бы кто, обитая на дне моря, воображал, будто живет на поверхности".
Остаётся добавить, что в этом был убеждён не только Сократ, но и вся троица первых философов. И здесь становится понятен религиозный контекст всего, что мы знаем о начале этого странного предприятия. В сущности, ни одному из трёх не было важно, что говорить и о чём говорить. Что же касается учеников, замечу, что их отступление от учителя не является предательством, а рано и не является преступлением. И дело здесь не в некой "мировой несправедливости", якобы состоящей в том, что учитель всегда хочет видеть своё продолжение в ученике, а ученик всегда ему в этом отказывает. Дело заключается в том, что философия изначально не имеет набора догм или положений. А отступать нужно всё-таки от чего-то вполне конкретного.
Так что же такое философия с точки зрения трёх первых в истории, самых что ни на есть философов? На мой взгляд, она напоминает собаку-смертника, которую, присобачив взрывное устройство на спину, пускают к боевой машине врага. Врагом в данном случае, конечно, является эллинский, шире - вообще западный образ жизни (а ещё шире - земная жизнь вообще). Эллин-современник всех трёх философов - праздный идиот, вдвойне отвратительный тем, что, в отличие от восточного человека, знает о несовершенстве себя и мира вокруг (на мой взгляд, положение о несовершенстве мира и есть главный водораздел между восточным и западным типом мышления) и ничего не предпринимает по этому поводу. В деле спасения собственной души незнание не освобождает от ответственности, знание - нагружает ответственностью вдвойне. И сицилийские, и афинские греки не только не оправдали себя в глазах юной философии, но и активно усугубляли своё положение, перерезав пифагорейский союз в Кротоне, казнив Сократа по нелепым обвинениям и заполнив собой - праздными мещанами - академию Платона, который так силился возродить дело Пифагора.
Однако, пусть и среди многих, единицы были обращены к тому, ради чего философия создавалась - к мудрости. Эта мудрость, как очевидно, содержалась не в самой философии: последняя лишь указывала на неё. Отсутствие строгих положений философии не должно вводить нас в заблуждение относительно её строго определённой цели. К мудрости, на которую уповали все трое, нет царского пути. Поэтому, в сущности, форма философии была не важна. Философия каждого отдельно взятого ученика была лестницей вверх, которая, после того как ученик взбирался по ней, уничтожалась сама собой. Мудрость Сократа состояла в том, что никакой-то мудрости у него не было. Однако, это и есть подлинное начало философии.
Философия призвана вытолкнуть смертного человека из обыденных рамок жизни, однако сама она ничего не значит. Это - мираж, который соблазняет человека, притягивает к себе, однако в итоге оказывается, что никакого миража не существовало. Именно так, как мираж, и следует воспринимать философские трактаты. В частности, именно так следует читать диалоги Платона, в которых, как известно, не запечатлено его собственной позиции. Это упражнения, главным из которых, безусловно, является диалог "Парменид" - произведение, прямо-таки сосредоточенное на выявлении апорий человеческого мышления, его рекурсивности, запутанности, наконец, на инфернальности присущего ему парадоксализма. Трудно представить себе более философский диалог, чем тот, что разворачивается между персонажами "Парменида": на каждом новом шаге здесь опровергается то, что доказывалось в начале.
Если философия это путь к истине, то это путь к тому, чего нет. Однако, когда философ это понимает, его уже не подкупить дешёвыми трюками. Лишь обыватель, услышав "нет", "не существует", "отсутствует" простодушно воображает себе что-то вроде тёмной пустоты. Философ понимает, что речь "всего-навсего" идёт об особом онтологическом статусе. В конечном итоге, истины нет ни у философа, ни у обывателя: первый преодолел её, последний никогда не достигал. Однако, между ними существует бездна, которую каждый философ преодолевал как мог. Таким образом, любовь к мудрости, дружба с мудростью - это система намёков, дорожных указателей на пути к истине, которой в интеллектуальном отношении нет и не может быть.
Итак, у философии не существует ни определения, ни единого метода. Не обнаруживаем мы и сущности философии. Её предмет - истина - является фантомом, который соблазняет начинающего философа подобно миражу в пустыне, чтобы затем исчезнуть. Жизнь философии как поиск истины, которой нет, - эта жизнь заканчивается, едва начавшись. В логическом времени этот период занимает меньше мгновения, и лишь дело случая, как много он занимает в биографическом времени отдельно взятого философа.
Соответственно, "философский образ жизни", который исповедовали трое наших самых древних философов, не связан с интеллектуальной деятельностью по существу - только лишь по случаю. Как можно описать биографию Сократа, его поиск "того, кто мудрей" по заветам Пифии длинною в жизнь - так вот, как ещё было бы можно описать его биографию, не прибегая к метафоре танца? Надпись "познай себя" на входе перед храмом в Дельфах, по известной версии, призвана напомнить человеку, что познать себя невозможно. Однако именно в таком состоянии - состоянии без интеллектуального зазнайства или, проще говоря, тупости - человек способен внимательно прислушиваться к богам. Его природе, которая сама есть танец энтропии, противостоит танец божественного порядка, смысл которого - в постоянном интеллектуальном напряжении. Этому соответствует Платоновская метафора круговращений человеческого ума. Движение по кругу наиболее совершенное, поскольку не имеет начала и конца. И - добавим мы - смысла. Напряжённое состояние занятий философией необходимо, чтобы постоянно помнить о своем интеллектуальном ничтожестве. Стало быть, единственное назначение философии - не впадать в иллюзию того, что философия возможна.
А что тогда возможно? - в свете вышесказанного этот вопрос правомерен лишь на поприще религиозной мысли и богословия. На поприще же "любви к мудрости" он не имеет ни правомерности, ни перспектив. Глядя на биографию Пифагора, Сократа и Платона, является глубоко символичным тот факт, что о самой-то их философии мы ничего не знаем. Герметичность позиции всех трёх одновременно высвечивает пределы применения философии как таковой.
Итак, здесь мне бы стоило закончить, если не одна маленькая нелепость. Под этой нелепостью я понимаю многовековую историю философии.