Не высовывайся

https://mrakopedia.net/wiki/Не_высовывайся

Комнаты для курения в тридцать шестой школе на бумагах, конечно, не было, но каждый школьник знал, где она находится: в двух шагах от туалета для мальчиков на втором этаже, за старой рассохшейся дверью на пожарную лестницу, запертой с той стороны на кривой крючок. Попасть проще простого: проталкиваешь тонкую линейку в щель между дверью и косяком, поддеваешь крючок — и ты уже там. Если запереть дверь за собой, останешься в полной безопасности. Шум большого коридора прекрасно заглушает звуки, дверь на третьем этаже заложена кирпичом, а учителя не носят с собой линейки. Комната для знакомства с новичками на бумагах тоже не значилась, но каждый школьник знал, что она находится в курилке.

Илья Симаков был новеньким из 8Б, и это был его первый день в тридцать шестой школе. Поэтому в ожидании звонка на первый урок он стоял в облаке дыма чужой сигареты среди высоких стен в облупившейся зелёной краске и тщетно старался не кашлять. Глаза слезились, сжатые в замок у пояса руки выдавали испуг, но Илья твёрдо решил: на этот раз он всё сделает так, как нужно. Он выучил правила игры в школьную иерархию и готов их принять. А если сжать руки, меньше будут дрожать плечи. Лучше так. Встречающие из 8Б смотрят на новичка молча, жадно и с торжеством. Две девчонки, три незнакомых пацана и один уже знакомый, тот, кто и притащил Илью в курилку. Вожак. Акселерат. На голову выше остальных. Кликуха – Крез. На нем расстегнутая спортивная куртка, под курткой тёмная майка без рисунка, так что выделяется он только позой. Крез стоит, подбоченившись, улыбается, сигарета выписывает восьмёрки в длинных пальцах. Илья понимает: пока они не назначили его жертвой. Они изучают новичка и обозначают свой статус. Сигарета – символ власти, скипетр вожака. Крез на его глазах затянулся только один раз, и то для того, чтобы выпустить ему в лицо приветственную струйку дыма. Наконец Крез нарушает молчание.

– Значит, ты у нас будешь Илья.

– Да, – отвечает Илья, – это я.

– И мало того, что Илья, так ещё и Симаков!

– Да, – отвечает Илья, – всё так.

Крез улыбается немного более ехидно. Наклоняется, делает вторую затяжку.

– А может, мы будем звать тебя Симочкой?

– Нет, не стоит, потому что мне совершенно не подходит имя Симочка, спасибо! – твёрдо говорит Илья. Руки сжаты уже до боли.

Крез смеётся, смеется и фыркает. Кто-то сзади подхватывает смех. Илья их не видит, он слезящимися глазами смотрит на Креза, на мочку левого уха, ведь взгляд в глаза – вызов, а взгляд вниз – слабость. Взгляд, не выдающий ни робости, ни наглости. Как его учили.

– Да расслабься ты, без б, – Крез хлопает ошарашенного собственной смелостью Илью по плечу, посыпая пиджак сигаретным пеплом. – Все свои, чё ты. Откуда ты нарисовался такой вежливый?

– Из двести первой школы.

– Какими судьбами к нам?

– Родители так решили.

– Значит, родители, хорошо… – Крез задумывается на несколько секунд о чём–то своём, отводя взгляд в сторону, затем бросает резкое:

– Деньги есть?

– Это ты собираешь на… «общак», да? – спрашивает Илья.

Крез в ответ скалится. Илья разжимает практически онемевшие от напряжения руки и выгребает из брючного кармана все его содержимое: буфетные деньги на три дня шестью скомканными бумажками.

– Да, у меня как раз есть триста рублей, и я отдаю эти деньги на общак 8 Б класса.

Крез опять фыркает и начинает ржать в голос, от души лупя себя по коленке. Деньги, конечно, берёт. Сзади ему вторят смеющиеся голоса, смеются они не в пример более искренне, чем раньше. Илья старается не отвлекаться. Он смотрит на мочку уха вожака.

– Блять, – сквозь смех говорит Крез, запихивая деньги в свой карман. – Ты реально странный, ты в курсе?

– Мне иногда такое говорят, – признаёт Илья.

– Ладно, не психуй, мы тут добрые. Спрашиваю сразу, чтобы потом ко мне не было вопросов: высовываться у нас не будешь?

– Да ты что! Конечно же, нет!

Как-то нарочито получилось, он это чувствует и добавляет поспешно:

– Я же ещё с детства понял. Нельзя высовываться.

– Ты, может, у себя в двести первой высовывался? Так вот. Здесь – не смей. Сразу сдохнешь. Усёк?

Догоревшая сигарета останавливает свои восьмёрки, указывая Илье в лицо гаснущим огоньком. Крез на миг становится очень серьёзным, кажется кем-то гораздо взрослее своих лет.

