«Не было бы счастья, да несчастье помогло», или как Маяковский Булгакова от голодной смерти спас

Эти два, таких непохожих даже внешне (один большой и монументальный, другой - маленький и задиристый), автора были, так сказать, идейными противниками. Что не мешало им знать, ценить и уважать талант друг друга. На их словесно-бильярдные баталии в "Кружке" (клубе работников искусств) в Старопименовском переулке сбегались смотреть все присутствующие.

"Если в биллиардной находился в это время Маяковский, и Булгаков направлялся туда, за ним устремлялись любопытные. Ещё бы - Булгаков и Маяковский! Того гляди, разразится скандал.

Играли сосредоточенно и деловито, каждый старался блеснуть ударом. Маяковский, насколько помню, играл лучше - выхватка была игроцкая.

- От двух бортов в середину, - говорил Булгаков.

Промах.

- Бывает, - сочувствовал Маяковский, похаживая вокруг стола и выбирая удобную позицию. - Разбогатеете окончательно на своих тётях Манях и дядях Ванях, выстроите загородный дом и огромный собственный биллиард. Непременно навещу и потренирую.

- О, Владимир Владимирович, но и вам клопомор не поможет, смею уверить. Загородный дом с собственным биллиардом выстроит на наших с вами костях ваш Присыпкин.

Маяковский выкатил лошадиный глаз и, зажав папиросу в углу рта, мотнул головой:

- Абсолютно согласен".

А объединяла их пресловутая "-щина" ("маяковщина", "булгаковщина" - "пилатчина" в общем) и литературно-политическое клише "попутчик".

Может,

критики

знают лучше.

Может,

их

и слушать надо.

Но кому я, к черту, попутчик!

Ни души

не шагает

рядом.

Пика своей популярности авторы достигли в одно и то же время - время расцвета НЭПа. Маяковский активно выступает, публикуется, колесит по миру. Булгаковские пьесы идут нарасхват в столичных, и не только, театрах. Оба издаются за рубежом. Конечно, их периодически попинывают, в них регулярно поплёвывают, но это больше для видимости, чтобы не расслаблялись. Массовое признание сопровождается, что не мало важно, относительным финансовым благополучием.

Одновременно начинается активная травля обоих авторов. Пьесы Булгакова одна за другой снимаются с постановок, его давно не печатают, в квартире периодически случаются обыски. Маяковского не выпускают за границу, тиражи его публикаций урезаются, пьесы с треском проваливаются, выставка "20 лет работы" бойкотирована представителями партийной и государственной элиты и почти всеми писателями. А что до обысков, так зачем они, если он живёт в "отделении московской милиции"? Ему становится всё сложнее парировать агрессивные выпады толпы на встречах со слушателями. Не хватает ни сил, ни выдержки отвечать юмором на хамство. На одной из встреч с рабочей молодежью к нему подошёл юноша и сказал: "Маяковский, из истории известно, что все хорошие поэты скверно кончали: или их убивали, или они сами... Когда же вы застрелитесь?" Маяковский вздрогнул и медленно ответил: "Если дураки будут часто спрашивать об этом, то лучше уж застрелиться..."

В томе Советской энциклопедии, вышедшем в январе 1930 года, утверждалось, что "бунт Маяковского, анархистический и индивидуалистический, мелкобуржуазный по существу" и что "после Октября Маяковскому чуждо мировоззрение пролетариата".

Артемий Халатов (глава Госиздата) приказал изъять приветствие Маяковского по случаю 20-летия его работы из журнала "Печать и революция". Обвинив редакцию в том, что она дерзнула назвать "попутчика" Маяковского великим революционным поэтом, он требовал сообщить имя того, кто сочинил это "возмутительное приветствие".

По свидетельству Михаила Светлова, Маяковский в конце жизни опасался ареста. На возражение молодого поэта, мол, как можно, Владимвладимыч, вы такая величина! - Маяковский ответил: "вот это-то и страшно".

У Булгакова, в свою очередь, был заведён специальный альбом для разгромных статей. Некоторые из них почти без изменений были использованы впоследствии в закатном романе. И. Бачелис в "Комсомольской правде" от 23 октября 1928 года: " <...> пытаются протащить булгаковскую апологию белогвардейщины в советский театр, на советскую сцену, показать эту написанную посредственным богомазом икону белогвардейских великомучеников советскому зрителю". 1 августа 1929 года в "Правде" был напечатан отрывок из нового сочинения поэта А.Безыменского "Выстрел":

"ДЕМИДОВ.

И ещё я помню брата.

Черноусый офицер

Горло рвал ему, ребята,

И его глаза запрятал

В длинноствольный револьвер.

Братья! Будьте с ним знакомы.

Истязал он денщиков,

Бил рабочих в спину ломом

И устраивал погромы,

Воплощая мир врагов.

Забывать его не смейте!

В поле,

в доме

иль в бою,

Если встретите - убейте!

<...>

ВСЕ.

Скажи нам имя!

Имя!

И-м-я!

ДЕМИДОВ.

Полковник...

Алексей...

Турбин".

Вот, кажется, ещё в декабре 1928 года прошла с аншлагом премьера "Багрового остова". Но уже 5 марта 1929 года последовало оглушительное решение Главреперткома о запрете всех булгаковских пьес.

