Нейро Гугл-Транслейт Едишн

В подъезде пахнет вареной капустой и дешевой хлоркой, аккомпанементом служит далекая телевикторина и крики какого-то мужика на испанском этажа на три ниже. Куинс, ранний вечер, летний зной липнет к бетону.

Сзади цокают ботинки Рокси — каждый шаг звучит как упрек.

— Надеюсь, мы не зря премся по этим чертовым лестницам, — бормочет она. — Могли бы взять пиццу у Сэла, пару литров «Пепси» вместо пива, чтобы не перематывать сразу к тому моменту, где ты уже сверху, а на кассете все еще начальные титры с джунглями.

Я фыркаю.

— Ты так говоришь, будто сама не срываешь просмотр любого фильма уже на двадцатой минуте.

— В том-то и дело, — хмыкает она, засовывая руки глубже в карманы кожаной куртки. — Но вот этот я реально хочу досмотреть, Джонни. «Хищник», блин. Шварценеггер в джунглях, пришелец с коллекцией черепов, столько шумихи. Нам завтра кассету возвращать. Надоело гадать, кто выживет.

— Привяжем себя к разным концам дивана и посмотрим, на сколько хватит твоего самоконтроля.

Она усмехается.

— Размечтался. Я перегрызу веревку.

Площадка четвертого этажа. Все та же грязно-белая краска, облупившаяся в тех же местах. Кто-то заклеил дыру в стене плакатом «Метс»; оптимисты.

Я останавливаюсь перед знакомой дверью: старое дерево, новый засов. Я поставил его в прошлом месяце, когда замок начал заедать. На винтах буквально остались мои отпечатки.

Рокси смотрит на номер квартиры, потом на меня.

— Здесь живет этот ботан?

— Ага. Веди себя прилично.

Она закатывает глаза, но без особого запала.

— Ладно. Главное, чтобы это не превратилось в воспитательную передачу для школьников.

Я стучу. Два удара, костяшками по дереву.

Внутри слышится возня, обрывается звук телевизора, затем раздается настороженный, приглушенный голос пожилой женщины:

— Кто там?

— Джон Доу, — отзываюсь я. — Я к Питеру Паркеру. Он должен меня ждать. Принес... кое-какие бумаги.

Звякает цепочка, скрежещет металл. Дверь приоткрывается сантиметров на двадцать, натянувшись на предохранительной цепочке.

В щель смотрит один серый глаз. Тетя Мэй. Волосы убраны в аккуратный пучок, домашнее платье, фартук с выцветшим цветочным узором. Она осматривает нас, начиная с Рокси.

На Рокси рваные черные джинсы, ботинки, куртка со сломанной молнией, белая майка, которая многое повидала, и пара еще не сошедших синяков на костяшках. Волосы — черная пышная грива с фиолетовыми прядями. Весь ее вид кричит: не знакомьте меня с вашим хорошим племянником.

Затем взгляд Мэй переходит на меня. Я, наверное, выгляжу ненамного лучше — выцветшая рубашка механика с полуоторванной нашивкой с именем, предплечья в рабочих ссадинах, серебряная цепочка на запястье, — но рядом с Рокси я, считай, мальчик из церковного хора.

В ее глазах теплеет узнавание.

— О. Джон. — Подозрительность немного отступает. — Вы чинили нам розетку на кухне в прошлом месяце. Я чуть инфаркт не схватила, когда тостер заискрил.

— Дело было в проводке в стене, а не в тостере, — машинально отвечаю я. — Все еще работает?

— Пока да, — признает она. Ее взгляд метнулся к сумке с инструментами на моем плече, словно та внушает ей спокойствие. Затем: — А это...?

— Рокси, — представляется Рокси, вздернув подбородок. Руку она не подает. Мэй тоже. Они оценивают друг друга ровно две секунды и решают, что увиденное им не нравится.

Из глубины квартиры раздается знакомый голос:

— Тетя Мэй? Кто там?

