Now, a song

В третьей сцене второго действия «Двенадцатой ночи» подгулявшие сэры Тоби и Эндрю требуют у шута Фесте песню.

В переводе Кронеберга (1841) разговор между ними выглядит так:

Шут: Что ж вам спеть? Любовную песенку или нравоучительную и чинную?

Сэр Тоби: Любовную! Любовную!

Сэр Эндрю: Да, что мне нравоучения!

У Кетчера, в 1873 году — Фесте там, к слову, называется «Кловн», то бишь, Clown, прелесть что такое:

КЛОВ. Хотите любовную, или назидательную?

С. ТОБ. Любовную, любовную.

С. АНД. Да, да; не надо мне ничего назидательного.

В переводе Каншина, в 1893 году, читаем следующее:

Шут. Какую же вам спеть песню — любовную или нравственную?

Сэр Тоби. Любовную! конечно, любовную!

Сэр Эндрю. Да, разумеется. Я небольшой охотник до нравственности.

У Соколовского в 1894:

Шут. Какую вам спеть: жалостную или веселую?

Тоби. Любовную, любовную!

Андрей. Само собой, жалостная не по нас.

Лозинский в переводе 1937 года следует общей линии:

Шут: Вы какую хотите песню: любовную или назидательную?

Сэр Тоби: Любовную, любовную!

Сэр Эндрю: Да, да, мне назиданий не нужно.

Линецкая в 1959 году, по сути, о том же:

Шут: Вам какую песню — любовную или поучительную?

Сэр Тоби: Любовную, любовную!

Сэр Эндрю: Конечно, любовную! Ненавижу поучения.

Давид Самойлов в 1979 году идёт немного другим путём:

Фесте: Прикажете любовную или со смыслом?

Сэр Тоби: Любовную, любовную!

Сэр Эндрю: Да, да, со смыслом мне не надо.

Большинство новейших переводов недоступны, но Юрий Лифшиц в изданном в 2017 году переводе выбирает такой вариант:

ФЕСТЕ. Какую песню желает публика?

ТОБИ. Конечно, про любовь.

ФЕСТЕ. Про какую — земную или небесную?

ТОБИ. Про земную, конечно.

ЭНДРЮ. Нет, про небесную после.

Дело в том, что оригинал балансирует на великолепной двусмысленности.

Would you have a love-song, or a song of good life? — спрашивает Фесте.

A love-song, a love-song! — кричит сэр Тоби.

И сэр Эндрю вторит ему: Ay, ay: I care not for good life.

Что такое это good life?

Жизнь праведная, и тогда песню Фесте имеет в виду «серьёзного нравоучительного толка», как утверждает кембриджское издание 1965 года? Для такой трактовки, пожалуй, есть основания — миссис Пейдж в «Виндзорских кумушках» говорит миссис Форд: «Defend your reputation, or bid farewell to your good life for ever», — в переводе Маршака под редакцией Мих. Мих. Морозова это «достойная жизнь», и это, конечно, вернее, чем «счастливая жизнь» у Щепкиной-Куперник.

С другой стороны, ещё Стивенс говорил, что едва ли Фесте собирается исполнить песню нравоучительную, не та компания и обстановка не та; «Речь, — соглашается с ним Мэлоун, — скорее о невинном веселье и радости»; «Слово «невинном» я бы опустил», — замечает редактор издания 1901 года. Некоторые исследователи считают, что song of good life — песня прямо-таки «вакхическая».

А сэр Эндрю, де, по глупости и по-пьяни воспринимает это good life как «жизнь праведную» и от назиданий поспешно отмахивается.

Может, и так, конечно.

Может, учёным литературоведам виднее, как там сэр Эндрю понял слова шута. Только вот этот сэр Эндрю, прекрасная бестолочь, вдруг да говорит именно то, что предполагает вся европейская лирическая традиция: не надо мне весёлой жизни, пойте про любовь. Собственно, Орсино, герцог наш, пребывает ровно в том же состоянии, он желает переживать любовное чувство во всей его меланхолической полноте и слушать печальную музыку, ещё раз тот напев щемящий!.. I care not for good life.

И если в устах рыцаря-недотёпы — ах, каким белым клоуном сделал его умнейший и тончайший Тревор Нанн, ах, как это сыграл Ричард Грант! — любая реплика сойдёт за смешную, то по поводу Орсино уже стоит задуматься. А ведь точно так же, I care not for good life, мог бы отказаться от веселья ради любовного терзания умница Ромео, персонаж ни в коем случае не комический.

Вообще эти разгульные рыцари, сэр Тоби и сэр Эндрю, удивительно напоминают временами традиционную для Шекспира пару героев — циника-острослова и пылкого юношу с открытым сердцем. Бенедикта и Клодио, например. А то и вовсе выживших, слегка пообтрепавшихся Меркуцио и Ромео; Меркуцио, правда, пропил несколько былую остроту, да и Ромео утратил блеск. Впрочем, лихое зубоскальство и словесные танцы к лицу юным, а с возрастом и мозг, и суставы костенеют, и быстрая желчь вязнет, сгущаясь камнями в пузыре. Now you see, sir, говорит Оливия шуту, how your fooling grows old, and people dislike it.

