Небратья-славяне. Часть II: АнтиРоссия 1.0

Кревская Уния 1385 года перевернула историю Восточной Европы. Ушли в прошлое изменчивые альянсы многочисленных русских княжеств, их литовских и кочевых соседей, в совокупности представлявших полноценный некатолический европейский политикум к северу от умирающей Византии.

Теперь на арене были только 3 силы: Восточная Русь (где уже никто не оспаривал авторитет Москвы[1]), союз Западной Руси с поляками, и Золотая Орда. Последняя, впрочем, в 1390-е пережила катастрофическую для себя войну с Тамерланом, после чего никогда не достигла прежней мощи. В других раскладах это могло стать началом нового раунда национально-освободительной борьбы всех русских и литовцев против власти кочевников и экспансии католиков... Но по Кревской унии католиками стали сами литовцы.

Более того, текст унии предполагал обращение в католицизм и русских ВКЛ. И в целом, Литва оказывалась в подчинённом положении: Ягайло переехал править в Краков, оставив в Вильно лишь наместника. Довольно опрометчивое решение с его стороны — учитывая, что буквально только что (в 1381-1384) Ягайло воевал за престол со своим дядей Кейстутом и его сыном Витовтом. Последний после унии оседлал антипольские настроения литовской знати, и в 1389 гражданская война в ВКЛ вспыхнула вновь.

Для русских это была хорошая возможность отыграться за Кревскую унию. В какой-то мере её удалось реализовать: митрополит Киприан договорился о свадьбе единственной дочери Витовта Софьи с великим князем московским Василием I (Дмитрий Донской умер в 1389). Свадьба состоялась в 1391, после чего восточнорусские войска включились в литовские разборки. Да и не только восточнорусские: там и немецкие крестоносцы активно участвовали, и поляки, и всякие гастролёры с Западной Европы.

Описывать всю эту литовскую «игру престолов» смысла нет, резюмируем итог: полной победы не достиг никто. Тем не менее, ВКЛ добилась суперавтономии, а на время жизни Витовта — даже отдельного великого князя. Правда, король Ягайло был признан формально старшим, а после смерти Витовта и титул великого внязя литовского должен был перейти Ягайло или его наследникам. Тем не менее, такой поворот событий тормознул полонизацию (и отчасти католизацию) ВКЛ почти на 2 века, а также на некоторое время сохранил литовско-московский союз.[2]

Вскоре представилась возможность применить союз на практике. В 1395 Тохтамыш сперва лишился армии и ядра страны в битве с Тамерланом, а затем и вовсе утратил власть — после чего бежал в Вильно к Витовту. Тохтамыш был готов на любые условия в обмен на возвращение ему власти в собственно ордынских землях. И Витовт усмотрел в этом возможность избавиться от сюзеренитета Ягайло и превратить ВКЛ в региональную сверхдержаву.

«Пойдем пленити землю Татарьскую, победим царя Темирь Кутлуя, возьмем царство его и разделим богатство и имение его, и посадим в Орде на царстве его царя Тахтамыша, и на Кафе, и на Озове, и на Крыму и на Азтара-кани [Астрахани], и на Заяицкой Орде, и на всем Приморий, и на Казани, и то будет все наше и царь наш» — планы Витовта согласно Никоновской летописи.

Казалось, это был обречённый на успех поход. Объединённые силы литовцев, русских запада и востока, некоторых поляков и даже рыцарей Тевтонского ордена — против мутных Тимур-Кутлуга и Едигея, которые в самой Орде считались узурпаторами. А Орда уже к тому времени была разорена Тамерланом.

Но что-то пошло не так. Битва на Ворскле (1399) не повторила успех Куликова поля, а, напротив, обернулась полным разгромом союзных сил христиан. И на этом полунезависимость ВКЛ закончилась: Виленско-Радомская (1401) и Городельская (1413) унии окончательно утвердили объединение ВКЛ и Польши с приоритетом последней. Суперавтономия во внутренних делах пока сохранялась, но о внешнеполитической самостоятельности речи больше не шло. Литовская Русь окончательно оказалась под властью католиков.

Две Руси

Разделение Руси на части было обусловлено географией. Государственность тесно связана с логистикой, а главные транспортные пути в те времена — реки. Бассейн Невы стал базой Великого Новгорода, бассейн Волги — Владимиро-Суздальского княжества и всех его многочисленных наследников, бассейн Нарва—Чудское озеро—Великая очертил контур Псковской земли, а все более западные реки, впадающие в Балтийское море, неизбежно приводили к контактам предков нынешних белорусов с балтами — так что их объединение с литовцами было вполне закономерно.

