Новопрокоповка. I

Новопрокоповка – большое, красивое село в нескольких километрах южнее печально известного н.п. Работино. Прямо через него проходит автодорога Орехово-Токмак, образуя собой главную, центральную улицу.

В южной части расположена церковь, главная высота в этом селе, сильно поврежденная вражеской артиллерией.

Не доходя до церкви, автодорога резко поворачивает на запад, выходя из села и закругляясь на юг, в сторону Сладкой Балки.

Именно северная часть села, очерченная дорогой была в наибольшей степени разрушена артиллерийским огнем противника. Доставалось и южной, но в ту пору, когда мне довелось там быть, в южной части еще можно было найти целые, слегка поврежденные дома, в одном из которых мне даже пришлось как-то провести ночь.

Жизнь ушла из села летом 2023 года.

Еще в июле, как мне рассказывали те, кто был тут много раз – в селе было полно гражданских. В октябре их уже не было, но их тепло еще хранилось в покинутых домах.

Мне было странно смотреть на двухэтажные многоквартирные дома в южной части, в районе церкви, где еще было полным полно застекленных, не битых окон. Внешне эти дома, ухоженные, живые на вид, были точно такими же, какие мне не раз приходилось видеть в крепких, дышащих, твердо стоящих на ногах селах, что в России, что на Украине. Мне не верилось, что в них уже никого нет. Что люди, годами жившие в них, ушли и теперь они стоят абсолютно пустыми.

Но то было в южной части.

На северной окраине села, там, где мне довелось быть несколько достаточно сложных суток – никаких признаков жизни уже не было.

Я, в числе группы бойцов **-го полка, входившего так же, в состав 42 мотострелковой дивизии, занимал дом возле самой дороги[1]. «Домик с соломой», - как его называли. Почему, и с какой целью он был весь забит соломой, для меня осталось загадкой. Но это было так. Все комнаты в нем были забиты соломой, по углам ее было больше, и из этой соломы мы мастерили себе лежанки в период отдыха.

Дом состоял из двух комнат, соединенных узким проходом. В этом проходе был проем, ведущий в какую-то маленькую клетушку, тоже забитую соломой. Полноценного окна в этой клетушке не было, была какая-то щель на улицу, и через эту щель, сквозь ветви деревьев, растущих во дворе дома, можно было наблюдать за улицей.

Впрочем, лучший вид на улицу, она же дорога – открывался через окно в первой комнате. Окна не было. В смысле, не только окна, но и рамы. Во всем домике окна были выбиты, и оконные проемы зияли по периметру строения чернеющей пустотой.

Вот у этого окна мы и дежурили на глазах, сменяя друг друга. Отсюда открывался вид на поле, по левую сторону от дороги, на сожженную БМП, стоявшую прямо на выезде из села, на побитый дорожный знак и жидкие лесопосадки по обе стороны дороги, уходящей куда-то туда, где затаился враг.

Здесь кончалась наша территория и начиналась терра инкогнита, «серая зона».

Периодически мы перемещали свои глаза туда, за знак, под прикрытие редких кустиков, но добром это не кончалось, незащищенные и неукрытые, наши бойцы практически мгновенно выбивались противником с помощью дронов или артиллерии.

Однако, с упорством, достойного лучшего применения, туда раз за разом отправлялись новые и новые люди. Не всем из них довелось вернуться назад.

Поэтому фактически, железобетонно, наша территория кончалась здесь, у выбитого окна маленького, белого домика с соломой. Там, за сгоревшей «бэхой» таилась смерть.

Я всего один раз видел этот домик с той стороны. Это было когда мы выходили из под «очка», после того, как наш БТР влетел в ров и мы покатились на юг, едва не сложив головы в лесополке между Работно и Новопрокоповкой, потеряв двух бойцов, но все таки – вырвавшись из костлявых рук смерти под прикрытие этих искалеченных домов на окраине Н-ки.

Больше никакая сила не могла заставить меня сделать хотя бы шаг в ту сторону, откуда мы пришли, туда, где лежали, тот ли уткнувшись лицами в землю, то ли смотря в небо мертвыми глазами – Васяга и Рыбак.

Позже я думал, что на этом домике неплохо бы смотрелась надпись огромными буквами, прямо по выбеленной стене: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД», обращенная к противнику.

