«Не в том…»

Как только отзвучали последние слова священника, Разумихин тут же сорвался с места и направился к выходу, туда, куда скрылся Родион. Меньше всего возле церкви он ожидал увидеть такого человека, как Раскольников: у них не раз заходил разговор по поводу веры, и всякий раз он недовольно хмурился и отмахивался от Дмитрия, говоря, что все это глупости. А теперь вдруг пришел на службу?

— Родя! — выкрикнул Разумихин, распихивая зевак с тротуара и получая в ответ недовольные возгласы. Ему было все равно: его взгляд непременно пытался выцепить Раскольникова, который специально старался затеряться, убежать, скрыться, но не в этот раз. Дмитрий нагнал Родиона в одном из темных переулков, и обоим понадобилась минута-другая, чтобы отдышаться.

Последнее время Раскольников был сам не в свой, и Разумихина это очень беспокоило. Если и раньше он не был слишком открытым и жизнерадостным человеком, то теперь и вовсе закрылся в себе, перестал есть, а лицо его приобрело нездоровую бледность. Пару раз Дмитрий предпринимал попытки выудить из товарища правду, позаботиться, но Родя лишь огрызался в ответ и прогонял его прочь.

— Что ты тут делаешь? — с деланным равнодушием интересуется Раскольников, скрестив руки на своей груди, чтобы скрыть пробежавшую по ним дрожь.

— Взаимный вопрос. — не скрывая своего возмущения отвечает Разумихин, подойдя чуть ближе, чтобы Родион уж точно бы не смог вновь оттолкнуть его и уйти, как ни в чем не бывало. Тот длительно молчит, явно пытаясь подобрать приличный ответ, и уклончиво бормочет:

— Я… Мимо просто проходил, услышал, что…

— Вот только не надо мне врать, Родя. Если бы я тебя не увидел, ты бы так и остался там стоять. — Дмитрий говорит строго, словно отчитывая ребенка, совершившего пакость. Право слово, неужто Раскольников действительно считает его настолько глупым? Недалеким? Или просто рассчитывал, что ему опять все сойдет с рук, если он потеряется в толпе? Нет уж, не в этот раз.

Родион долго молчал, оглядываясь по сторонам, как воришка, и наконец пробормотал:

— Ну… Ты рассказывал, что ходишь в церковь, я тоже решил… попробовать. — от этих слов все тело Разумихина пронзило необъятное чувство, которому не было точного названия. Чтобы Родя — его Родя — да попробовал ходить в церковь? Это уже было большим, даже отчаянным шагом, на который он бы ни за что не решился просто так, и Разумихину было страшно представить, что именно им двигало.

Дмитрий наконец заметил, что Раскольникова бил крупный озноб, и тот все сильнее жался в свое порванное, непригодное пальто, и ему вдруг стало ужасно стыдно за свою наглость и настойчивость. Он откашлялся и осторожно приобнял Родиона за плечи, позволяя тому схватиться за лацканы своего собственного пальто.

— Пойдем, я доведу тебя до дома. — пробормотал Разумихин, выводя его из переулка обратно на тротуар. Некоторое время они шли в полной тишине, вслушиваясь в звуки засыпающего Петербурга, когда Раскольников вдруг остановился, едва не заставив Дмитрия упасть, и зашептал не своим, хриплым голосом:

— Я… Разумихин, мне тебе непременно надо признаться, иначе жизнь моя будет кончена. Не могу я… не могу, понимаешь? — Родион затрясся еще сильнее, хватаясь ослабевшими пальцами за Дмитрия, и всячески избегал его глаз, боязливо оглядываясь. Эта суетливость, так ему свойственная, теперь заставила Разумихина по-настоящему начать переживать. Он крепче прижать трясущегося Родю к себе, поглаживая его по спине, и, повинуясь какому-то внутреннему инстинкту, осторожно поцеловал уголок обветренных губ.

Раскольников тут же замер почти в животном ужасе и наконец приподнял голову, с удивлением на него глядя, а Разумихин, весь розовощекий (то ли от смущения, то ли от колючего мороза), нежно ответил:

— В этом нет ничего плохого, Родя. Я ведь и сам… — Дмитрий не договорил и рассмеялся, не замечая, как по щекам Родиона катятся горячие, стыдливые слезы.

Не в том он хотел признаться, не в том…