— Твои... друзья, милый, — произносит она так, будто слово кажется ей странным на вкус. Она снимает цепочку и открывает дверь полностью.

Из-за ее плеча выглядывает Питер. Все такой же тощий паренек: темные волосы, которые давно пора подстричь, старая футболка с эмблемой какой-то научной выставки, ремешок фотоаппарата на шее — уже по привычке. Он замечает меня, потом Рокси, и все его тело едва уловимо вздрагивает, хотя он пытается это скрыть — словно он не ожидал увидеть сегодня в своей спальне *столько* кожи.

— Э-э. Привет, Джон, — говорит он. — Рокси. Заходите.

Мы переступаем порог. Коридор узкий, стены увешаны семейными фотографиями: Бен в костюме, Питер-подросток с брекетами, какой-то родственник в форме времен Второй мировой. В воздухе пахнет мясным рулетом и хозяйственным мылом.

— Обувь, пожалуйста, — многозначительно говорит Мэй, глядя на ботинки Рокси так, словно на них налипла не только грязь, но и грехи.

Рокси ухмыляется, но, надо отдать ей должное, развязывает шнурки и скидывает ботинки. Я тоже разуваюсь. Линолеум холодит ноги в носках.

— Мы будем у меня в комнате, тетя Мэй, — быстро говорит Питер, хватая со столика папку. — Будем работать над, эм, документами для колледжа.

Она бросает на него взгляд, который задерживается на мне на долю секунды дольше положенного, а затем на Рокси. Я вижу, как у нее в голове крутятся шестеренки: хороший мальчик, дурная компания, могут и травить. Она не до конца уверена, что мы пришли не для того, чтобы вытрясти из него деньги на обеды.

— Если что-то понадобится, просто скажите, — говорит она. — У меня есть печенье. И чай. Или молоко.

— Спасибо, тетя Мэй.

Мы проходим по коридору в комнату Питера. Я чувствую ее взгляд на наших спинах, пока дверь не закрывается со щелчком.

Комната Питера выглядит именно так, как и ожидаешь от пацана, который только что вытянул счастливый билет из старшей школы прямиком в Университет Эмпайр-Стейт. У стены — односпальная кровать, туго натянутое клетчатое одеяло. Стол под окном завален учебниками — физика, матан, что-то вроде «Введения в программирование», — и парой журналов по электронике. На стенах плакаты: Эйнштейн показывает язык, какой-то дурацкий научно-фантастический фильм и один с «Метс», хотя в этом сезоне они полный отстой.

На крючке висит фотоаппарат, на маленьком столике — фотоувеличитель с ванночками и бутылками; он превратил угол комнаты в бюджетную фотолабораторию. Умно. Профессионально.

В углу я замечаю дело своих рук: крышка розетки у пола — самодельная, алюминиевая, я выточил ее на прошлой неделе, когда треснул старый пластик. То, как уложен шнур настольной лампы, показывает, что он действительно прислушался, к словам «Не перегружай удлинитель». Бывают же чудеса.

Рокси направляется прямиком к кровати и падает на нее как подкошенная. Пружины жалобно скрипят. Она хватает первое, что попалось под руку с картинками — комикс, наполовину торчащий из-под подушки, — и плюхается на живот, болтая ногами в воздухе.

Железный Человек. Старк в красно-золотой броне стоит над кучкой коленопреклоненных «безбожных коммуняк», нарисованных с изяществом кувалды, а внизу огромный штамп: «Основано на реальных событиях!»

Рокси фыркает.

— Опять эти ребята. «Смотрите, детишки, Железный Человек в одиночку заканчивает холодную войну в перерыве между утренним кофе и траханьем фотомодели».

— Технически он гениальный промышленник, чьи технологии... — начинает Питер, но слышит себя со стороны и замолкает; уши у него розовеют.

Она переворачивает страницу.

