Не родня, часть 3

В конечном счете, родителей выставили дураками, дело закрыли, не успев начать, оформили всё как несчастный случай. Похоронили быстро, а меня около года по детским психологам да психиатрам тягали. Я, разумеется, рассказал в милиции свою версию произошедшего. И про деда рассказал, и про стук в окно, и про то, что бабушка всё это видела. Вот только бабуля моя почему-то лишь плакала, перекрещивала меня и просила у боженьки для меня здоровья.

Как по дешёвому сценарию, отец сильно запил с тех пор, а мать в религию кинулась. Бабушка умерла через несколько месяцев после Иркиных похорон. Она совсем после трагедии слабая стала. Почти перестала есть, только молилась постоянно. Молилась и плакала.

После бабушкиных похорон дом служил мои родителям дачей, а если точнее, то складом под кодовым названием «На всякий случай», куда отправлялись в ссылку все те вещи, которые даром никому не были нужны, а вот еврейская душонка выбросить не позволяла. В летнее время – редкие шашлыки, зимой – не менее редкие визиты моего отца, чтобы протопить печь. Теперь эта миссия лежала на моих плечах. Нам с Танькой, конечно, этот дом, как мёртвому гулящая баба, а продать рука не поднимается.

Поймав себя на том, что кофе в кружке давно закончился, и я жую кофейную гущу, я вернулся к реальности, сплюнул отвратительное содержимое в ту же кружку и полез в шкаф с одеждой за чем-нибудь приличным. Таня уже переоделась и молча ждала меня у входа в кухню, многозначительно постукивая указательным пальцем по тыльной стороне запястья. До Нового года оставалось чуть меньше часа.

***

Если судить по тому, как начался Новый год, то не сулил он абсолютно ничего хорошего. Лучше предыдущего он не будет, интереснее – безусловно! Встретив «по-семейному» и пожелав Вере с детьми спокойной ночи, мы с супругой вышли в тёмный двор нашей панельки. Год то новый, а декорации всё те же – унылые и депрессивные. Разве что уродливый снеговик окончательно превратился в кучу снежного месива. Направляясь в сторону привокзальной площади, где мы намеревались взять такси за баснословную цену, мы с женой повстречали последнего человека, которого ожидали увидеть. У соседнего подъезда, кормя что-то сарделькоподобное из ладони, сидел Маугли. Омч, мило похрюкивая, что-то с аппетитом ел с руки нашего соседа.

– Удиви нас, Антоха, – сказала Таня, когда мы подошли поближе.

– О! Чета Романовых в сборе! – воскликнул Маугли, вытер руку о штанину и, достав из-за пазухи стеклянную бутылку «чего-то», сделал солидный глоток. – Как встретишь, так и проведёшь. Слыхали?

– Дай угадаю, – начал я. – Снова «госпожа сковорода»? Ударили по левой – подставь правую?

– «Госпожа сковорода»? – переспросила Таня, в упор уставившись на меня.

– Долгая история, – отмахнулся я.

– А вот хрен вы угадали! – сказал Маугли закуривая. – Случилась одержимая женщина! Вернее, две. Если в двух словах, то после нашей встречи, Дюх, я вернулся домой, зашёл в ванную. Стою я такой, никого не трогаю, мою Омчу лапки, а мне меж лопаток скалкой прилетает! Оказывается, пока меня не было, приехала эта конченая! Тёща моя. Полинка, жена моя, конечно же, всё ей растрепала, мол, какой я мудак и бла-бла-бла.

– Ну, скалкой по спине, а ты что? – спросила Таня. – Не томи.

– А что я? Ну я ей рефлекторно и втащил!

У Тани непроизвольно приоткрылся рот, а глаза готовы были вылезти из орбит.

– То есть, как втащил? Ударил? В лицо? – спросила моя супруга.

– Ага! Вмазал прямо в это поросячье рыло!

Таня на мгновение онемела.

– А Полина что? – спросил я.

Маугли вытряс в открытый рот остатки содержимого бутылки, демонстративно швырнув её за спину.

