Николай Эппле: "Эта война – прямой результат отказа Путина от проработки советского преступного прошлого "

В книге «Неудобное прошлое», вызвавшей оживленные дискуссии в России после ее выхода в 2020 году, Николай Эппле, росийский филолог и специалист по исторической памяти, сравнил Россию и шесть других стран, включая нацистскую Германию, франкистскую Испанию, Аргентину времен правления фоенной хунты, Южную Африку апартеида, чтобы попытаться определить, каким образом там хранилась память о государственных преступлениях. Российский исследователь отмечает, что мы везде находим одни и те же трудности обращения с прошлым: медлительность процесса, невозможность его под давлением извне. Но Россия является исключением, отмечает он, потому что сокрытие и повторение государственных преступлений длилось там дольше, чем где-либо еще. По мнению Эппле, мы являемся свидетелями «агонии советского чудовища», но такой агонии, «которая может продолжаться еще довольно долго и унести довольно много жизней».

Фигаро: Вы написали знаменательную книгу о неудобном прошлом России и шести других стран, сравнивая их память о преступлениях, совершенных государством. Для вас очевидно, что такое прошлое, если его не отвергнуть и не осудить, лишает страны и народы настоящего и будущего, приводя к повторению преступлений и воспроизведению прежних моделей поведения. Разве не это именно таким примером является развязанная Путиным война?

Николай Эппле: В середине 2010-х я работал автором редакционных статей в газете «Ведомости», одной из последних оставшихся независимыми от государства российских СМИ [в 2020 году газета перешла под контроль государства]. Я мог общаться с представителями госструктур, бизнеса, гражданского общества и экспертами. Именно тогда я взялся писать «Неудобное прошлое», потому что очень явственно видел, как это самое непроработанное прошлое мешает России в настоящем и блокирует будущее. Книга вышла в 2020 году, и ее успех показал, что эта тема крайне актуальна.

Полномасштабная агрессия России против Украины – прямое следствие отказа российской власти от проработки советского прошлого. Ведь полноценное и недекоративное осуждение советского государственного террора неизбежно предполагало бы отказ от самоидентификации себя как квази-СССР с его имперскими амбициями и от основного принципа, на котором держалось само его существование, – примата величия государства и его интересов над ценностью человеческой жизни. Российское руководство продолжает рассматривать государства бывшего СССР через колониальную оптику, как не вполне настоящие государства. Именно выпадение Украины из зоны российского влияния в 2013-14 годах спровоцировало эту войну.

Вы говорите, что Россия предпринимала попытки проработки прошлого при Хрущеве, потом в 1980-х и 1990-х годах. Новая попытка такого рода была предпринята в 2019-2020 годах [Здесь неточность, в книге новый всплеск интереса к теме датируется 2014-2019 годами - НЭ], и привела к тому, что Россия оказалась на пороге "прорыва памяти", в качестве примера вы называете наделавший много шума фильм журналиста Юрия Дудя "Колыма, родина нашего страха"?

После того как на фоне протестов 2011-2012 годов стало очевидно, что попытки выстраивания «суверенной демократии», режима, сохраняющего видимость свобод и демократических институтов под контролем антидемократически настроенной верхушки выходцев из КГБ, провалились, российская власть перешла к мобилизационному сценарию. Результатом этой смены ориентиров государственной политики стало «сталинское возрождение» 2014 года. Попытка «прикрикнуть» на общество, решительно напомнить ему о твердой руке, обернулась всплеском интереса к публикациям о советском политическом терроре. Это привело к ситуации, которую я назвал близкой к «прорыву памяти».

В этих условиях у Кремля было только два варианта – отступить перед естественным ходом времени, новым поколением, или воспротивиться ему, решительно вернув страну и общество в советское прошлое, но только не в настоящий Советский союз, а в его полуразложившийся труп. Без насильственного разрыва с привычным порядком вещей, без войны, такое возвращение в прошлое было бы невозможно. В этом смысле начало полномасштабной войны в Украине прямой результат отказа подвести черту под советским прошлым и похоронить труп СССР.

Сегодня прошлое снова подвергается грубым манипуляциям, особенно история Второй мировой войны. Больше не идет речи и признании преступности пакта Молотова-Риббентропа. Государство снова лжет о Катынском расстреле, в Катыни установлен стенд, рассказывающий о том, поляки "сами виноваты". О чем свидетельствует это возвращение фальсификаций памяти о прошлом?

