О СТРУКТУРЕ

НАУКА и ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ (конспект)

Никто никогда не давал удовлетворительного оправдания за связывание каким-либо образом последствий математических рассуждений с физическим миром. (22)

Э. Т. Белл

Человек, изучающий науку, или историю науки, легко заметит две очень важные тенденции в работе тех, кто в этой области многого добился.

• Первая тенденция заключается в том, чтобы как можно больше основывать науку на экспериментах;
• Вторая — стремиться к большей и более критической строгости в языке.

Первая ведёт к изобретению более эффективных инструментов и учит экспериментаторов. Вторая — к изобретению более подходящих языковых форм, улучшенных форм вербального представления теорий для лучшей связности в описаниях экспериментальных фактов.

Эти тенденции я считаю важными в равной степени; ряд отдельных фактов составляет науку в той же мере, в которой куча кирпичей составляет дом. Отдельные факты следует приводить к порядку и взаимным структурным отношениям в форме некоторой теории. И только тогда у нас появится наука — какая-то отправная точка для анализа, рассуждений, критики и совершенствования. Прежде чем что-либо критиковать и совершенствовать, следует это представить, чтобы исследователь, обнаруживший какой-то факт или сформулировавший некую научную теорию, не тратил время впустую. Даже его ошибки могут оказаться полезными, если поспособствуют исследованиям и совершенствованию другими учёными.

Общий, повседневный язык почти никогда не подходит науке. Этот язык даёт нам форму представления очень старой структуры, в которой не получается представить полное, связное описание самих себя и мира вокруг нас. В каждой науке приходится вырабатывать свою особую терминологию, адаптированную к своим целям. Вопрос подходящего языка представляется очень важным. Мы сильно недооцениваем, каким существенным препятствием может стать язык устаревшей структуры. Такой язык не только не помогает, но и не даёт проводить адекватный анализ из-за семантических привычек, которым он способствует и не осознаваемых структурных последствий. Устаревший язык сковывают примитивные структурные последствия, или, как мы это называем, метафизика, которая происходит от примитивных семантических реакций.

Почему популяризация науки становится такой сложной и даже семантически опасной проблемой. Мы пытаемся перевести продуктивный и адекватный язык, структура которого согласуется со структурой экспериментальных фактов, в язык другой структуры, чуждой миру вокруг и внутри нас. Не смотря на то что популяризация науки, скорее всего, останется невыполнимой задачей, я бы хотел, чтобы к результатам науки имели доступ простые люди, если представляется возможным найти средства, которые не предполагают обманчивых описаний. По-видимому, имеются такие методы, в которых учитываются структурные и семантические соображения.

Термин ‘структура’ часто употребляют в современной научной литературе, но насколько я знаю, только Бертран Рассел и Людвиг Витгенштейн уделили должное внимание этой проблеме; и многое ещё предстоит сделать. Эти авторы анализировали и рассуждали о структуре пропозиций, но похожими понятиями мы можем говорить обобщённо о языках, рассматривая их как-целое. Чтобы рассмотреть структуру одного языка определённой структуры, нам потребуется язык другой структуры, которым структуру первого мы сможем проанализировать. Эта процедура — если её действительно провести — видится чем-то новым, хотя Рассел её предвидел. Если мы выработаем не-A-систему, основанную на ‘отношениях’, ‘порядке’, ‘структуре’, мы сможем плодотворно обсуждать А-систему, в которой не допускаются асимметрические отношения, в связи с чем её не получается анализировать А-средствами.

Слову ‘структура’ в словарях обычно дают примерно следующее определение: способ, которым строится здание, организм или другое завершённое целое; несущий каркас или все основные части чего-либо (структура дома, механизма, животного, органа, стиха, предложения; предложение, характеризованное неупорядоченной структурой означает, что его структуру считают оригинальной; украшениями стоит подчёркивать а не скрывать структуру). Мы чётко видим подоплёку термина ‘структура’ даже в его повседневном смысле. Чтобы иметь структуру, нам следует иметь комплекс упорядоченных и взаимоотносящихся частей.

