Не родись красивой

Он разрывался между благодарностью Глаше, которая его спасла, и мурашками, которые холодили тем сильней, чем больше он пытался думать о том, кто такая Глаша и что за ней стоит...

В сердцах он пихнул рюкзак, и оттуда вывалился планшет.

«Стоп...»

Володя зажмурился. Где-то мелькнул полуобрывок какого-то воспоминания...

Он пробил в Яндексе «Аграфена Бесфамильнова».

Вот они — Глашины гламурные фотки. Не то. Вот список разных Бесфамильновых, знаменитых и не очень. Тоже не то. А вот...

Похолодев, Володя ткнул в ссылку.

«... родовое имя способно заговорить колдовство, поэтому потомки упырей и оборотней часто оставались бесфамильными« — читал он, чувствуя, как мурашки подступают к горлу. — «Они жили среди людей, ничем не отличаясь от них. Чтобы не выделяться, они маскировались под заурядных типов, на которых никто не обращал внимания... Знахарка Аграфена убережет от сглаза, порчи, упырей, коллекторов, кредиторов, конкурентов по бизнесу... Для жителей Зеленограда скидки...»

Тайноезнание. рф. Еще вчера Володя ржал бы вголос над таким сайтом, но сейчас ему было не до смеха.

Как чумной, он пришел на пары. Вчерашней компании не было, и мурашки защекотали еще сильней.

Будто в насмешку над ним, на улице сверкало солнце, пуская зайчиков в окна. Один из них пыхнул Володе в глаза, и тот подскочил: ему пришло в голову еще кое-что.

— Лен, — подошел он на перемене к однокурснице. — Можно тебя на минутку?..

— ... Но зачем тебе это надо? — допытывалась Лена, стоя у туалета.

— Да так, один эксперимент... Не бойся, никаких приколов над тобой, честное пионерское. Ты мне очень поможешь. Ну пожалуйста!..

— Ладно. Еще раз: что мне делать?

— Ничего. Просто раскрой окно и сядь.

Лена вздохнула и вошла в туалет. Володя ринулся к мужскому. Распахнул окно — освещение было точь-в-точь, как тогда, — и уставился в отражение.

Там мутно расплывался двор, кусок голубого неба и верхушка высотки. Володя стал крутить створку окна туда-сюда. Потом набрал Лену:

— Ну что?

— Что «что»? Сижу на подоконнике, как ты сказал...

Он знал, что так будет, но ему все равно стало зябко.

***

Отсидев вторую пару, Володя побежал на улицу — караулить Глашу.

— Надо поговорить, — сказал он, когда она появилась.

— Давай не сейчас. Пожалуйста...

— Нет. Я так не могу, — он схватил ее за руку и потащил к скамейке.

— Ну что, что ты хочешь? — сказала Глаша с неожиданным надрывом в голосе. — Не надо об этом, я прошу тебя. Не надо...

— Об этом? — передразнил ее Володя. — Приворожила меня, да? Околдовала?

— О чем ты, Володя? Ты что?

— А отражение ...

в туалете? — кричал Володя, не замечая, что на них смотрят. — «Свет мой, зеркальце, скажи»? И грозу устроила, и все это?..

— Что ты, Володя... Ты все не так понял... — шептала Глаша. — Ты совсем ничего не понимаешь. Совсем ничего.

— Так расскажи, чтобы я понял!

— Не могу. Не могу, Володя, пожалуйста, не заставляй меня, — умоляла Глаша.

— Не можешь?... Что ты сделала с пацанами? А с девками, которые тебя поймали? Училка вошла, да? Или... Кто эта женщина? Это ее ты встретила у себя в Чите? Она подсказала тебе, чтобы ты маскировалась? Да? Ведь так?..

Глаша заплакала.

По правде говоря, Володя чувствовал себя наглой и неблагодарной сволочью. Но отступать было поздно, да и мурашки не давали.

— Это твое желание? — спросила она, всхлипывая.

— Эээ... в смысле?

— Ну... ты просишь, чтобы я рассказала, да? Это твое желание?

— Эээ... ну да. Конечно, — недоуменно сказал Володя и добавил на всякий случай: — Между влюбленными не должно быть секретов.

Уж в этом-то он был твердо уверен.

Глаша кивнула.

— Хорошо, — сказала она, сглотнув слезы. — Хорошо. Вечером я все расскажу тебе. А сейчас мне надо уйти.

— Куда? — Володя снова схватил ее за руку, и тут же отпрыгнул, как ошпаренный: его ударило током.

— Прости. Не задерживай меня. — Глаша встала и, поцеловав его в лоб, быстро ушла.

Володя сидел какое-то время неподвижно, как манекен. Потом отправился бродить по городу. (О том, чтобы пойти на пару, было странно и думать.)

Он сам не смог бы рассказать, какие мысли плавали в его голове. Время от времени он названивал Глаше, но та отключила телефон.

Когда стало темнеть, он вернулся домой, голодный и обессиленный. Глаша пришла через полчаса.