— Знаешь, учитывая, сколько бесплатной рекламы Человек-Паук сделает «Бьюгл», когда у *него* появится свой комикс? Или хотя бы мультик субботним утром. — Она тычет в меня журналом. — Ты бы посмотрел такое, а? «Чудик-Паук и его Удивительные Жалобные Письма».

Я пожимаю плечами и прислоняюсь к столу.

— Для меня, пожалуй, слишком реалистично. Когда я вижу его фото в «Бьюгл», я думаю: «бесплатная охранная система», а не «развлекуха под завтрак».

Губы Питера дергаются в нервной полуулыбке.

— Я почти уверен, что Дж. Джону хватит удар, если кто-то попытается продать Человека-Паука детям.

— Его и так каждое утро хватает, — говорю я. — Просто кто-то постоянно его перезагружает.

Питер откашливается и кладет папку на стол так, словно это бомба.

— Так, эм. Я... собрал все, о чем мы говорили. Заявления, брошюры, пара вечерних программ. Ты, э-э, все еще серьезно настроен?

— Настолько серьезно, насколько вообще могу, — отвечаю я.

По правде говоря, эта мысль не дает мне покоя уже давно. Я знаю о медной проволоке, карбюраторах и печатных платах больше, чем большинство людей с дипломами. Но «Чиню всякое за деньги» — это не настоящая профессия в глазах арендодателей и банков. А с тем, как этот город обновляется — компьютеры в машинах, компьютеры в светофорах, компьютеры в банкоматах, которые выплевывают наличку, если с ними правильно поговорить, — тут либо учись седлать волну, либо она тебя накроет.

Моя сила помогает. Касаешься металла, касаешься пластика, чувствуешь их структуру, как они хотят двигаться, как подходят друг к другу. Дайте мне достаточно времени и немного лома, и я соберу вам что-нибудь стоящее. Но фраза «я мутант-технарь, поверьте мне» на бумаге выглядит неубедительно.

— Вечерние курсы, — говорю я, падая на стул, который он выдвинул. — Или как они там называются. Я не могу позволить себе четыре года просиживать штаны в кампусе, делая вид, что аренда платится сама собой. Механика. Электроника. Может, компьютеры.

Его глаза немного загораются на последнем слове, словно я только что похвалил его религию.

— Компьютеры — это хорошая идея. Они, э-э... сейчас везде. Транспортные системы, больницы, банки...

— Ага. Это меня и беспокоит, — бормочу я. — Все теперь с мозгами, которые могут перегореть и запереть тебя внутри, если какой-нибудь парень в галстуке нажмет не ту кнопку.

Он смеется, но тут же осекается.

— В некоторых местных колледжах есть хорошие программы дополнительного образования, — говорит он, открывая папку и вытаскивая стопку бланков. — Это, эм, «непрерывное образование», а не «вечерняя школа», судя по всему. Звучит престижнее, да?

— За престиж больше дерут, — говорю я, но беру ручку, которую он протягивает.

В анкете полно квадратиков, крошечных строчек и вопросов, подразумевающих, что твоя жизнь с пяти лет шла как по рельсам и никогда не сходила с пути. Имя. Адрес. Номер соцстрахования. Предыдущее образование.

— Ты ведь закончил старшую школу, верно? — осторожно спрашивает Питер, словно не хочет меня обидеть, но все равно обидит.

— Ага, — говорю я, вписывая свое имя. Почерк такой, будто пьяный паук свалился в чернильницу, но плевать. — Начал в семидесятых, когда учителя еще могли треснуть тебя линейкой и не получить иск за эмоциональную травму. Выучил кое-какую настоящую математику до того, как все решили, что школа — это детский сад с футболом.

Он открывает рот — вероятно, чтобы сказать: «Школа все еще серьезное дело», — но закрывает его, вспомнив то, что видит в коридорах в наши дни.

— Ну, — останавливается он на этом, — в плане практики ты точно впереди. Это хорошо. И ты немного учился в колледже?