‘Структуру’ анализировали оба автора в книге Principia Mathematica [Начала Математики] и отдельно Рассел в своих более популярных работах.2 Свой [Логико-философский] Трактат Витгенштейн написал, основываясь на структурных соображениях, но о структуре объяснений он привёл не много, возможно, потому что предположил осведомлённость читателя из работ Рассела.

Одна из основных функций ‘умственных’ процессов состоит в различении. Мы различаем объекты по определённым характеристикам, которые обычно выражаем прилагательными. Если, по абстракции высокого порядка, мы рассмотрим индивидуальные объекты не в некой идеальной выдуманной ‘изоляции’, а так, как они выглядят эмпирически — как члены некоторой совокупности или ряда объектов, мы обнаружим характеристики, относящиеся к ряду, а не к ‘изолированному’ объекту. Такие характеристики, происходящие из факта, что объект относится к ряду, мы называем ‘отношениями’.

В таких рядах мы имеем возможность упорядочивать объекты и таким образом, например, мы можем обнаружить отношение, в котором один объект идёт ‘перед’ или ‘после’ другого, или что А приходится отцом Б. Имеется множество способов, которыми мы можем упорядочить ряд, и множество отношений, которые можем обнаружить. Стоит заметить, что ‘порядок’ и ‘отношения’, большей частью, эмпирически присутствуют, и что поэтому этим языком мы можем представлять факты, как мы их знаем. Структуру действительного мира мы наблюдаем таковой, что полностью изолировать объект не представляется возможным. Субъектно-предикатный [подлежаще-сказуемый] А язык, со своей тенденцией обращаться с объектами, будто они пребывают в изоляции и не уделять места отношениям (невозможным в полной ‘изоляции’), очевидно обладает структурой не схожей со структурой мира, в котором мы имеем дело только с рядами или совокупностями, члены которых относятся друг к другу каким-либо образом.

Очевидно, что в таких эмпирических условиях, только язык, разработанный в анализе совокупностей, и, следовательно, язык ‘отношений’, ‘порядка’, обладал бы структурой, схожей с миром вокруг нас. От одного только использования субъектно-предикатной формы языка происходит множество нашей ошибочной, антисоциальной и ‘индивидуалистичной’ метафизики и с.р, которые мы здесь анализировать не станем. Стоит только упомянуть, что структурные последствия следуют из структуры используемого языка.

Если мы последуем с этим анализом дальше, мы можем обнаружить отношения между отношениями, как, например, схожесть отношений. Мы следуем определению Рассела. Два отношения считаются схожими, если имеется однозначное [один к одному] соответствие между терминами их областей. Когда два термина связываются отношениями P, их корреляты связываются отношениями Q, и наоборот. Например, две серии сходятся, когда мы можем связать их термины без изменения порядка; точная карта сходится с территорией, которую она представляет, книга написанная фонетическими знаками, сходится со звуками при чтении.

Когда два отношения сходятся, мы говорим, что они имеют схожую структуру, которую определяем как класс всех отношений, схожих с данными отношениями.

Мы видим, что термины ‘ряд’, ‘совокупность’, ‘класс’, ‘порядок’, ‘отношения’, ‘структура’ обладают между собой взаимосвязями, и под каждым мы предполагаем остальные. Если мы решим смело посмотреть в лицо эмпирической ‘реальности’, нам придётся принять четырёхмерный язык Эйнштейна-Минковского, потому что ‘пространство’ и ‘время’ не получится разделить эмпирически, и поэтому нам следует применять язык схожей структуры и рассматривать факты мира как серии взаимосвязанных упорядоченных событий, которым — как я объяснил выше — нам следует приписывать ‘структуру’. Теория Эйнштейна, в отличие от теории Ньютона, даёт нам язык схожий структурно с эмпирическими фактами; это демонстрирует наука 1933 года и расхожий опыт.