Неосоветский нарратив, отказывающийся от сколько-нибудь критического взгляда на прошлое, усиливался у российского руководства по мере того, как оно утрачивало иллюзии относительно «контролируемой демократии». В этом смысле можно сказать, что отношение к прошлому – самый точный критерий курса, который выбирает руководство страны, в отличие от его деклараций и демагогических приемов. В 2009 году, выступая в Гданьске на мероприятиях, посвященных 70-й годовщине начала Второй мировой войны, Путин, в тот момент премьер-министр РФ, однозначно осудил пакт Молотова-Риббентропа. В апреле 2010 года Путин с премьером Польши Дональдом Туском вместе участвовали в мемориальных мероприятиях в Катыни, а по центральному российскому ТВ был показан фильм Анджея Вайды «Катынь». А уже в мае 2015-го в Москве, во время празднования 70-й годовщины победы, Путин в присутствии Ангелы Меркель проговаривает уже вполне ревизионистскую трактовку Пакта. «Модификация» мемориала в Катыни – продолжение этой тенденции.

В то же время не стоит сводить память о войне в России к ее кремлевской версии. Это сродни отождествлению России и правящего режима, который так старательно проводит российская государственная пропаганда. В те же годы, когда Кремль все увереннее обращается к неосоветскому нарративу, а государственные архивы становятся все менее доступны для исследователей, в России публикуются важнейшие работы об истории Второй мировой войны (например, впервые выходят по-русски материалы так называемого Гарвардского архива), и сталинского террора (в 2015-2019 годах общество «Мемориал» на деньги, собранные методом краудфандинга, издает не имеющие аналогов издания «Убиты в Катыни» и «Убиты в Калинине, захоронены в Медном», посвященные Катынским расстрелам).

Советское, а затем российское государство всегда манипулировало памятью о войне в своих интересах. В последние годы, на фоне ослабления легитимности режима и отсутствия иных форм сплочения граждан, кроме модели «осажденной крепости», эти манипуляции стали особенно бессовестными. Но спекуляции и манипуляции памятью – всегда палка о двух концах: от неумеренного злоупотребления даже самые священные lieux de mémoire выхолащиваются. Опросы показывают, что уже с середины 2010-х годов россияне все меньше воспринимают День победы как семейный, и все больше как государственный и официозный праздник, в соцсетях и независимых СМИ государственные пляски на костях ветеранов все чаще именуют «победобесием». С началом войны спекуляции на памяти о войне приобрели фантастические масштабы и потеряли всякую связь с реальностью (на параде 9 мая 2023 года Владимир Путин говорил о том, что против России развязана война, и Россия, как и 80 лет назад, стоит на страже ценностей мира, добрососедства, международного права против неонацизма и глобализма). Публичное несогласие с официальной точкой зрения сегодня в России уголовно наказуемо, россияне принимают навязываемые правила игры, но реальная память о войне подвергается глубочайшей эрозии.

Одной из причин столь стремительного краха СССР было то, что советская риторика уже давно стала для граждан страны пустыми словами. Главной идеологией советских граждан был цинизм и двоемыслие, умение думать и говорить вслух противоположные вещи. Память о войне была из того немногого, на что советский и постсоветский гражданский цинизм не распространялся. Благодаря усилиям Владимира Путина он распространился и на нее.

В своей книге вы показываете, что Россия — не единственная страна, которая с большим трудом осознает свою ответственность за прошлое. Вы напоминаете, что даже в Германии, которую всегда преподносят как образец проработки преступного прошлого, этот процесс шел нелегко. Несмотря на решающую позицию, принятую немецким обществом — и резюмированную выражением «Никогда больше», — согласия относительно признания ответственности в обществе не было до конца 1960-х годов.

Пример Германии, который принято рассматривать как образцовый, мне интересен своими неблагополучными сторонами, трудностями скорее, чем успехами. При внимательном его изучении оказывается, что всей безусловной важности Нюрнбергских трибуналов и политики денацификации они сформировали у немцев ощущение суда победителей, затормозившее процессы принятия ответственности за прошлое. (Далеко неслучаен успех столь важной для формирования немецкой критической памяти о прошлом книги Карла Ясперса «Вопрос о виновности», где он показывает, что вину и ответственность невозможно навязать извне.) Германии, западной ее части, потребовалось почти 20 лет, чтобы начать ощущать себя самостоятельным субъектом – и в этом важную роль играла политика Аденауэра по реинтеграции бывших нацистов. И только в 60-х, с началом франкфуртских процессов, на которых сами немцы по собственной инициативе судили сотрудников концлагерей, этот процесс был реально начат.