— Один семестр, — говорю я. — В Сити Тех, на инженера-механика. Быстро понял, что лучше получать деньги за то, что чинишь вещи, чем платить за то, чтобы слушать, как какой-то мужик рассказывает о починке вещей.

— А потом ты работал? Ты говорил про «КонЭд» летом? — Он смотрит на другую строчку. — Неоплачиваемый стажер?

Я ухмыляюсь.

— Повидал там больше реальной работы, чем за год лекций. Потом я перестал подходить под категорию «дешевый студент-энтузиаст» и превратился в «парня, которому вообще-то надо платить», так что лавочка прикрылась. Теперь я... ну, ты знаешь. Машины, котельные, сломанные камеры. Все, на что жалуются люди с наличкой в руках.

Он издает задумчивый звук и пододвигает другой лист.

— Ладно, здесь напишешь «технический опыт» и «трудовой стаж». Это на самом деле хорошо, они такое любят. А вот здесь есть раздел про, эм...

Он колеблется, хмурясь над мелким шрифтом, затем смотрит на меня из-под ресниц.

— Тут... есть строчка про... наличие судимостей, — тихо говорит он. — Им вроде как нельзя дискриминировать, но, э-э...

Рокси отрывается от комикса, уже расплываясь в ухмылке.

Я откидываюсь на спинку стула, ручка зависла в воздухе. Эта графа. Вечно эта графа.

— Юношеские дела засекречены, — говорю я. — И это хорошо, потому что в пятнадцать лет я был полным придурком. А кроме этого... — Я чешу затылок. — Я просто парень. Иногда работаю в местах, которые не прошли бы церковную проверку, и знаю людей, которых не зовут на семейный ужин, но я никогда не был по ту сторону решетки, и моих отпечатков нет в базе. Для них меня не существует.

Питер смотрит на меня так, как мне совсем не нравится. Меньше «неловкого соседа» и больше... оценки. Как коп. Или один из тех киношных детективов, которые кое-что повидали и пытаются понять, ждать ли от тебя проблем.

На секунду его глаза кажутся старше его самого. Жесткие. Такое не увидишь на фото в школьном альбоме.

Потом он моргает, и наваждение исчезает; я сижу в тесной спальне в Куинсе, а не в криминальном боевике.

— Ладно, — тихо говорит он. — Тогда ставь галочку «нет» и не рассказывай ничего, о чем не спрашивают. Тебе нужен шанс, а не допрос.

— Посмотрите-ка на него, — тянет Рокси. — Малыш Паркер, будущий адвокат.

Он заливается краской.

— Они составляют эти анкеты для людей, которые живут в пригородах и идут прямиком из детского сада в медшколу. Но они... не должны решать, кому позволено учиться.

Хм. А у парня есть стержень. Это хорошо.

— Закончил играть в соцработника? — потягивается Рокси, и комикс соскальзывает с кровати. — У Джонни в башке засел этот странный пунктик насчет «легальной жизни», а ты почему-то стал главным пособником. Я пыталась его отговорить уже раз пять, наверное?

— Ты очень убедительна, — сухо говорю я.

Она указывает на Питера свернутым в трубку комиксом, как дубинкой.

— Не надейся, Паркер. Если он затащит меня в один из ваших кампусов, я подам жалобу. Я уже умею читать, писать и считать. Это на три таланта больше, чем у половины парней, с которыми мы работаем. Мне и так норм.

О чем я молчу: я уже планирую вытащить ее из нашего нынешнего бизнеса, даже если она будет брыкаться и кусаться. Может, не за парту, но куда-нибудь, где все не заканчивается пулевыми отверстиями. Она наверняка подозревает; она всегда подозревает. С ее комплекцией и моими мозгами на улице не выжить, если не научиться немного читать мысли.

Питер забирает анкету, чтобы просмотреть то, что я уже накарябал. Его лицо кривится при виде моего почерка.

— Э-э, — дипломатично говорит он. — Твой... стиль письма очень... экспрессивный.

— Он разборчивый, — протестую я. — В основном.