Для наших целей нам не хватит вышеприведённых определений. Нам стоит привести пример, чтобы показать в какую сторону мы могли бы изменить формулировки.

Давайте рассмотрим определённую территорию, на которой города идут с запада на восток в следующем порядке: Париж, Дрезден, Варшава. Если мы составим карту этой территории и поместим на ней Париж между Дрезденом и Варшавой.

Нам стоит сказать, что в карте допустили ошибку или что её составили неправильно, или, что структура карты отличается от территории. Если, грубо говоря, мы попробуем ориентироваться в путешествии по такой карте, мы сочтём её дезориентирующей. Она поведёт нас по ложному пути, в ходе чего мы растратим значительные усилия попусту. В некоторых случаях, карта с неверной структурой может привести к настоящим страданиям и катастрофам, как например, в войне, или случае, когда врач выезжает на срочный вызов.

Стоит отметить две важные характеристики карты.

• Карта не является территорией, которую мы с её помощью представляем, но если её составили относительно правильно, она обладает схожей с территорией структурой, за счёт чего она может оказаться полезной.
• Если бы карта могла идеально верно представлять территорию, то она бы включала, в уменьшенном масштабе, карту карты, карту карты карты, и так далее, без конца; это впервые заметил Джосайа Ройс.

Если мы подумаем над нашими языками, мы обнаружим, что в лучшем случае их стоит рассматривать только как карты. Слово не является объектом, которым мы его представляем; в языках тоже проявляют эту специфическую само-рефлексивность в том, что мы можем анализировать языки языковыми средствами. Этой само-рефлексивностью языков мы вносим серьёзные структурные сложности [комплексности], которые можем решить лишь теорией многопорядковости, которую мы рассмотрим в Части VII. Пренебрежение этими сложностями может трагически сказаться на повседневной жизни и науке.

Я уже упоминал, что не считаю известные определения структуры удовлетворительными. Термины ‘отношение’, ‘порядок’, ‘структура’ предполагают их взаимосвязанность. На данный момент, мы обычно рассматриваем порядок как некоторый вид отношения. Благодаря новым четырёхмерным понятиям, взятым из математики и физики, появляется возможность обращаться с отношениями и структурой как с формой многомерного порядка. Возможно, теоретически, такое изменение мы можем не считать особо важным, но с практической, прикладной, образовательной и семантической точек зрения, её важность стоит считать критической. Порядок видится неврологически проще и фундаментальнее отношения. Эту эмпирическую характеристику эмпирического мира мы распознаём напрямую нашими нижними нервными центрами (‘чувствами’), и можем иметь дело с высокой точностью нашими верхними нервными центрами (‘мышлением’). Этот термин, по-видимому, наиболее чётко сочетается с понятием организм-как-целое, и применяется к деятельности как нижних, так и верхних нервных центров, поэтому структурно мы считаем его базовым.

Остальную часть этого тома я посвятил демонстрации того, что общепринятая А-система и язык, унаследованный от наших примитивных предков, полностью структурно отличаются от хорошо известной структуры мира 1933 года, включая нас самих и наши нервные системы. Такой устаревший карта-язык неизбежно приведёт к семантическим катастрофам, потому что им мы налагаем и отражаем его неестественную структуру на структуру наших институтов и доктрин. Очевидно, в таких языковых условиях построить науку о человеке не представлялось возможным; из-за структурных отличий от нашей нервной системы такой язык также дезорганизует её функционирование и уводит нас с пути к здравомыслию.

Исследования структуры языка и адаптация этой структуры к структуре мира и нас самих, в соответствии с наукой в определённое время, приведёт к новым языкам, доктринам, институтам, и, со временем, может привести к новой, более здравомыслящей цивилизации с новыми с.р, которую мы сможем назвать научной эрой.