– Пришлось и ей втащить, – произнёс наш сосед и пристегнул карабин поводка к ошейнику Омча.

Теперь онемел я. Повисла непродолжительная пауза и, словно чувствуя неловкость за содеянное, Маугли спросил, пряча шею от ветра за низенький воротник ветровки:

– А вы куда, если не секрет, в такую-то пору?

Мы с женой переглянулись. Таня молча проверила содержимое своего кошелька, отложила на такси, взглянула на часы в мобильнике.

– Бери свой хрюкающий зельц и поехали, – сказал я.

– Куда? – в голосе Маугли читалось искреннее удивление.

– Туда, – отрезала Таня. – В казённый дом.

– Мне кажется, у меня не та покупательская способность для казённого дома, – саркастично выдал Антон, прекрасно понимая о каком «казённом доме» идёт речь.

Маугли с досадой взглянул на недавно выброшенную бутылку.

– Не парься, – успокоила его Таня. – Купим у таксистов.

***

– Интересно, а какое индейское имя было бы у тебя, живи мы где-нибудь в прериях? – с саркастичной улыбкой спросила Таня Маугли.

– Хромой Койот, – вставил я. – Или Контуженый Бизон.

Маугли, не обращая внимания на подтрунивания, налил себе половину наркомовского и выпил одним глотком, даже не скривившись.

– Бездонная Утроба, – сказал он с самоиронией, ища глазами на опустевшем столе хоть какую-нибудь закуску. – Я вот, между прочим, пить бросаю. Новый год, новая жизнь и все дела.

– Пить? Бросаешь? Ты? – спросила Таня. – Так ты же сейчас заливаешься.

– Формально, я пью ещё «вчера», – философствовал Антон. – Как гласит «Первый закон алкоголика»: Пока не вырубился, ещё «сегодня»! Так что, технически, ещё четверг.

– А «Второй закон» гласит, что закусывать нужно. Ты же не поднимешься с утра! – сказала Таня.

– Говорят, Дед Мороз убивает плохих детей похмельем, – серьёзно произнёс Маугли, уставившись на пустой стакан.

Повисла непродолжительная пауза, прервавшаяся заразительным звонким Таниным смехом.

– Эй, синий философ! – сказал я. – Забыл совсем. У меня в кармане пальто баночка оливок лежать должна. – Хоть что-то на зуб тебе будет, если твой желудок переварит пищу для людей.

– Мой желудок переварит асбест! – выдал Маугли, вставая из-за стола, и вышел из комнаты.

Послышалась возня, звякнули ключи в кармане пальто, что-то упало. Неожиданно повисла давящая тишина, нарушаемая тиканьем настенных часов. Было три часа ночи.

– Дюх, – подрагивающим голосом позвал меня Маугли из кухни. – А что это у вас соседи по огороду шарятся?

– Соседи? – переспросил я озадаченно, вставая из-за стола. Таня последовала за мной. – Тут на всей улице ни одной живой души.

Мы вошли в кухню. Маугли стоял у окна и щурил усталые глаза в темноту двора. Я встал рядом, пригляделся. И вправду, по огороду слонялось две фигуры. Одна массивная, рослая, какая-то аморфная. Другая была явно ребёнком, юрким и прытким. Она мельтешила взад – вперёд, от груши к яблоне, от сарая к колодцу, и что-то тягала за собой, словно машинку на верёвочке.

Я, не надевая пальто, выскочил во двор, Таня последовала моему примеру. Последним вышел Маугли, зачем-то прихвативший с собой топор, стоявший у растопленной печи.

Огород был пуст. Во дворе тоже никого не было. Никаких признаков незваных визитёров.

– Может это преждевременная «белка»? – предположил Маугли.

– Но я-то трезвый, – отрезал я.

