Немецкие пулемёты и 8 тел советских солдат

Вскоре увидели межевую канаву. Осторожно двинулись вдоль нее. Немцы день или два назад отступили, а мы наткнулись на тела наших ребят. Их было восемь. Семь рядовых и один сержант лежали в канаве и возле нее, облепленные мухами. Тела, сплошь продырявленные пулями, уже вздулись, плотно растянув гимнастерки. Смерть сразу меняет людей. Порой через час трудно опознать погибшего, а здесь прошло трое суток. Огонь пулеметов в упор был настолько плотный, что некоторым бойцам досталось по десятку и больше пуль. 

Кроме того, мы знали привычку немцев пристреливать пулеметы, ведя огонь по нашим погибшим ребятам. Наверное, это доставляло им удовольствие. Приятно убить врага два-три раза, превратить его голову в месиво костей и обломков черепа. Война не бывает мужественно-красивой. Мы молча глядели на погибших. Может, не надо вообще говорить, что я видел на войне? Чернуха. Не так давно появившееся слово. Разбрызганные мозги, выбитые и выклеванные воронами глаза, разорванные животы. И сладкий, тягучий запах тлена, от которого новичков иногда выворачивает наизнанку. Но сержант и я не были новичками. 

— Паскуда! — не обращаясь к лейтенанту, сплюнул в его сторону сержант. — Восемь душ ни за хрен погубил.

Лейтенант сказал, что его послали сопровождать нас, толком не объяснив дороги. Достал из планшета список фамилий и приказал искать документы и смертные медальоны. Как мы рылись в разлагающейся плоти, один Бог знает. Смертные пеналы-карандаши с фамилиями и адресами обнаружили у двоих или троих. Часть красноармейских книжек была покрыта коркой крови. Сержант осторожно соскребал финкой кровь, мы угадывали отдельные буквы и восстанавливали по списку фамилии, имена. Пытаясь перевернуть одно из тел на спину, я слишком сильно дернул за руку. Кисть с легкостью отделилась, повиснув на сухожилиях. Не выдержав, я заматерился. 

Лейтенант сделал отметки в своем списке, завернул в газету красноармейские книжки, комсомольские билеты и две медали. Мы истратили фляжку воды, отмывая руки. Потом сержант, оттянув затвор, дал длинную очередь наугад. Нам издалека ответил немецкий МГ-42. Мы хорошо знали рычащий звук этого скорострельного пулемета. Стреляли с расстояния метров восьмисот, если не больше. 

Немцы нас толком не видели, пули шли в стороне, сбивая ветки. Мы, обрадовавшись невесть чему, открыли огонь из обоих автоматов. От наших очередей толку не было — один шум. Мы с сержантом, злые и раздраженные, могли хоть так сорвать злость на фрицах. Лейтенант не стал делать замечание насчет бесполезной стрельбы и тоже опробовал свой новый автомат. Мы выпустили по полному диску и, пригибаясь, пошли назад. Совместная стрельба, месть за погибших ребят, сблизила всех троих. На обратном пути мы курили папиросы лейтенанта и рассуждали, что вполне могли пришить кого-то из немцев. Всё же двести с лишним пуль выпустили. Взводный Кострома встретил меня, как всегда, весело. Стрельбу он слышал и одобрил: 

— Молодцы! Дали фрицам просраться. Скоро война закончится. Иди, Василий Иванович, обедай. Заслужил!