А что же Днепр? Днепр был магистральной дорогой к Чёрному морю, обретавшей экономический смысл, когда было что поставлять в Византию с севера. Именно с севера: зерна в Средиземноморье своего хватало, из восточных стран были и более прямые пути, а вот северные товары (от даров леса до рабов) могли заинтересовать константинопольских торговцев. Известный по школьным учебникам торговый путь «из варяг в греки» — это вот как раз оно.

Что это означало на практике? Что экономика Поднепровья была теснее связана с балтийскими реками, чем с Волгой или Доном. Конечно, политика не всегда определяется экономикой... но в данном случае разделение Руси на Западную и Восточную прошло чётко по бассейнам рек. Разве что у Новгорода и Пскова была возможность колебаться между Литвой с Днепром и Москвой с Волгой. Но там политическая традиция, несмотря на пару временных отклонений, чётко держалась второго варианта. Свои же, православные.

Граница Западной и Восточной Руси не совпадала с нынешней границей РФ и Белоруси с Украиной. Власть Литвы утвердилась по всем бассейнам Днепра и Западной Двины — включая Смоленск, Брянск и запад нынешней Тверской области. Местные письменная традиция и разговорные диалекты также относились к западнорусским.

Нельзя сказать, что «восточные западнорусские» были в восторге от власти литовцев. Смоленск, ещё помнившие времена былого величия[3], восставал в 1401-1404 и 1440-1442. В Брянске[4] в конце XIV в. тоже шла ожесточённая борьба между сторонниками разных литовских и восточнорусских князей. Но в конечном счёте власть ВКЛ утвердилась во всей Западной Руси — и даже в некоторых сопредельных землях в верховьях Оки, исторически относившихся к Брянской земле.

Немало этому поспособствовала мягкость ассимиляционной политики ВКЛ тех лет. Уже появлялись первые привилегии католикам, но в целом положение православных оставалось вполне сносным, автономия княжеств — высокой, а феодальная знать сохранялась на своих местах со времён независимости.

В течение первой половины XV века между Литвой и разными русскими землями периодически вспыхивали конфликты — но до рубилова с собственно Москвой дело доходило лишь дважды (в 1406-1408 при Василии I, муже Софьи Витовтовны и в 1445 при Василии II, сыне Софьи Витовтовны), и оба раза дело рассматривали как досадное недоразумение между родственниками и разрешали без существенных территориальных изменений. Окончательно сферы влияния двух великих княжеств разделил Вечный мир 1449 года, после которого значимых конфликтов не было ещё более 3 десятилетий.

Две Руси, Литовская и Московская, жили в мире, продолжали всячески взаимодействовать между собой и с Ордой — казалось, Кревская уния изменила не так уж и много. Однако если на земле изменений было ещё мало, то в верхах уже при Витовте боярство стало сплошь католическим. После его смерти ситуация стала только хуже: русская партия во главе со Свидригайло Ольгердовичем проиграла гражданскую войну 1432-1438, а в 1440 великим князем литовским стал Казимир IV, бывший одновременно (и прежде всего) королём Польши.

Поляки же отличались меньшими веротерпимостью и склонностью к «работает — не трогай», нежели литовцы. Первыми это на себе почувствовали галицкие русские, оказавшиеся под властью Польши уже в 1340 (окончательно в 1349). Православие там сохранялось — периодически оформляляясь отдельной Галицкой митрополией — однако испытывало возрастающее давление католичества. А в 1434 Галиция лишилась остатков политической автономии, и стала Русским воеводством Польского королевства: с назначаемым королём воеводой и превращением местного боярства в польскую шляхту.

Золотая вольность

Шляхта — это важнейшее для понимании Польши понятие, её краеугольный камень. Это не просто средневековые феодалы. Это средневековые феодалы, возведённые в абсолют, доведённые до карикатуры — и сохранявшиеся долго после того, как Средневековье сошло на нет.

Отвага их доходила до безрассудства. Честь — до болезненного гонора, который трудно не уязвить. Презрение к мещанству — к полному отказу от работы (управление поместьем осуществлялось через евреев-приказчиков). Вот яркий пример шляхетского поведения: не понравилась таверна — сжечь её к херам (да там и остальное прекрасно).

Ещё более показательный пример: когда у шляхтича заканчивалась припасы и и деньги на них (что случалось нередко), он шёл к соседнему шляхтичу в гости — объедать. Отказать было бы нарушением гонора. В итоге у соседа самого могло всё закончиться, и они уже вдвоём шли объедать третьего.