Где-то вдалеке горько выла собака. Таня с Антоном вернулись в дом, я закурил, прошёлся по пустому двору, вглядываясь в темноту, пытаясь рассмотреть во мраке желаемое. Никого. Из распахнутой двери, кряхтя и неуклюже семеня короткими лапками, выбежал Омч. Обнюхал штабель обрезной доски, сложенный у забора, сделал свои собачьи дела и с чувством выполненного долга, забежал обратно в сени. Выбросив бычок в темноту, я последовал за ним.

Когда я вернулся, Таня уже клевала носом, бездумно листая ленту в ВКонтакте. У Антона же, напротив, будто открылось второе дыхание, он что-то оживлённо рассказывал моей супруге о заработке на тотализаторах. Я, сам того не желая, с тревогой поглядывал на окно, выходящее на огород. Тот был по-прежнему пуст.

– Ладно, полуночник, – обратился я к Маугли. – Мы на боковую. Омч за старшего.

Антон с расстроенным видом указал на только что открытую бутылку «Ржаной»:

– А это ты с кем прикажешь допивать?

– С зеркалом пей, если скучно, – сказал я, стрельнув глазами на пыльное трюмо, стоящее в соседней комнате. – А если сделаешь зеркальный коридор из створок, то со всем своим племенем пить сможешь.Таня устало поднялась с кресла, потрепала Антона по небрежной шевелюре.– Только дом не сожги. Кури на улице, – добавила она.

***

Первая проснулась Таня, как позже выяснилось, от вони, наводнившей весь дом. Я же проснулся от неистового крика. Кричала моя жена.

– Твою мать! Ты что творишь?! – исступленно донеслось из кухни. Что-то с грохотом упало на деревянный пол. Вопль повторился. Громыхнула входная дверь, зазвенела посуда. Я вскочил с кровати, помчался на крик. В доме витал запах падали.

На кухне я увидел плачущую жену, тщетно пытающуюся открыть водопроводный кран, сжимая вентиль запястьями. Танины ладони были обожжены до мяса. Характерные водянистые волдыри даже не успели выступить. Кожа просто сгорела, наполнив смрадом маленькую кухню. У печи, в луже отвратительного варева, лежал перевёрнутый чугунок. Из чугунка торчали обваренные, с вылезшей шерстью, задние лапы собаки. На появившихся отвратительных проплешинах белело мясо.

– Он…он! – захлёбываясь слезами и скуля от боли, причитала Таня. – Он сварил Омча! Он…он…

– Где он? Где Маугли?! – крикнул я.

– Он сварил собаку, Андрей!

– Где Антон?!

– Он выбежал, как только услышал тебя. С ним что-то не так!

– По-моему, это очевидно, – сказал я взглянув на вывернутый чугунок. – Что с руками?

Таня, дрожа всем телом, опустилась на табурет.

– Я почувствовала дикую вонь. Услышала возню на кухне. Зашла, а тут этот дебил Омча варит, помешивая кочергой. Я сразу даже глазам не поверила! Оттолкнула Маугли от печи и машинально за чугун схватилась, – Таня рыдала. – Я его спасти хотела. Собачку!

На Танины руки было даже больно смотреть.

– Где этот белочник? – в очередной раз спросил я.

– Говорю же, не знаю! Выбежал, как ошпаренный, что-то бормоча, как мантру. Андрей, с ним не то что-то. Это не водка! Его глаза… зрачки, словно растеклись по глазным яблокам. Я не свихнулась. Я, правда, видела.

Я метался по дому в поисках мобильника. Нужно было звонить в «скорую». Нашёл. Набрал. Связь прервалась. Попробовал ментам – аналогично. Попытал счастья с Таниного телефона, но результат был предсказуем.

– Сраный оператор! И это их «сто процентов покрытия»?! – не в силах сдержать злобу, заорал я. – Да разве что анальными зондами!

Таня попросила сигарету. Я закурил ей, вставил тлеющий Camel в уголок губ, вышел на улицу, тыча телефоном в чёрное небо, словно статуя Свободы факелом, в надежде поймать сигнал.

В голове роились вопросы, теории, догадки. Что стряслось с Маугли? И неожиданно жуткий пазл из кошмаров и ужасных событий двадцатилетней давности начал складываться.