– Высовывались здесь до тебя уже такие, как ты… умники.

У Ильи хватает ума не спрашивать, что с ними стало, но ему понятно: Крез был тому свидетелем.

– Я понял, – ответил он, поперхнулся и продолжил с видимым трудом. – Я не буду высовываться.

– Смотри ж, какой понятливый, – Крез вышвыривает гаснущий окурок куда-то в полутьму пожарной лестницы и ловко скидывает крючок с двери пинком длинной ноги, заставив Илью испуганно отскочить. – Чувствуй себя здесь как дома: не дури и слушайся папу. Всё, свободен.

– Хорошо, – тихо отозвался Илья.

По смешкам сзади он понял: от него не требовалось отвечать.

Он опять сжал руки в замок и молча вышел в коридор, стараясь держать ровную осанку. Прошёл мимо настежь открытой большой двери туалета, примотанной к крюку в стене цепью с навесным замком. Прошёл мимо комнатушки школьной бухгалтерии, на двери которой приклеили распечатанное на плохом принтере предупреждение: «Без согласования не входить». Дверь, кажется, заперта, но из-за неё доносится стук клавиатуры: люди там есть, и сейчас они работают.

Вышел в пустой коридор второго этажа. Позднее его осмотреть не получится, будет слишком людно. Илья хорошо видел, что подбитый гвоздями линолеум весь в черных полосках - отметинах от дешевой обуви – тут совсем такой же, как в двести первой. И рассохшиеся окна с потёками белил на стеклах такие же. А вот узорчатые решетки, прикрученные к стенам изнутри помещения, уже в новинку. В двести первой не было решеток ни изнутри, ни снаружи, и для того, чтобы дети не высовывались из окон, там хватало монтажной пены и строгого предупреждения. Не было в двести первой и оранжевых рубильников с надписью «Общая эвакуация», а здесь Илья насчитал их три на этаже.

Илья дошёл до конца коридора, нервно посвистывая, и повернул назад. Он пытался оценить, прошёл ли он испытание Креза. Что они сейчас делают там, в курилке? О чём говорят? Смеются над ним? Будут и дальше трясти деньги? Или забыли о нём и говорят о чём-то своём?

Илья задумался, остановился.

Они вряд ли сразу оставят его в покое. Страшно.

∗ ∗ ∗

Учительницу физики зовут Антонина Витальевна. Седые волосы стянуты в тугой пучок, карие глаза за стеклами строгих роговых очков привычно излучают гнев, чёрная блузка припорошена мелом, в руках яростно звенят ключи от класса. Она настолько похожа на воплощенный стереотип злой учительницы, что Илья предполагает: в этом и есть её план. Весь внешний вид – продуманный образ, зловещий и эффектный. Там, где ученики играют сложные роли в школьной иерархии, учительница тоже должна играть свою роль: быть устрашающей.

– Встали у двери в ряд по два! – приказывает Антонина Витальевна и резкими движениями отпирает дверь. Потом распахивает её настежь. Металлическая окантовка дверной ручки со звяканьем сталкивается с выбоиной посреди ровной штукатурки, выдавая Илье её происхождение.

– Проходим! Не толпимся! Занимаем свои места!

Скорее всего, очереди в коридорах тоже строились по каким-то неведомым законам всей этой школьной иерархии. Этот урок был первым, и Илья внимательно разглядывает типичное для тридцать шестой школы построение в ряд по два. Ближе всех к дверям кабинета стоят самые беззащитные. Сутулятся, быстро проскакивают вперед, стараясь быть незаметными. Сзади – элита класса, Крез и приближенные, болтают, смеются. Вставать за ними не смеет никто. По соседству с коридором в такую же очередь строится другой класс, но из толпы низенькому Илье мало что видно.

Когда Илья равняется с порогом, Антонина Витальевна хватает его за плечо. Руки сильные, цепкие.

– Симаков? Илья? – спрашивает она в самое ухо.

– Да, это я.

– Сядешь за третью парту. С Никитой Щебечихиным.

Она выпускает плечо, переключается, и освободившийся Илья проскакивает внутрь кабинета, слыша уже за спиной:

– Крезин! Вынь руки из карманов, Крезин! А я сказала: пока рук не вытащишь, в кабинет не войдешь!

В классе стоит полутьма, и солнечный свет, проходя сквозь фигурные решетки на окнах, оставляет на партах и доске зловещий узор из теней. В лучах света танцуют заполошные пылинки.

Никита уже сидит на своём месте. Тетрадь у него тонкая, измятая, учебники обтрепанные, и сам он кажется каким-то истрепанным: мелкий, с тонкой шеей, неестественно тощий, да ещё и лицо дёргается еле заметно; ладони прячет в длинных рукавах кошмарного растянутого свитера, с заплатами под кожу на локтях. Он пытается приветливо улыбнуться. Улыбка получается кривой.