— Люди в приемной комиссии должны будут это *прочитать*, — говорит он. — Не возражаешь, если я...? — Он делает жест рукой.

— Валяй.

Он вытаскивает чистый бланк из стопки и начинает переписывать мои ответы аккуратными печатными буквами, как прилежный отличник. Я с минуту наблюдаю за ним, за тем, как старательно он это делает. Ни клякс, ни зачеркиваний.

Рокси, которой до смерти наскучили вопросы для эссе, начинает шарить вокруг. Она отбрасывает комикс и свешивается с кровати, заглядывая под нее, потому что, по сути, она тот же енот, только с прической получше.

— Что у тебя тут еще есть, Паркер? — спрашивает она. — Заначка с порнухой? Набор юного химика? Алтарь Железного Человека?

— Эй, эй, не надо... — начинает Питер, теперь уже реально паникуя и протягивая руку, словно собирается физически ее удержать, что просто смехотворно.

Она уже выуживает что-то из-под кровати. В ее руках разворачивается дешевая красно-синяя ткань — облегающий костюм, тонкий и эластичный, с темными полосами и узором, подозрительно напоминающим паутину, нарисованную маркером кем-то, кто в жизни не видел настоящего паука.

Она держит его двумя пальцами.

— Так-так-так, — торжествующе восклицает она. — Что это, Пит? Тайный косплей супергероя? Наряжаешься и по выходным сражаешься с теми, кто переходит улицу на красный?

Питер становится белым как полотно, а потом пунцовым как свекла, причем так быстро, что я почти слышу, как к лицу приливает кровь.

— Это... я... отдай! — Он бросается к ней.

Рокси смеется и встает на кровать, чтобы держать добычу вне досягаемости; матрас скрипит. Костюм болтается — нелепый, хлипкий и, да, дешевый. Совсем не похож на ту глянцевую штуку с первой полосы «Бьюгл».

— Дай угадаю, — говорит она. — Розыгрыш на выпускной? «Эй, Паркер, нацепи трико, покачайся на люстре, всем понравится». Ты использовал это как костюм на Хэллоуин? Умоляю, скажи, что есть фотки.

Питер делает еще одну попытку схватить костюм. Его рука вместо этого ударяет по стопке анкет, отправляя их в полет со стола бумажной метелью. Пара листов подхватывает воздух и планирует прямиком под кровать.

Я почесал переносицу.

— Зашибись. Отлично. Именно то, чего я хотел. Еще больше бумажек.

— Это не... это не было... это для школы! — лепечет Питер, наконец умудряясь вырвать у нее костюм. Он комкает его, как контрабанду, и заталкивает ногой обратно под кровать, даже не заботясь о том, насколько очевидно это выглядит. — Типа... для группы поддержки. Нам... нужен был... талисман. Это глупо. Это тупость. Не... не говорите никому.

Я успел неплохо разглядеть тряпку, пока он метался. Швы ужасные, но старательные, самодельные. Материал — как у дешевой одежды для танцев, швы идут под странными углами. Я почти чувствую пальцами, как она тянется, а мой мозг уже перекраивает ее во что-то, что не натрет кожу, если двигаться в этом дольше пяти минут. Издержки профессии.

Стоило догадаться, что пацан попытается вырядиться в своего кумира, судя по его разговорам. Куинс полон баек о Человеке-Пауке; некоторые коллекционируют истории о нем как бейсбольные карточки. Потерял дядю — цепляешься за любого героя, какого найдешь.

Рокси спрыгивает с кровати, сияя, как рождественская елка.

— Расслабься, Паркер, я не буду бить тебя за твои задротские сексуальные тайны.

— Это *не*... — начинает он с пылающим лицом.

Раздается тихий стук, и дверь приоткрывается. Заглядывает тетя Мэй: улыбка приклеена, но взгляд острый.