«Трюмо! – пришёл я к заключению. – Этот кретин бухал с зеркалом! Что, если бабкины суеверия вовсе не глупые россказни, как мне это твердили мои родители, вторили врачи? Что, если в трюмо действительно что-то живёт? Ведь я сам всё это видел двадцать с лишним лет назад. Наверное».

Череда неустанно преследующих меня кошмаров и та трагедия, которую мне довелось пережить, будучи ребёнком, с течением лет, слились в один липкий, навязчивый сон, в который я и сам переставал верить. «Может, ничего этого не было, и с Иркой действительно произошёл несчастный случай?»

Мои самокопания прервались Таниным воплем. «Да что опять?» – подумал я, вбегая в дом.Из люка в полу, ведущего в погреб, срывая ногти и собирая под себя обожжёнными руками половики, тщетно пыталась выбраться моя супруга.

– Андрюша! Он меня держит! Андрей! Маугли внизу! – неистово вопила Таня.

Я схватил жену за запястья, пытаясь вырвать её из хватки того, кто ещё несколько часов назад был нашим старым другом. Я чувствовал, как Таня, словно в агонии, исступлённо лягает хохочущего в погребе Маугли. Крышка люка била по лопаткам, царапая спину. Кое-как вырвав жену из лап обезумевшего товарища, я с грохотом закрыл крышку погреба, навалившись на неё всем телом. Таня стояла на четвереньках, дыша через раз, держась за рёбра под левой грудью. Дождавшись, пока пыл пленённого в погребе Маугли поугаснет, я водрузил на крышку тяжёлый, забитый барахлом, комод, стоявший в сенях.

– Андрей, я не могу дышать, – с трудом выдавила Таня и, перевалившись на бок, сползла по стене.

– Давай, родная, давай. Всё получится, – подбадривал её я, помогая подняться. – Валим от сюда. Стучимся в первый жилой дом и звоним ментам. Давай, дорогая, давай.

Плача и поскуливая, обхватив рукой грудную клетку, Таня всё же поднялась на ватные ноги. Напоминая зыбкой стойкой новорожденную лань, она неуверенно сделала несколько шагов к выходу и застыла, как вкопанная.

– Не паймаись! Не паймаись! – сопровождаясь задорным хихиканьем, донеслось из темноты двора.

Округлив и без того большие глаза, Таня прошептала:

– Может мы спим?

Я, лишившись дара речи, врос рядом с супругой. Судорожно протёр глаза, но картинка не изменилась. Во дворе, в нескольких метрах от нас пробежала босая девочка в грязной сорочке.

– Не паймаись! Не паймаись! – шепелявили из темноты. На этот раз, со стороны огорода.

В тёплом свете фонаря, стоявшего на углуучастка, припрыгивая на босых ногах, бежало серокожее существо. И только тогда я заметил, что сорочка была испачкана далеко не грязью. На груди, пестрели бурые пятна засохшей крови. Кожа серая, чёрные патлы жирными сосульками свисали со лба, глаза белёсые. За собой она, держа за длинную, испачканную кровью косу, тащила отрубленную женскую голову. Отвратительный обрубок, словно ненакачанный мячик, отскакивал от непаханой огородной почвы.

Таня завопила, выйдя из анабиоза. Из недр погреба раздался басистый приглушённый хохот. Я, спотыкаясь, цепляясь за стены и мебель, ринулся в дом за ключами от нашей квартиры на Советской. Таня, не желая оставаться одной, придерживаясь предплечьем за стену, зачем-то пошла за мной.

А затем, я словно вновь оказался в своём кошмаре. Помню как схватил ключи, помню матерившуюся Таню, умоляющую меня поторопиться, но совсем не помню того момента, как оказался приросшим ногами к полу у старого трюмо. Своего отражения я не видел. Из зеркала на меня смотрело что-то, некогда бывшее моей свояченицей. Передо мной стояла совершенно голая Вера с чёрными, как смоль глазами, слегка наклонивши голову набок и растянув синие губы в безобразной ухмылке. Груди были отрезаны, алая, чернеющая в тусклом свете кровь, стекала по складкам живота, пласты отложившегося по бокам талии жира были срезаны, в районе лобка, в чёрной пакле, копошились опарыши. Она держала за руки своих, очевидно мёртвых, детей с такими же чёрными, залитыми гудроном глазами.