– Привет, – Симаков протягивает руку. – Так ты Никита? Я Илья.

– Привет, – детским голосом отвечает Щебечихин, пожимая руку.

У него холодные потные ладони и слегка дрожит левое веко. Илья понимает, что стесняется на него смотреть. Никита – из тех, кто стоял в самом начале очереди. Илья садится за парту, переживая – а не опасно ли в тридцать шестой для новичка делить парту с явным изгоем?

Крез заходит в класс последним, вразвалочку, и неторопливо шествует к задним партам. Антонина Витальевна запирает кабинет изнутри тяжелой металлической щеколдой, под щебет звонка включает свет и разворачивается к кафедре.

Урок начинается. Илья, уже подготовивший учебник и рабочую тетрадь, встаёт с места, приветствуя преподавателя.

Антонина Витальевна истошно кричит, пятится и падает на кафедру. Журнал падает у неё из рук и шлёпается на пол, очки наполовину съезжают с носа, лицо становится такого же цвета, как пятна мела на блузке. Учительница поднимает дрожащую руку, указывает на Илью и начинает судорожно набирать в грудь воздух.

– Симакооооооооооооов! – орёт на выдохе Антонина Витальевна так громко, что у Ильи закладывает уши.

Илья стоит в совершеннейшем ступоре, оглядывая класс. Он ожидает смеха, изумлённых вздохов, чего угодно. Но весь класс замер и испуганно, настороженно смотрит прямо на него. Никто не смеётся. Никита крабом пятится от Ильи вместе со стулом, и стул жалобно скрипит.

– Ты меня под суд подвести хочешь?! Ты меня до инфаркта решил довести?! Три года прошло уже, а они всё туда же, они всё туда же! – продолжает кричать Антонина Витальевна.

– П–простите, пожалуйста… – лепечет Илья.

Антонина Витальевна на негнущихся ногах доходит до первой парты и садится прямо на книги. Она тяжело дышит, руки её трясутся мелкой дрожью.

– Вон из класса, – слова звучат неожиданно тихо. – Убирайся.

– Н-но… что я сделал? – не понимает Илья.

– Никто не встаёт, он один встаёт, – уже сама себе говорит Антонина Витальевна и смотрит в пол. – Как будто самый умный. Как будто ему больше всех надо. Три года…

Никита робко тянет Илью за штанину.

– Выйди, – шепчет дёрганый мальчик с птичьей фамилией посреди полной тишины. – Сейчас так надо.

Илья, не помня себя, выходит из-за парты и шагает к выходу. Оглядывается на Креза. Крез с задней парты у окна ловит его взгляд и зловеще проводит у горла кулаком с отогнутым пальцем. Илья всё понимает.

Илья понимает, что только что сделал, и его с ног до головы прошибает мурашками.

– Я думал, все встанут, – оправдывается он. – Я… я не хотел высовываться.

– Федотов, запри за ним, – говорит Антонина Витальевна кому-то и поднимается с парты с видимым трудом. Федотов встаёт с ближайшего к двери места, он тоже явно испуган, и на его лбу в свете лампочки блестят капельки пота.

– Больше на моих уроках ты, сопляк, не появишься, – добавляет учительница.

Скрипит щеколда, открывается дверь. Илья выходит. Дверь с хлопком закрывается за его спиной.

∗ ∗ ∗

Это полная катастрофа, и впору благодарить Бога за то, что не произошло ничего ещё хуже, но в светлой голове тихого ботаника Симакова как будто закончились мысли. Шокированный Симаков ощупывает себя, осознавая, что только что произошло, правда ли он так рисковал. Он всё ещё здесь, он всё ещё в порядке. Но он не может так просто уйти, он должен знать… он просто должен знать… Если приложить ухо к дверной щели и прислушаться, можно узнать, что происходит в классе.

– Антонина Витальевна, а я в туалет? – слышит Илья наглый голос Креза среди полной тишины. Должно быть, учительница кивнула, потому что Крез встаёт и шагает к двери. У Ильи бешено стучит сердце. Он знает: Крез идёт за ним.

«Клацсь-клацсь-клацсь», – стучат по линолеуму крезовские ботинки. Крез подходит к двери размеренно, неторопливо. Наверное, он знает, что жертва подслушивает. Наверное, он нарочно идёт медленно, чтобы жертве было страшнее. Клацсь-клацсь-клацсь.

Если очень быстро броситься к лестнице, то можно успеть добежать до вахты и попросить помощи. Но Илья не двигается с места. С него достаточно, он не сможет ничего сделать в состоянии такого шока. Если Крез захочет с ним расправиться, пусть сделает это быстро. Щеколда поднимается. Крез выходит в коридор и смотрит на замершего у дверей Илью злым взглядом. Потом берёт за лацкан пиджака и тянет за собой по коридору.