— У вас тут все в порядке? — спрашивает она. Ее взгляд обшаривает комнату, отмечая разбросанные бумаги, Питера, стоящего слишком близко к Рокси, и саму Рокси, которая теперь стоит на коленях, наполовину забравшись под кровать задницей кверху и пытаясь выудить улетевшие бланки.

Если и есть способ находиться в комнате так, чтобы старушка осуждала тебя еще сильнее, то я его не знаю.

— Мы в порядке, тетя Мэй, — говорит Питер слишком быстро. — Просто, э-э, уронили бумаги.

— М-м. — Ее губы сжимаются в ниточку при взгляде на Рокси. Не впечатлена.

— Хотите, я, э-э, помогу ей? — слабо предлагаю я.

— Я сама, — глухо доносится из-под кровати голос Рокси. — Черт, Паркер, сколько у тебя тут пыли? Ты там трупы прячешь?

Мэй игнорирует это, переключая внимание на Питера.

— Ребята, вы не хотите перекусить? У меня есть мясной рулет, могу разогреть горошек. Или печенье, если хотите.

Перевод: я слежу за вами, но буду делать это гостеприимно.

— Мы в порядке, спасибо, — говорю я. — Мы поели.

— Джонни не ест нормальную еду, — кричит Рокси, продолжая копошиться. — Он пьет кофе и закусывает сигаретным дымом.

— Рокси, — предупреждающе говорю я.

Мэй бросает на меня взгляд, в котором читается, что во всем виноват я.

— Ну, если передумаете, скажите, — говорит она Питеру с тем самым намеком, который означает: «Не бойся просить о помощи, если эти хулиганы вымогают у тебя деньги».

— О, и Питер? — добавляет она, взявшись за ручку двери. — Звонила Мэри Джейн. Дважды. Она сказала, ты обещал проявить те фотографии к завтрашнему дню, чтобы она могла показать их своей подруге в «Бьюгл»? Той, которая может помочь тебе получить настоящую штатную должность вместо этой... как ты это называешь, фрилансерской подработки?

Питер напрягается.

— Д-да. Я... они будут готовы. Мне просто... нужно закончить пару пробных отпечатков, и...

— Она такая славная девочка, — говорит Мэй тем самым многозначительным тетушкиным тоном. — Очень мило с ее стороны помогать тебе. Не заставляй ее ждать, дорогой.

— Не буду.

Глаза Мэй в последний раз метнулись ко мне и Рокси. Если бы взглядом можно было обыскивать, мы бы уже были в наручниках. Затем она закрывает дверь.

Рокси наконец вылезает из-под кровати, триумфально сжимая два бланка; в волосах полно комков пыли.

— Итак, — говорит она, плюхаясь обратно на кровать и вытряхивая волосы. — Кто такая Мэри Джейн?

Питер просто моргает, словно ему выдернули шнур из розетки.

— Что?

— Рыжая? Брюнетка? Мелкая? Высокая? — безжалостно продолжает Рокси. — Тетушка говорит так, будто хочет внуков, и ты — План А. Не знала, что у тебя есть девчонка.

— Она не... Мы просто... Она моя соседка, — заикается он. — Наши тети дружат. Вот и все.

— Конечно, — говорит она. — Соседи. Старая песня. Ты «чисто случайно» делаешь ее художественные фото для деловых возможностей.

— Все не так, — бормочет он, уши снова розовеют. — Она хочет стать актрисой или, может, моделью, и она знает парня, который знает парня в «Бьюгл». Я иногда снимаю для «Бьюгл», так что это... профессиональное.

— Угу. Профессиональное. — Рокси ухмыляется, как акула. — Слушай сюда, Паркер. Заявляешься к ней с камерой, говоришь, что у тебя есть *потрясающая* идея для портфолио. Достаешь тот красно-синий костюмчик из-под кровати...

Питер давится воздухом.

— Нет!

— ...одеваешь ее в него, говоришь, что она Женщина-Паук, ползаете по пожарным лестницам, делаешь пару снимков, от которых у тех извращенцев из «Бьюгл» слюнки потекут. Бум. Готовое портфолио. Потом ведешь ее в кино, садитесь на задний ряд, делаете вид, что смотрите, а потом девяносто минут не видите концовку. Все в выигрыше.