И Фесте поёт этим постаревшим героям о том, что так знал Ренессанс, о том, чему его научили и Гораций в школе, и жизнь за её стенами: живи сейчас, люби сейчас, carpe diem, срывайте, де, розы, пока можно... а уже нельзя.

O mistress mine, where are you roaming?

O, stay and hear; your true love’s coming,

That can sing both high and low:

Trip no further, pretty sweeting;

Journeys end in lovers meeting,

Every wise man’s son doth know.

What is love? ’tis not hereafter;

Present mirth hath present laughter;

What’s to come is still unsure:

In delay there lies no plenty;

Then come kiss me, sweet and twenty,

Youth’s a stuff will not endure.

Переводов её на русский больше даже, чем переводов самой комедии; дам только стихотворные по понятной причине.

Кронеберг:

Где ты, душенька, гуляешь?

Иль меня ты забываешь,

Что один грустит?

Кто тебя отсюда манит?

Час любви, поверь, настанет,

Быстро пролетит!

Что любовь? Не за горами,

Не за лесом и полями,

Здесь она — лови!

Если медлишь — проиграешь,

Поцелуй мой потеряешь:

Не теряй, лови!

Соколовский (снабжая эту вольную вариацию, — главное, не петь её на мотив «Песни о Москве» из «Свинарки и пастуха» — больше похожую на романс под гитару, трогательным примечанием с точным подстрочником):

Ты не прячься, краса, под кусточек,

Твой тебя там отыщет дружочек

И тебе про любовь пропоет.

По какой бы ни шла ты дорожке,

От любви не уйти моей крошке, —

Это всякий немудрый поймет.

За любовью ты вдаль не бросайся,

А за ту, что в руках есть, хватайся!

То, что будет, не видно вперед.

Ни к чему не приводит отсрочка;

Так целуй дорогого дружочка:

Рано ль, поздно ли старость придет.

Лозинский:

Где ты, милая, блуждаешь?

Стой, послушай, ты узнаешь,

Как поёт твой верный друг.

Бегать незачем далече,

Все пути приводят к встрече;

Это скажут дед и внук.

Что — любовь? Любви не ждётся;

Тот, кто весел, пусть смеётся;

Завтра — ненадёжный дар.

Полно медлить. Счастье хрупко.

Поцелуй меня, голубка;

Юность — рвущийся товар.

Маршак:

Где ты прячешь взор свой милый?

То с надеждой, то уныло

О тебе поёт твой друг.

Не уйдёшь ты лёгкой ланью.

Все пути ведут к свиданью.

Это знают все вокруг.

В чем любовь? В одной надежде?

Или в том, что было прежде?

Нет, целуй меня сейчас.

Жизнь и смерть не в нашей власти.

Наша юность, наше счастье

Быстро скроются от нас!

Линецкая:

Где ты, милая, блуждаешь,

Что ты друга не встречаешь

И не вторишь песне в лад?

Брось напрасные скитанья,

Все пути ведут к свиданью, —

Это знает стар и млад.

Нам любовь на миг даётся.

Тот, кто весел, пусть смеётся:

Счастье тает, словно снег.

Можно ль будущее взвесить?

Ну, целуй — и раз, и десять:

Мы ведь молоды не век.

Самойлов:

Не убегай, мой друг небесный,

Постой, внемли, как твой любезный

Поёт на разные лады.

Чем далеко отлучаться,

Лучше с милым повстречаться.

Бегать — лишние труды.

Что любовь? Веселье ждущим,

Надо ль ждать его в грядущем?

Только нынче есть в нем толк.

Ожиданье — не находка,

Поцелуй меня, красотка.

Юность сносится, как шёлк.

Лифшиц:

Где ты бродишь, дорогая,

О любимом забывая?

Он поет любви не в тон.

Перестань ходить по кругу,

Возвратись в объятья к другу:

Разлучаться не резон.

Что любовь для нас? Награда.

Любишь — радоваться надо,

Ведь, увы, пройдут года.

Пей, пока идет пирушка,

И целуй меня, подружка.

Юность сгинет без следа.

Фокус, однако, в том, что песня Фесте — настоящая, по крайней мере, мелодию написал Томас Морли, и лондонцы рубежа XVI-XVII века её прекрасно знали, даже подпеть могли.

Это одна из тех дверей во времени, которые вдруг да распахнутся у Шекспира, показывая оторопевшему читателю классики мир живой, цветной, шумный, осязаемый… дурно пахнущий иной раз, но уж никак не сухо-академический. Здесь можно было бы премило удариться в рассуждения о том, что такое классика и как заносить книжный шкаф в современный контекст, не опиливая ножек и углов не портя, но мы начали про песню.

Великий Альфред Дёллер поёт её изысканно и чисто, скорее, по-придворному, словно для королевы:

Безоговорочно красиво, но мне кажется, что шута, заставившего вздыхать и плакать двух подвыпивших сэров, куда слышнее у моих любимых шведов, Stockholms Barockensemble.

— Так про что же вам спеть?.. — спрашивает Фесте. — Про весёлую жизнь — или про любовь?

— Про любовь! Про любовь! — кричит сэр Тоби.

— Да, да! — кивает сэр Эндрю. — Ну её, эту весёлую жизнь.

Его, понимаете, тоже однажды обожали — и он помнит это, пусть и забыл французский, астрологию и всё остальное.