А ещё шляхтичи регулярно друг с другом воевали. Это считалось нормальным явлением и постоянно происходило то тут, то там. Более того, шляхта имела право на восстание против короля! Для этого был даже отдельный термин — рокош.

Но самой характерной особенностью шляхетства было юридическое равенство всех шляхтичей. Что к западу, что к востоку от поляков европейские законы и обычаи чётко усвоили главное наследие Рима — иерархию. Невозможно было уравнять баронов, графов и герцогов; пэров, рыцарей и сквайров; князей, бояр и дворян — везде, кроме Польши.

Разумеется, шляхтичи отличались по достатку, и радикально — от крестьян-с-саблей-и-гонором до сверхбогатых магнатов — но юридически все были равны. И даже более того: каждый из них имел право вето (liberum veto) на любое решение на общегосударственном Сейме или локальном сеймике.

Доходило до анекдотических ситуаций: когда один-единственный шляхтич блокировал принятие решение всех остальных, его выкидывали из здания — он кричал liberum veto в окно, закрывали все двери и шторы — лез в дымоход...

При этом шляхтичей было неимоверное количество. Не только в абсолютных, но и в относительных числах. Нормальное дворянство в нормальной стране (включая Россию) — 2-3, ну максимум 5%. У поляков же типично было процентов 15, а то и 20... разумеется, большинство из них было бедно и несамостоятельно — но ни права, ни гонор меньше от этого не становились.

Вот оно, торжество равноправия в столь раннюю эпоху? Ну, как бы да. Только не для всех. Мягко говоря. Насколько же много прав было у шляхты, настолько же мало было их у крестьян — которых называли просто bydlo, т.е. скот. И относились соответствующе.

Причём из века в век становилось только хуже. Если в XIV веке Казимир III Великий заботился о крестьянах настолько, что заслужил прозвище "короля холопов", то век спустя Казимир IV лишь укреплял вольности шляхты, чтобы опереться на мелкую знать против крупной (после чего та и стала сходить на нет в формальном смысле) — простонародью уже не на что было надеяться.

А дальше Польша стала периферией формировавшейся мир-системы капитализма, её зерновым придатком. Что не означало ничего хорошего для крестьян: если раньше они горбатились, чтобы прокормить своего феодала, то теперь они горбатились, чтобы прокормить своего феодала (чьи аппетиты значительно выросли, ведь он стал равняться на западных коллег) и ещё произвести как можно больше зерна на экспорт.

В совокупности со средней плотностью населения, умеренной плодородностью земли и малой развитостью городов (возможности крестьян бежать были ограничены, а аграрного перенаселения не наблюдалось[6]) это стало мощным стимулом к укреплению в Польше крепостного права — при том, что в предшествовавшие века зависимость крестьян от феодалов последовательно сокращалась.

В итоге второе, капиталистическое издание крепостного права (принудительная работа на рынок) с XVI века становилось в Польше всё сильнее, и дошло в итоге до полноценного рабства, которого великорусским крестьянам и в страшном сне не снилось (даже на пике нашего крепостничества[7]).

Укрепление аристократии делало её безусловным победителем в вечном средневековом состязании феодалов и городов — и города беднели, их население сокращалось, ремёсла и искусство приходили в упадок. Разорение крестьянства вело к исчезновению целых отраслей (для нужд шляхты-то можно и импорт ввозить). А если какие-то отрасли и возрождались — то уже как колонии иностранной буржуазии.

В таких условиях сильная королевская власть была совершенно ни к чему — лишнее обременение для "шляхетской республики". И это в эпоху абсолютизма!

Надо сказать, Польша тут была совсем не уникальна. Схожие процессы происходили по всей европейской экономической периферии — от Эльбы (и даже Дании) до границ России. А вот путь России оказался совсем иным — как ни парадоксально, напоминающим скорее Западную, нежели остальную Восточную Европу.

Далее см.

https://telegra.ph/Okonchanie-nebratev-slavyan-06-22

Примечания

[1] Именно Дмитрий Донской первым завещал своим детям Великое княжение Владимирское как наследственное владение московских князей. С этого момента можно говорить о Великом княжении Московском. Ещё десятилетиями целый ряд земель боролся за автономию (в частности, провозглашая себя великими княжествами) — но речь шла уже именно об автономии, а не борьбе с Москвой на равных.

[2] Также по завершившему литовскую гражданскую войну Островскому соглашению (1392) Польское королевство и ВКЛ разделили, наконец, бывшее Галицко-волынское княжество. По большому счёту по итогу 50-летних разборок стороны остались при своих: Галич под поляками, Волынь — под литовцами. Что не мешало польским королям уже с тех пор включать в свой титул «Галиции и Владимирии» (имелся в виду Владимир-Волынский). После разделов Речи Посполитой этот титул перешёл к австрийским Габсбургам (в форме «Галиции и Лодомерии»), которые к Волыни вовсе не имели никакого отношения: по разделам Польши та целиком отошла России.