Я отчётливо ощущал жар, идущий от зеркала, словно я дышал над свежесваренной картошкой. Зеркало начало запотевать, но запотевать изнутри. То, что было Верой, резким движением провело ладонью по стеклу, удалив конденсат. Я, не в силах сдвинуться с места, как заворожённый смотрел в пышущее жаром трюмо. Вера слепо смотрела на меня сквозь толщу стекла и что-то шептала мёртвыми губами. И только сейчас я заметил на заднем плане то, что не являлось ко мне даже в самых жутких ночных кошмарах.

На куче человеческой убоины, словно на троне, свесив длинные кривые ноги, сидело антропоморфное существо. Тощее, с иссиня-чёрной кожей, непропорционально длинными руками, с огромным, отвисшим, рыхлым брюхом, на которое падали обвисшие груди. Морду существа скрывали седые, сбившиеся волосы, через которые торчало обвисшее, свиное, заляпанное кровью, рыло. Тварь, играючи, подбрасывала в руке одну из грудей Веры.

За страшными фигурами в трюмо занималось пламя. Жар от зеркала становился нестерпимым. Я чувствовал, как солёный пот, заливая глаза, капал на пересохшие губы, минуя щетину.

– Разбей! – эхо, словно шарик от пинг-понга металось от уха к уху. – Разбей это сраное зеркало!

Кричала Таня, в панике метавшаяся в нескольких метрах за моей спиной, боясь подойти ближе. Я понимал, что от меня хотят, но сделать ничего не мог. Моё тело будто не принадлежало мне.

– Андрей! Твою мать! – голос Тани становился всё более далёким. – Разбей!

Нашу судьбу и судьбу нашей дачи решила баночка оливок, просвистевшая в нескольких сантиметрах от моей головы. Танин бросок достиг цели. Зеркало покрылось густой паутиной и через мгновение, из-за мириад осколков вырвались клубы пламени, взмывающие под потолок из-под рамы трюмо. Меня отбросило к стене, изрезав стеклом лицо и руки. Борода тут же обуглилась, превратившись в плешивую стерню. Огонь безжалостно поедал всё на своём пути, цепляясь за тюль и занавески, перепрыгивая на мебель, не брезгуя иконами. Тушить пожар было бессмысленно. Пламя распространялось с чудовищной скоростью, казалось, что там, по ту сторону зеркала, горит напалм.

Полное осознание происходящего пришло ко мне, когда Таня, превозмогая боль, в панике тянула меня по полу к выходу из дома. Первое что я сделал, оказавшись на улице и отдышавшись – это вырвал штакет из забора и принялся бить стёкла в собственном доме, помогая пожару надышаться. Таня, с безумными глазами, наблюдала за происходящим. Пламя в считанные минуты распространилось по всему дому. Через разбитые окна рыжие языки уже лизали стреху. Огонь полз на крышу.

– Вот теперь можно и пожарных вызывать, – сказал я, когда огонь уже начала пожирать фронтон.

– Наши мобильники… – сказал Таня.

Я промолчал, обнял жену за талию, помог присесть на сложенные у забора доски. Закурил себе и ей. Столп тяжёлого чёрного дыма, не тая в воздухе, упрямо стремился ввысь. Скоро должна была начаться самая зрелищная часть огненного шоу – обрушение крыши. Где-то вдали выла сирена вызванных кем-то пожарных. Я размышлял, глядя на догорающую дачу, о перспективах грядущего года и о том, где же мы повернули не туда. И нам с Таней только предстояло узнать о трёх трупах, покоящихся в нашей постели на Советской, и о том, что Вера с детьми угорели от утечки газа этой ночью.