Введение некоторых новых, и отказ от некоторых старых терминов позволяет прогнозировать желаемые структурные изменения, и подстраивает структуру языка-карты к известной структуре мира, нас самих и нервной системы, и таким образом ведёт к развитию новых с.р и теории здравомыслия.

Так как слова не являются объектами, которые мы ими представляем, структура и только структура, становится единственным звеном, которое соединяет вербальные процессы с эмпирическими данными. Для того чтобы достичь адаптации, здравомыслия и условий которые из них следуют, нам потребуется сначала изучить структурные характеристики этого мира, и только затем, разрабатывать языки схожей структуры, вместо того чтобы привычно налагать примитивную структуру нашего языка на мир. Все наши доктрины, институты., зависят от словесных обсуждений. Если эти обсуждения проходят на языке неадекватной и неестественной структуры, наши доктрины и институты отразят эту языковую структуру и сами станут неестественными, и неизбежно приведут к катастрофам.

Понятие о том, что языки, как таковые, обладают той или иной структурой, мы можем считать новым и, пожалуй, неожиданным. Более того, каждый язык, обладающий структурой, по самой природе языка, отражает в собственной структуре структуру мира, предполагаемую теми, кто язык развивал. Иными словами, мы неосознанно высматриваем в мире структуру языка, которым пользуемся. Догадки и приписывание желаемой, основанной на примитивных предположениях, структуры миру представляет собой то, чем занимаются в ‘философии’ и ‘метафизике’. Эмпирическое изыскание структуры-мира и построение новых языков (теорий) с неотъемлемо схожей структурой представляет собой, напротив, то, чем занимаются в науке. Любой, кто задумается об этих структурных особенностях языка, не сможет упустить то, что в научном методе мы применяем единственный корректный языко-метод. Он вырабатывается в естественном порядке, в отличие от всякой метафизики, в которой применяется обратный, и, в корне, патологический порядок.

С теорией Эйнштейна и новой квантовой механикой становится всё яснее, что любое содержимое ‘знания’ обладает структурным характером; в настоящей теории предпринимается попытка сформулировать этот факт в обобщённой форме. Если мы построим не-A-систему с помощью терминов и методов, которые исключаются в А-системе, отучимся от некоторых примитивных привычек ‘мышления’ и с.р, — таких как спутывание порядков абстрагирования — обратим уже обращённый порядок, и таким образом введём естественный порядок в наш анализ, мы обнаружим, что всё человеческое ‘знание’ проявляет структуру, схожую с научными знаниями, и понимается, как ‘знание’ структуры. Однако для того чтобы прийти к таким результатам, нам придётся полностью отойти от старых систем и навсегда прекратить пользоваться отождествляющим ‘есть’.

Я считаю системы, основанные на ‘отношениях’, ‘порядке’, ‘структуре’., жизненно важными, потому что такими терминами мы можем оперировать точно и ‘логично’, так как два отношения схожей структуры обладают общими логическими характеристиками. Становиться очевидно, что из-за того, что мы не могли пользоваться такими терминами в А-системе, мы не видели возможностей повысить рациональность и развить способности к адаптации. Винить за это следует не человеческий ‘разум’ и его ‘предельность’, а примитивный язык с чуждой этому миру структурой и вытекающими разрушительными доктринами и институтами.

Применение термина ‘структура’ не представляет каких-то особых сложностей, покуда мы понимаем его происхождение и значения. Основная сложность заключается в преодолении старых А привычек речи, которые не позволяют применять структуру, ведь в полном А субъектно-предикатном мировоззрении ей не находится места.

Давайте повторим два ключевых отрицательных положения, устойчиво установленных любым человеческим опытом:

(1) Слова не являются вещами, о которых мы говорим;

(2) Такая вещь как объект в абсолютной изоляции не существует.