[3] В домонгольские времена Смоленск имел все шансы стать новой столицей Руси. Тем более, что он был расположен в её тогдашнем географическом центре. Однако ещё перед нашествием Батыя смоленские князья надорвались в междоусобных войнах, дополненных разгромом на Калке, голодом, мором и даже землятрясением. Монголы довершили разорение некогда сильнейшей земли, и в дальнейшем Смоленское княжество шло по наклонной, пока окончательно не вошло в состав ВКЛ в 1386.

[4] Брянск (изначально Дебрянск — это были те самые лесные дебри, по которым Владимиро-Суздальскую землю называли ещё Залесьем) после Батыя стал наследником Черниговской земли и исторической общности «северяне». Ещё долго людей оттуда называли «севрюками», а некоторая политическая общность северян-севрюков наблюдалась и в Смутное время. Титул же «всея северные страны повелитель», изначально относившийся именно к Брянской земле, русские цари и императоры сохраняли вплоть до 1917.

[5] В частности, на изображённой на картине свадьбе сына (Василия II Тёмного) Софья Витовтовна публично содрала, объявив ворованным, пояс с другого Василия — Косого, двоюродного брата Тёмного и сына претендовавшего на престол Юрия Звенигородского/Галицкого. Косой и его батя терпеть такое оскорбление не стали, и завертелся междусобный кипиш, по итогам которого Василий II и стал Тёмным, т.е. ослеплённым. Да и сама Софья побывала в монастыре. Вообще, с трудом тогда Тёмному и Софье удалось победить.

С другой стороны, та гражданская война способствовала переходу от средневекового феодального мышлению к национальному (в раннемодерновом смысле), т.к. государственным институтам пришлось учиться жить без устойчивой доминирующей персональной власти верховного князя лично (а не как института). Но далось это весьма тяжёлой ценой.

[6] Аграрное перенаселение, при всей трагичности, стимулировало как применение более эффективных методов сельского хозяйства, так и формирование резерва рабочей силы — и то и другое способствовало "правильному" капиталистическому развитию, происходившему в центре мира-экономики.

[7] О русском крепостничестве существует много предрассудков, из которых главный (существующий уже веками) — отождествление его с рабством. Более корректное объяснение роли барина для крестьян — несменяемый местный чиновник, управляющий в рамках некоторой системы правил и собирающий налоги (оброк) или непосредственно труд (барщину) в свой карман, играющий роль местного бюджета (в т.ч. в плане трат на нужды крестьян).

От этой системы барин, мог, конечно, отклоняться — но могли и крестьяне, это улица с двухсторонним движением. Конечно, крайняя форма реакции "восстание рабов" теоретически возможна в любой системе, взять хоть Спартака — но конкретно у крепостных великоросских крестьян и степень институциализации системы правил была высокой, и крайняя форма реакции достигалась сравнительно быстро.

В поздней Речи Посполитой — и губерниях РИ, от неё отжатых — ситуация была много хуже. Барщина де-факто не ограничивались "павловскими" 3 днями в неделю, и могла даже доходить до 7/7 — т.н. "месячина", когда крестьянин получал еду на руки и фактически уже не отличался от раба. Впрочем, немало крестьян не соглашалось с таким положением вещей и устраивало восстания или побеги (особенно на украинском фронтире, где можно было податься в казаки).

Также стоит отметить, что после разделов Речи Посполитой тяжелые формы крепостничества (вплоть до "месячины") начали внедряться и в исконно русских губерниях (преимущественно в Черноземье в последние десятилетия крепостного права). Но даже в этих не бывших типичными случаях крестьяне обычно не лишались земельного надела совсем, как это практиковалось в западных губерниях.

[8] В двух словах, более крупные поместья были более устойчивы к условиям общемировой (как минимум, общемиросистемной) рецессии XVII века + в условиях децентрализации законодательной (в т.ч. налоговой) системы и общего бесправия крестьянства шляхта, особенно крупная, всё больше приватизировала доходы, перекладывая издержки на спины крестьян. Низы шляхты девальвировали понятие аристократии, и, будучи не в состоянии быть самостоятельными, становились клиентами магнатов. Хотя надо отдать должное польской "средней", или "долевой" шляхте (szlachta czastkowa) — она сопротивлялась всевластию магнатов до последнего, а после разделов Речи Посполитой стала основой польского повстанчества.