— Ээээ... — мычал Володя, глядя на мальчишку-блондина с Глашиным лицом.

— Здравствуй, — тихо сказал мальчишка.

— Что это? Где твои волосы?..

— Так было нужно, Володь. Пропусти, — мальчишка вошел в квартиру.

Ее удивительной гривы до колен больше не было. Вместо нее торчал ежик, обесцвеченный добела. Брови тоже были белые, белее смуглой кожи.

— Зачем ты это сделала? Зачем? — чуть не плача, вопрошал Володя.

Глаша не отвечала, и он притих.

— Ты хотел, чтобы я тебе все рассказала, — тихо начала она, помолчав. Без своей шевелюры, белая, как одуванчик, она стала неузнаваемой, и это было страшно. — Сейчас я тебе все расскажу. И ты сам все увидишь. Сейчас...

Глаша закрыла глаза и глубоко вздохнула.

— У моего рода, Володя, есть тайна, — глухо сказала она, не раскрывая глаз. — И эта тайна...

Володя почувствовал, как его сдавливает синюшный холод.

— Глаш!... — хрипло выкрикнул он.

Из пола вылезли тонкие чернильные щупальца и оплели Глашины ноги. Глаша закричала и упала на пол. Щупальца ветвились на глазах, врастая в нее, как корни. Они были сделаны из черноты Володиного сна.

Глаша кричала и билась на полу. Володя вдруг понял, что ей смертельно больно. Щупальца втягивали ее в пол вопреки всем законам физики, которые отменились в этот страшный час, как детская игра.

Как в своем сне, Володя напрягся изо всех сил, чтобы прорвать стену ужаса, схватил Глашу за руки и потянул в обратную сторону. Глаша закричала еще страшнее.

И тогда он стал срывать с нее щупальца руками. Он почему-то знал, что будет очень больно, но не знал, насколько: чернота сразу проникла в тело, как в пустоту, и наполнила руки и пальцы густой слепящей болью. Володя не мог справиться с болевым рефлексом, но все же, надрывая горло, пытался сцарапывать с Глаши черные нити.

Вдруг боль ударила с тыла — в ноги. Они тут же перестали слушаться, и Володя упал на пол. Краем глаза он успел заметить, что щупальца переключились с Глаши на него. Никаких чувств или мыслей это не вызвало: весь Володя был переполнен леденящей болью, которая подступала все ближе к сердцу.

Сбоку, в углу комнаты, стал расти силуэт гигантской мыши. Слабеющим зрением Володя видел, как мышь, разбухнув до человеческого роста, сама собой стала женщиной — той самой, которую он видел. Она подошла к Володе и что-то бросила на пол. Сверкнул ослепительный вихрь искр, осветив ее лицо...

Перед тем, как вылететь в никуда, Володя вдруг понял, что было странного в этом лице. Оно было ни дать ни взять мышиная морда.

***

Вначале он думал, что умер.

Потом — что все еще спит.

Потом приподнялся, ожидая боли (он ничего не помнил, но почему-то думал, что будет больно).

Боли не было, и Володя приподнялся выше.

— Оклемался-то? Ну, знала, что сильный, сдюжишь, — услышал он незнакомый голос.

Володя повернул голову.

Вокруг высились сосны, уходя в чернильную ночь. Воздух казался ртутным из-за лунного света, пропитавшего лес, как губку.

— Кто вы? — спросил Володя у фигуры, сидевшей рядом.

— Тебе это знать не надобно. Да и не поймешь ты, — усмехнулась фигура.

Она сидела с ним рядом — женщина-мышь. Каким-то непостижимым образом Володя чувствовал, что ей очень много лет — гораздо больше, чем соснам, и почти столько же, сколько лунному свету.

— Глаша, — вдруг подскочил он. — Где она? Что...

И тут же увидел ее. Она лежала рядом, в двух метрах.

— Она умерла? Да? — закричал Володя.

— Чего голосишь-то? Будет, будет она жить, мать-землицу топтать, ежели ты об этом-то. Не кричи, не положено здесь так.

Ее ответ немного успокоил Володю, хоть он и чувствовал какой-то подвох.

— Она спит, да?

— Все вы спите, люди-человеки. И пробуждения пуще смерти боитесь.

Володя вдруг все вспомнил.

— Что это было? Почему так больно?... Что с Глашей?... Кто она?... Где мы?... — из него лез огромный вопросище, не умещаясь в словах.

— Эк из тебя поперло-то, — снова усмехнулась женщина-мышь. — Ладно. Слушай.

Как ты уже и сам понял, Аграфена — девица непростая. Есть на земле силы, которых людям не дано понять. Ум-то перегорит, что твоя лампочка: раз — и все.

Аграфенин род издавна связался с такой силой. Добрая она или злая — о том говорить пустое дело: нет там ни добра, ни зла. А есть только свой уговор. И к людям он строг. Вот как твое государство дает тебе всякие блага, а взамен требует, чтобы ты соблюдал уговор, и если ты его нарушишь, оно тебя накажет, — так и эта сила. Много она может дать человеку, но взамен требует еще больше.