Всем, думаю, известно о, получившем большой резонанс, письме Михаила Афанасьевича, адресованном Правительству СССР. После которого последовал, не менее известный в судьбе автора, звонок Сталина. Но мало кто знает, что писем было два. Первое написано было ещё в июле 1929 года, и осталось без ответа. Единственно, ему вернули, изъятую во время обыска в 1926-м, рукопись "Собачьего сердца".

Второе письмо было написано и отправлено 28 марта 1930 года. В нём Булгаков, ссылаясь на невыносимую для жизни и творчества атмосферу, просил решить его судьбу, либо выпустив за границу, либо дав ему работу.

"Если меня не назначат режиссёром, я прошусь на штатную должность статиста. Если и статистом нельзя - я прошусь на должность рабочего сцены. Если же и это невозможно, я прошу Советское Правительство поступить со мной, как оно найдёт нужным, но как-нибудь поступить, потому что у меня, драматурга, написавшего 5 пьес, известного в СССР и за границей, налицо, В ДАННЫЙ МОМЕНТ, - нищета, улица и гибель".

Конечно, в начале апреля решение по поводу него уже принято, ведь кое-какие подвижки в сторону "не дать умереть с голоду" всё-таки были. 3 апреля 1930 года завлит и директор Театра рабочей молодёжи (ТРАМ) пришли уговаривать Булгакова поступить к ним режиссёром.

На копию письма, отправленную Булгаковым в ОГПУ 2 апреля, Ягода наложил резолюцию только 12 апреля: "Надо дать возможность работать, где он хочет". Но кардинальные изменения внёс роковой выстрел, прозвучавший в Лубянском проезде 14 апреля.

Из воспоминаний Любови Белозерской: "В апреле 1930 года, когда обращение Булгакова, посланное в конце марта, было уже на руках Сталина, застрелился Владимир Маяковский. Ведь нехорошо получилось бы, если бы в том же году наложил на себя руки Михаил Булгаков?"

Елена Сергеевна Булгакова вспоминала в 1969 году: "Написав письмо в марте 1930 года, Булгаков был взволнован и угрюм. "Если ответа не будет, я должен покончить с собой". Для этой цели хранил в столе браунинг".

Самоубийство "первого певца революции" оказалось настолько скандальным, что по сравнению с этим меркли все его предыдущие поступки. В своём предсмертном письме Маяковский писал: "Лиля, люби меня" и "и, пожалуйста, не сплетничайте". Желания усопшего выполнять никто не собирался. Сплетни и разговоры множились, а ГПУ их собирало и систематизировало.

Агентурно-осведомительная сводка 5 отд. СООГПУ за номером 45 от 18 апреля 1930 года.

"Арбузов"

"Разговоры в литературно-художественных кругах значительны. Романическая подкладка совершенно откидываешься. Говорят - здесь более серьёзная и глубокая причина. В Маяковском произошёл уже давно перелом и он сам не верил в то, что писал и ненавидел то, что писал.<...>

Сейчас определённо говорят, что теперь на очереди самоубийство Булгакова, который очень таки последние дни мрачно похаживал по Поварской. Булгакова не отпускают заграницу и его душат, не пропуская его последних вещей, хотя лицемерно говорят, что Булгаков нам нужен, что мы будем ставить Булгакова. А в то же время театры страшась самой тени Булгакова, избегают его, чтобы не попасть под подозрение".

Несмотря на то, что решение по Булгакову было уже принято, самоубийство Маяковского могло подтолкнуть Сталина на личный разговор с писателем. Слух о его звонке мгновенно разлетелся по всей Москве, сделав персону Михаила Афанасьевича неприкасаемой. Случилось это на следующий день после похорон Маяковского.

Л.Е.Белозерская: "Однажды, совершенно неожиданно, раздался телефонный звонок. Звонил из Центрального Комитета партии секретарь Сталина Товстуха. К телефону подошла я и позвала М.А., а сама занялась домашними делами. М.А. взял трубку и вскоре так громко и нервно крикнул "Любаша!", что я опрометью бросилась к телефону (у нас были отводные от аппарата наушники).

На проводе был Сталин. Он говорил глуховатым голосом, с явным грузинским акцентом и себя называл в третьем лице. "Сталин получил, Сталин прочёл..." Он предложил Булгакову: - Может быть, вы хотите уехать за границу?

(Незадолго перед этим по просьбе Горького был выпущен за границу писатель Евгений Замятин с женой.) Но М.А. предпочёл остаться в Союзе".

Думаю, Булгаков предпочёл остаться в Союзе не из-за большой любви к Родине его не любившей. Например, он долго не мог простить своей первой жене Т.Н. Лаппа того, что она в своё время не вывезла его, больного тифом, из Крыма в Константинополь. Дело в том, что к моменту разговора со Сталиным у него уже был роман с Еленой Сергеевной, с которой он познакомился в феврале 1929 года.

Воспоминания её отличаются большей точностью и конкретикой: "...- Мы Ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь... А может быть, правда - Вы проситесь за границу? Что, мы Вам очень надоели? <...>

- Я очень много думал в последнее время - может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.

- Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?

- Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.

- А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся..."

Вот и всё, "судьба Мастера определена" на ближайшие десять лет.

"На следующий день после разговора М.А. пошёл в МХАТ, и там встретили с распростертыми объятиями. Он что-то пробормотало, что подаёт заявление...

- Да боже ты мой! Да пожалуйста!.. Да вот хоть на этом... (и тут же схватили какой-то лоскут бумаги, на котором М.А. написал заявление).

И его зачислили ассистентом-режиссёром в МХАТ".