Два этих важных отрицательных утверждения не получится отрицать. Если кто-то хочет попробовать, бремя доказательства ложится на них. Им придётся установить, что собственно утверждается, а это, очевидно, не видится возможным. Мы видим, что можем безопасно начать с таких твёрдых отрицательных положений, перевести их в положительный язык, и начать строить не-A-систему.

Если слова не являются вещами, или карты не являются реальной территорией, то, очевидно, единственная возможная связь между объективным миром и языковым миром находится в структуре, и только структуре.

Единственная польза от карты или языка зависит от схожести в структуре между эмпирическим миром и карта-языками. Если структура не сходится, путешественнику или носителю языка придётся блуждать, что в серьёзных жизненных проблемах всегда приносит вред,. Если структуры сходятся, то эмпирический мир становится ‘рациональным’ для потенциально рационального существа, и это означает, что вербальные или спрогнозированные картой характеристики, вытекающие из языковой карто-структуры, становятся применимы к эмпирическому миру.

В структуре кроется тайна рациональности, адаптации., и то, что всё содержимое знаний представляется исключительно структурным. Если мы хотим поступать рационально и вообще хоть что-то понимать, нам следует искать структуру, отношения и, в основе, многомерный порядок, что, в широком смысле, не получилось бы осуществить в А-системе; и мы вернёмся к этому позднее.

С такими важными положительными результатами, к которым мы пришли начав с не-отрицаемых отрицательных положений, возникает интерес проверить, всегда ли мы можем прийти к таким результатам, и не возникнут ли какие-либо ограничения. Ответы на эти вопросы нам даёт второе отрицательное положение — такая вещь как объект в абсолютной изоляции не существует. Если абсолютно обособленных объектов не существует, то у нас имеется по меньшей мере два объекта, и мы всегда сможем найти некое отношение между ними, в зависимости от нашего интереса, находчивости, и так далее. Очевидно, когда человек говорит вообще о чём-либо, всегда предполагается по крайней мере два объекта; в частности, объект, о котором идёт речь и сам говорящий, и таким образом, всегда имеется отношение между ними. Даже в бреду и галлюцинациях ситуация не меняется, потому что наши непосредственные ощущения происходят на не-произносимом уровне, и не являются словами.

Не стоит недооценивать семантическую важность вышеописанного. Если мы имеем дело с организмами с присущей им деятельностью — такой как питание, дыхание., — и если мы попытаемся создать для них условия, в которых эта деятельность станет почти или совсем невозможной, эти наложенные условия приведут к вырождению или смерти.

Похожим образом дела обстоят с ‘рациональностью’. Если мы нашли в этом мире по крайней мере потенциально рациональные организмы, нам не стоит навязывать им условия, которые бы ограничивали или препятствовали реализации такой важной присущей им функции. Настоящий анализ показывает, что при вездесущем аристотелианизме в повседневной жизни, асимметрические отношения, а с ними структура и порядок, не имели возможность существовать, и мы не могли, в силу языковых препятствий, передать потенциально ‘рациональному’ существу средства реализации рациональности. В результате появилась получеловеческая так называемая ‘цивилизация’, в основу которой легло уподобление животным в наших нервных процессах, при котором неотъемлемо возникают задержки, регресс и прочие нарушения в развитии.

В таких условиях — которые мы можем считать сформированными, потому что это исследование мы основываем на не-отрицаемых отрицательных положениях — не представляется другого пути, кроме как довести анализ до конца и построить не-A-систему, основанную на отрицательных базовых положениях или на отрицании отождествляющего ‘есть’, после чего рациональность станет возможной.

Здесь мы можем привести пример, чтобы чётче показать, как старым субъектно-предикатным языком мы скрываем от себя структуру. Если мы возьмём высказывание: ‘Эта травинка [есть] зелёная’ (англ. ‘This blade of grass is green’), и проанализируем его только как утверждение, поверхностно, мы едва ли сможем увидеть, каким образом какая-либо структура может под ним предполагаться. Это высказывание мы можем разложить на существительные, прилагательные, глаголы, которые не позволят нам много узнать о его структуре. Однако, если мы обратим внимание, что из этих слов получится составить вопрос, ‘Эта травинка [есть] зелёная?’ (англ. ‘Is this blade of grass green?’), мы заметим, что порядок слов играет важную роль в некоторых языках, оказывая влияние на значения, и поэтому мы сразу сможем говорить о структуре предложения. В дальнейшем анализе мы выявим, что это предложение имеет субъектно-предикатную форму или структуру.