Я стону.

— Рокси, не все хотят превратить свою жизнь в порнофильм.

— Я просто говорю, — отвечает она без тени раскаяния. — Шанс стучится в дверь. И у него глубокое декольте.

Питер выглядит так, будто его мозг пытается выдать «синий экран смерти».

— Я бы никогда... В смысле, она бы никогда... Я не... это же...

— Дыши, пацан, — говорю я ему. — Она тебя разводит.

— В основном, — добавляет Рокси себе под нос.

Я откидываюсь на спинку стула, тру глаза.

— И еще, если ты все-таки *решишься*, смотри в оба, чтобы она не угодила в портфолио какого-нибудь подонка. Модельный бизнес — грязное дело. Полно типов с дорогими камерами и без души. Половина ищет, кого бы завалить под предлогом кастинга, другая половина отмывает бабки.

Питер хлопает глазами.

— Отмывает... *деньги*?

— Большие бабки, политика, реклама. Везде, где есть объектив и чековая книжка, кто-то наваривается, а кого-то используют. — Я постукиваю кончиком ручки по столу. — Тебе нравится эта Мэри Джейн? Пусть даже просто как друг?

Он мнется.

— Она... хорошая, — тихо говорит он. — Веселая. Она не... не смотрит на меня так, словно я... здесь лишний. Наверное.

— Тогда, если потащишь ее в этот мир «Бьюгл», прикрывай ей спину, — говорю я. — Если кто-то попытается ее сожрать, сделай так, чтобы они об этом пожалели.

При этих словах выражение его лица меняется. Смущение уходит, появляется решимость. Снова этот взгляд копа, всего на секунду.

— Я вообще-то... думал предложить ей настоящую фотосессию, — медленно произносит он. — Ну, портреты. Ничего... странного. Просто... не хотел создавать неловкость.

— Дружок, — говорит Рокси, картинно откидываясь назад. — Жизнь — штука неловкая. Либо смирись с этим, либо помрешь девственником.

Питер издает сдавленный звук — то ли смешок, то ли крик о помощи.

Я разворачиваю анкету обратно к себе, снова касаюсь пером бумаги.

— Пригласи ее, — говорю я. — Сделай это для нее и для себя, а не для какого-то урода из «Бьюгл». Если откажет — значит, откажет. Небо на землю не рухнет.

— А если согласится, — напевно тянет Рокси, — получишь свои фотки, *да еще*, может, и поцелуй взасос на заднем ряду.

— Рокс, — предостерегаю я.

Она отмахивается.

— Да знаю я, знаю. Короче, вы, два академика, закончите с бумажками до того, как мы состаримся? У меня свидание со Шварценеггером и уродливым пришельцем. И если мы хотим досмотреть кино до конца, прежде чем шмотки полетят в разные стороны, нам надо начать *пораньше*.

Уши Питера снова вспыхивают.

— Вы двое... очень... э-э...

— Здоровые, — подсказываю я.

— Отвратительные, — бормочет он, но в голосе слышится улыбка.

Я заполняю следующую строку — контактное лицо для экстренных случаев, отлично, кого писать, Рокси или прочерк, — и стараюсь не слишком задумываться о том, что эта стопка бумаги действительно может что-то изменить. А может, и нет. Но нельзя поменять проводку в здании, не отключив сначала питание; иногда нужно щелкнуть рубильником и надеяться, что свет снова загорится.

Рокси напевает под нос тему из какого-то боевика, листая комиксы Питера. Питер аккуратно переписывает мои каракули в чистовик.

Снаружи гудит Куинс: неоновые вывески, моторы автобусов и далекие сирены. А внутри, в этой маленькой спальне, пахнущей пылью, проявителем и мясным рулетом Мэй, мы говорим о будущем так, словно оно у нас действительно может быть.