А также этот пример показывает, что такого рода работа всегда медленна и трудна, и может быть успешной лишь в стабильном и благополучном обществе. Красноречивый контрпример – Сербия, где несмотря на международные трибуналы и включенность в Европу никакого консенсуса относительно ответственности за этнические чистки не просматривается и довольно силен комплекс жертвы внешних сил. Боюсь, сербская модель куда более общее правило, чем немецкая.

Вы говорите, что случай России исключителен в том смысле, что ее государственные преступления скрываются и воспроизводятся дольше, чем в других странах. И вы задаетесь вопросом о том, как подействовало это долгое авторитарное пленение на российское общество. Как бы вы сами ответили на этот вопрос?

Да, пример России в этом смысле исключителен и в своей исключительности сравним, возможно, с Китаем, где авторитарный эксперимент продолжается также уже больше трех поколений. Это не делает россиян человеческими существами иной природы, только говорит о необходимости учета специфического «анамнеза» при анализе того, как общество себя ведет в кризисных ситуациях. В этом смысле очень показательна реакция россиян на войну и трудность, которую испытывает запад при интерпретации этой реакции.

С точки зрения многих на Западе, то есть людей, имеющих принципиально иной опыт свободы, отсутствие массовых протестов против войны и мобилизации в России означает согласие россиян с войной и ее целями. Для обществ с демократическим анамнезом это было бы безусловно так, для России – нет. Общество, поколениями приучаемое к тому, что сопротивление государству смертельно опасно и бессмысленно, воспринимающее государственный произвол так, как воспринимают стихийное бедствие, в значительной своей части попросту не рассматривает вариант выступления против государства. Я сейчас даже не говорю о том, что число задержанных за протесты за прошедший год в России превысило все мыслимые показатели – это та самая новая Россия, против которой Путин также развязал эту войну.

Зато это общество хорошо умеет прятаться от государства или саботировать взаимодействие с ним. Массовая эмиграция россиян [до 2 млн человек - прим ред.], дезертирство и сдача в плен [до 15000 человек, по данным СМИ - прим ред.] – сравнительно заметные примеры таких практик, но незаметных куда больше, только мы не узнаем о них из сообщений даже самых независимых СМИ.

Специфика российского общества, обусловленная наследием «трудного прошлого» такова, что мы не можем сказать уверенно, что оно думает о политике собственного государства. Оно привыкло держать свое мнение при себе.

Какие основные выводы позволяет сделать сравнительный подход?

Главное, о чем совершенно определенно свидетельствует международный опыт, - забыть «трудное прошлое» невозможно. Попытки замолчать этот разговор всегда обречены на провал, он вытесняется в «коллективное подсознание», где ведет невидимую разрушительную работу и всегда рано или поздно выходит на поверхность.

Как я уже сказал, идущая сейчас война – прямой результат отказа России от проработки своего преступного прошлого, обернувшийся преступлениями в настоящем. Возможность распрощаться с Советским союзом мирным путем, спокойно похоронив наконец его труп, таким образом была упущена. Происходящее сейчас – агония советского чудовища, восстание зомби. Но агония, как говорит нам наука, это интенсивное сжигание последних ресурсов организма в последнем усилии продлить жизнь. Я уверен, что эта война – осиновый кол, который Владимир Путин вбивает в труп СССР, который он так стремился реанимировать. Проблема только в том, что ресурсов у этого организма еще очень много, его агония может занять довольно много времени и унести еще много жизней.

Верите ли вы, что Россия когда-нибудь станет демократией?

Я не хотел бы рассуждать в категориях веры. Демократия не универсальный рецепт, далеко не одинаково всем подходящий и далеко не во всех случаях идеально работающий. Анамнез у России очень тяжелый и сейчас пациент в состоянии кризиса – остался бы жив, рассуждать о сценарии выздоровления сейчас рановато. Но точно можно сказать, никаких специфических традиционных механизмов, в силу которых россияне были бы невосприимчивы к демократии, никакого специфического «рабского менталитета», не существует. Попытка представить Россию оплотом «традиционных ценностей» против глобализма и толерантности – чистой воды фейк и манипуляция. Российское общество глубоко антитрадиционно, в нем преобладают не консервативные ценности, а цинизм и безверие. Именно это, а не специфический консерватизм, станет главным препятствием для демократических реформ, если в будущем они станут возможными.