Если бы мы отправились на немой, не-произносимый уровень объекта и проанализировали эту травинку как объект, мы бы обнаружили в ней различные структурные характеристики. Они, однако, не участвуют в высказывании, которое мы рассматриваем, и мы бы сочли не совсем уместным говорить о них. Мы, однако, можем пойти с нашим анализом в другом направлении. Если мы зайдём достаточно далеко, мы обнаружим весьма замысловатое, но чёткое отношение или комплекс отношений между травинкой на уровне объекта и наблюдателем. Лучи света падают на травинку, отражаются от неё, падают на чувствительную оболочку глаза и производят под нашей кожей чувство ‘зелёного’., — происходит крайне сложный процесс, обладающий определённой структурой.

Таким образом, мы видим, что любое утверждение, которым мы ссылаемся на что-либо на уровне объекта в этом мире, мы всегда можем проанализировать терминами отношений и структуры, и что в нём фигурируют определённые структурные предположения. Кроме того, учитывая, что единственное возможное содержимое знаний и науки мы считаем структурным, нравится нам это или нет, чтобы что-то знать, мы должны искать структуру или предполагать какую-то структуру. Мы можем анализировать так каждое высказывание до тех пор, пока мы не достигнем определённых структурных проблем. Это, однако, с уверенностью мы сможем применить только к значимым высказываниям, но не к различным звукам изо рта, в которых мы слышим лишь некое подобие словам, но не пользуемся ими в качестве символов чего-либо. Стоит также добавить, что в прежних системах мы не видели отличий между словами (символами) и звуками (не символами). В не-A-системе такое различие мы считаем критически важным.

Структуру мира, в принципе, мы можем отнести к непознанному; а единственная цель знаний и науки состоит в том чтобы эту структуру обнаружить. Структура языка становится потенциально познанной, если мы обратим на неё внимание. Единственно возможная процедура для развития наших знаний состоит в согласовании наших вербальных структур, которые называют теориями, с эмпирическими структурами, чтобы увидеть, сбываются ли наши вербальные прогнозы эмпирически, и заключить сходство или не-сходство этих двух структур.

Таким образом, мы видим, что исследуя структуру мы получаем не только средства рациональности, адаптации и здравомыслия, но и один из важнейших инструментов для исследования этого мира и развития науки.

С точки зрения образования, результаты нашего изыскания выглядят необычайно важными в силу их простоты, автоматики и универсальности применения в начальном образовании. Благодаря тому, что проблема относится к таковым с языковой структурой, мы можем обучить детей, чтобы они прекратили пользоваться отождествляющим ‘есть’, начали пользоваться несколькими новыми терминами, и регулярно предупреждать их об использовании некоторых терминов с устаревшей структурой. Таким образом мы избавимся от дочеловеческих и примитивных семантических факторов в структуре примитивного языка. Нравоучения и борьба с примитивной метафизикой не производят желаемого эффекта, тогда как регулярное применение языка современной структуры, свободной от тождественности, даёт семантические результаты, которых не получалось достичь прежними средствами. Стоит повторить: новые желаемые семантические результаты следуют таким же автоматическим образом, каким следовали старые, нежелательные.

Заметим, что такие термины как ‘ряд’, ‘факт’, ‘реальность’, ‘функция’, ‘отношение’, ‘порядок’, ‘структура’, ‘характеристики’, ‘проблема’, следует рассматривать как многопорядковые термины (см. Часть VII), и в целом, как ∞-значные, в силу чего мы можем толковать их по-разному. Они становятся конкретными и одно-значными только в данном контексте, или когда мы различаем порядки абстрагирования.