«Какой же он всё-таки высокий», – думает Илья и безропотно идёт за ним.

Крез идёт быстро, не оглядываясь. Илья семенит за ним в ожидании расправы.

Решётки на окнах. Очереди в класс. Можно было сразу догадаться, что здесь не принято вставать.

Крез доводит Илью до туалета с цепью на двери и с силой, от плеча, швыряет внутрь. Илья падает на бедро и негромко вскрикивает от боли, не смея повышать голос. Крез подходит к нему, хватает за шкирку, как котёнка, и тащит по затоптанному грязному полу дальше, к кабинкам, очень спокойно и молча. Потом отпускает и наступает длинной ногой на грудь.

– Смерти, значит, ищешь, – заключает Крез, неторопливо вытирая подошву об белую рубашку своей жертвы. – Я же предупреждал тебя.

Илья молчит.

– Ну, скажи что-нибудь, – приказывает Крез.

– Я думал, все встанут, – объясняет Илья. – Это привычка. В двести первой мы всегда перед уроком вставали. И поэтому…

– Всё, заткнись. В тридцать шестой не встают. Потому что если один урод встанет раньше остальных, то он высунется. Двух секунд хватит, чтоб ты, блять, высунулся. Тебе вот повезло.

Илья нервно сглатывает. Да, ему повезло.

– Три года назад… на уроке Антонины Витальевны… кто-то высунулся?

Крез сплёвывает и снова медленно вытирает подошву об лежащего. Сначала об белую рубашку Ильи. Потом об щёку. Илье мерещится, что подошва пахнет говном, он переворачивается, еще успевает встать на четвереньки, и его рвет на пол туалета недавним завтраком – кашей и блинчиками. Крез смотрит так, будто ждет, что Илью вывернет наружу всеми внутренностями. Может быть, так оно и есть. Илья садится на пол, смотрит на Креза снизу вверх. Вот если встать, точно опять собьет с ног. Он не чувствует в Крезе злобы, только страх, да и красоваться ему сейчас не перед кем.

– Какой же ты ущербный, – кривится Крез. – Почему ты до сих пор не сдох? Слушаем короткую лекцию «Как не сдохнуть» для дебилов. Айн: высовываться, блять, нельзя. Цвайн: нет, в переносном смысле тоже нельзя. Драйн: тот, кто высовывается, ставит под удар всех окружающих. Вопрос к классу: что из этого ты не знал?

– Всё знал…

– А что я тебе сказал перед уроком?

– Что в тридцать шестой опасно высовываться…

– Бинго, блять, пять с плюсом. В тридцать шестой уже было четыре жертвы. Школы закрывают после шести. В последний раз у нас три года назад такой же как ты додик решил понтануться перед тёлками и на продлёнке спрятался в классе Тоньки-пулемётчицы. Когда все наши вышли с продлюги на улицу, Тонька заперла класс и оставила окна открытыми, чтобы проветрить. Этот додик из окна и высунулся. Успел помахать рукой. Человек двадцать всё видело. С тех пор на окнах решётки, а Тонька такая Тонька.

– А ты видел?..

Крез пинает его в плечо. Илья зажмуривается и, когда понимает, что следующего удара не последует, приоткрывает глаза. Крез стоит над ним, мрачный, зловещий, погружённый в воспоминания.

– Видел. Вставай. Сегодня после уроков придёшь за школу к гаражам. Где гаражи – узнаешь. Там решим, что с тобой будем делать после всего этого. Не придёшь – прикончу. Ещё раз высунешься – прикончу. Всё понял?

– Да, я всё понял…

– Точно, сука, понял? – Крез с размаху пинает Илью по рёбрам.

– Точно, – хрипит Илья и встаёт на четвереньки. Потом на ноги. Ребра еще не отпустило, левое плечо тоже отзывается на попытку встать болью, приходится схватиться за уголок кабинки.

– Ты думаешь, ты один тут рисковал? Все могут сдохнуть из-за тебя. Вообще все, – шипит Крез, отворачивается и лезет в карман за сигаретами. Илья, прихрамывая, выходит. На выходе он оглядывается. Крез стоит лицом в угол в облаке дыма, и он как будто бы стал ниже.

«Наверное, тоже перепсиховал», – безучастно думает Илья. Унижение стирается из памяти, почти не оставляя следов. Потому что гораздо важнее другое.

Несколько минут назад он высунулся.

В ожидании звонка Илья вспоминает всё, что знал о тех, кто высовывается. Нужно отвлечься. Осознавать произошедшее, осознавать, что несколько минут назад он высунулся и чуть не… осознать это до сих пор не даёт какой-то блок в голове. Нужно понять, был ли риск реальным. Доказать себе, что сейчас всё в порядке.

Продолжение>