Окно, смотрящее на север, стало для меня окном в иное измерение. Одни из наиболее ярких и страшных гримас войны увидел я в этом окне, как на сцене чьей-то изощренно выдуманной драмы.

В это окно я наблюдал за полетом разорванной человеческой плоти, за атакой камикадзе на ползущего под укрытие дерева бойца, из положения лежа отбивающегося от него из автомата.

В это окно я смотрел, как бежит по дороге обезумевший от страха фазан.

В это окно, когда я стоял на глазах, ворвался колеблющийся зеленый свет, и подняв голову я увидел как над далекой лесополосой рассыпаются в небе, на огромном пространстве сотни, если не тысячи ослепительных огоньков, и начинают, переливаясь, опускаться, подобно кометам вниз.

В это окно я наблюдал за медленным полетом ракет с кассетной частью куда-то на юг, в сторону расположения наших войск. До того я видел их под Работино тогда, когда они шли четко на нас, гаснув в небе незадолго до свиста, взрыва и – через секунды замершего в груди стука сердца «тыр-тыр-тыр-тыр-тыр»….

Сейчас же они не гасли, медленно, непоколебимо-уверенно в своей цели, проплывая над нами. Их путь закончится далеко позади. Здесь можно лишь наблюдать за ними с бессильной злостью.

В это окно влетали комья земли и облака пыли, когда неожиданно глухо, где-то вдали, километрах в двух, бухал танк. Оставалось только успеть падать на пол, вжимаясь в тюки соломы. Резкий, давящий на психику свист, буквально через пару секунд, ощущение буквально кожей – тяжести и скорости летящего снаряда, разрывающего, рассекающего, сминающего, спрессовывающего воздух. Взрыв. Вспышка мысли: «услышал, значит не мой». Обжигающее все тело изнутри чувство спасения и контрастный ледяной душ безжалостного понимания, что не спасет, не укроет, не защитит этот говеный домик, если он попадет прямо сюда.

Земля, пыль на всем. Ебанные очки… Никогда, ни в каких других обстоятельствах не чувствуешь себя настолько ущербным по отношению к людям с нормальным зрением, как после осыпания землей. Протереть линзы толком нечем. Спасаешься тем, что есть под рукой, хоть как-то. Дорогущий немецкий пластик, рассчитанный на жизнь в комфорте и неге, предательски царапается, покрываясь раз за разом микротрещинками и шрамами. Он комфортно пережил тюрьму и лагерь, но война становится для него непреодолимым испытанием.

Однако, на войне горизонт мышления и планирования сужается. Понадобятся ли тебе очки в принципе по истечении ближайших минут?

Считаешь работу танка. Помимо мыслей, куда он положит следующую дуру, думаешь о том, вернется ли он, расстреляв этот пакет.

Почему-то….. Не знаю почему, не берусь сейчас дать объяснение этому феномену, это иррациональная мысль: ты не веришь, что там, за полтора-два километра, в танке сидит Мыкола.

Мыкола он вот тут, где-то среди этих деревьев, метрах в ста, а может и тридцати от тебя, лежит на земле с автоматом. Мыкола это тупое, упорное, злобное, ожесточенное мясо. А там, в технике, кладет снаряды рядом с тобой кто-то другой – побритый, пахнущий одеколоном, пьющий хороший кофе и курящий хорошие сигареты. Человек из другого мира, приехавший на сафари.

Мыкола здесь, чтобы драться. Тот человек, с одеколоном и кофе, он, чтобы работать.

Сейчас он отработает по тебе пакет и уедет. Возможно даже насовсем. Получив на карточку свои деньги, уедет из этой жопы туда где есть душ, электричество, магазины, кабаки, рестораны, девки, постельное белье…

Разумеется, все это, наверное, не так. И в том чертовом танке сидели точно такие же грязные и уставшие люди, что и вокруг меня, а вовсе не «офицеры и джентльмены».

Я всего лишь черкнул мысли из своей головы. Зафиксировал свои ощущения…

[1] Обстоятельства моего появления в Новопрокоповке (Н-ка из моих рассказов), подробно описаны в книге «У вас нет других нас» и описывать это повторно мне представляется здесь излишним (прим. авт.)