В следующем изыскании предпринимается попытка разработать науку человека или не-аристотелеву систему, или теорию здравомыслия, и в этой попытке нам понадобится ввести несколько терминов новой структуры, на которые мы в дальнейшем сможем полагаться.

Позвольте мне говорить открыто. Главные проблемы проявляются в структуре языка, и читатели, заинтересованные в этой работе, решат свои задачи, если познакомятся с новыми терминами и станут пользоваться ими привычно. За счёт этого, данная работа станет восприниматься простой и явной. Читателям, которые настаивают на переводе новых терминов с новыми структурными последствиями на их старый привычный язык и предпочитают сохранять старые термины со старыми структурными последствиями и старыми с.р, эта работа простой не покажется.

Существует множество примеров вышесказанного; здесь я упомяну лишь, что в новых E геометриях, новом пересмотре математики Брауэра и Вейля, теории Эйнштейна, новой квантовой механике., ставятся схожие основные цели; конкретно в этих целях предполагается формулировка не-эл высказываний, более структурно близких, в отличие от прежних теорий, к эмпирическим фактам, и избавление от неоправданных структурных предположений, препятствующих новым теориям. Читателю не стоит удивляться тому, что эти новые теории формируются не по какой-то проходящей прихоти учёных, а представляют собой существенное развитие метода. Независимо от того, окажутся ли со временем эти переформулировки обоснованными, мы считаем их шагами в правильном направлении.

Мне кажется естественным, что с развитием экспериментальной науки мы можем сказать, что некоторые обобщения формулируются на основе рассматриваемых фактов. Иногда в таких обобщениях, если продолжить их анализировать, обнаруживаются серьёзные структурные, эпистемологические и методологические подоплёки и трудности. В настоящей работе, одно из этих эмпирических обобщений становится необычайно важным; настолько важным, что я посвятил ему полностью Часть III. Здесь, однако, я могу лишь упомянуть о нём и показать некоторые весьма неожиданные последствия, которые оно за собой влечёт.

Это обобщение гласит: любой организм следует рассматривать как-целое; иными словами, организм не представляет собой некую алгебраическую сумму или линейную функцию своих элементов, а всегда нечто большее. По-видимому, многие на данный момент не понимают полностью, что под этим невинно звучащим высказыванием подразумевается полный структурный пересмотр нашего языка, потому что этим устаревшим, донаучным языком мы не можем пользоваться иначе, как элементалистически, что делает его неадекватным выражению не-элементалистических понятий. Эта мысль влечёт за собой глубокие структурные, методологические и семантические изменения, о которых строили размытые прогнозы, но никогда не формулировали в чётко определённой теории. Важные проблемы структуры, ‘большего’ и ‘не-слагаемости’ не получится проанализировать старыми способами.

Принятие этого обобщения — и на экспериментальных, структурных и эпистемологических основаниях мы не можем отрицать его полную структурную оправданность — приводит к некоторым странным последствиям; странным, покуда мы к ним не привыкли. Например, мы видим, что не можем разделить ‘эмоции’ и ‘разум’, и что такое разделение структурно нарушает обобщение об организме-как-целом. В этом случае мы можем либо отбросить принцип организма-как-целого, либо отбросить спекуляции, сформулированные эл терминами, которые ведут к неразрешимым вербальным головоломкам. Нечто подобное мы можем сказать о различении между ‘телом’ и ‘душой’, и о других вербальных разделениях, которые сдерживают здравое развитие в нашем понимании самих себя, и на протяжении тысяч лет заполняют библиотеки и трибуны мира пустым эхо.

Решение этих проблем лежит в области структурных, символьных, языковых и семантических исследований, а также в областях физики, химии, биологии, психиатрии, потому что происходят эти проблемы, по своей природе, структурно.