Начало карьеры Андрея Дергачева

Я отношусь к тем людям, которые уверены до определённого возраста, что они знают, чего хотят. Я хотел быть причастным к космосу. Это была популярная тема в Советском Союзе: многие дети хотели быть космонавтами, а те, кто постарше, хотели быть причастными либо к космонавтике, либо к ядерной физике. У меня были некоторые физико-математические способности – небольшие, но были. Благодаря им я умудрился заработать баллы в заочной школе при МГУ и поступить в Бауманку на «приборостроение, лазерные системы наведения». К космосу это, конечно, имело мало отношения, но сам факт учёбы в престижном ВУЗе, который готовил в том числе и инженеров космической индустрии, должен был вызывать гордость и придавать силы. Однако реальность оказалась куда неожиданнее. Уже на первой паре (это была высшая математика) я понял, что не туда попал. Во-первых, процесс обучения сильно отличался от картины, которая была у меня в голове. А во-вторых, я осознал, что моих способностей не хватит, чтобы там учиться. Если на фоне одноклассников в школе я выглядел достаточно сообразительным, то в институте картина была другой. Примерно 10% студентов прекрасно справлялись с тоннами новой информации. Около 40% могли осознанно переваривать материал. Ещё 40% выживали ровно настолько, чтобы их не отчислили. И оставшиеся 10% с трудом понимали, что происходит. Я был где-то между последней и предпоследней группами. На моём потоке было два живых примера, которые отчасти повлияли на моё решение прекратить прилагать непомерные для меня усилия на поприще инженерии и науки. Первый пример — это молодой и весёлый парень, который ходил на все вечеринки, играл на баяне, пел песни, пил всё, что наливали, и при этом, пропустив две лекции, прекрасно понимал всё, о чём говорилось на третьей. Естественно, он был суперотличником. А другой пример — один из моих соседей по комнате. Он постоянно ходил на все лекции, зубрил, недосыпал, курил трубку и с трудом дотягивал до четвёрки. Я понимал, что первым я точно не являюсь, а вторым точно не хочу становиться.

В какой-то момент пришло понимание, что на самом деле я хотел другого. Мне просто нравилось смотреть на звёзды и луну. Звучит наивно, но это правда. Это всё, что меня привлекало: наблюдать за странными объектами на небе, которые не имели никакого отношения к тому, что происходило вокруг меня, и которые я был не в состоянии постичь. И мне совсем не обязательно для этого было знать какие-то астрономические и физические детали и данные об этих небесных телах. 300 дней в году в южном городе, в котором я вырос, — безоблачное небо, поэтому звёзды можно было видеть с балкона четвёртого этажа практически каждую ночь. Не всегда, но довольно часто масштаб звёздного неба и непостижимая удаленность луны вызывали у меня чувство, которое довольно сложно описать.

Итак, я проучился до первой сессии. Это если говорить, сколько я действительно учился или хотя бы прилагал к этому усилия. На зимней сессии стало очевидно, что я не вытяну, и меня рано или поздно отчислят. Я решил не усложнять себе жизнь и перестал посещать лекции и семинары. На тот момент я уже попал в местный театр пластической драмы, где познакомился с совершенно новым для меня видом людей — с людьми искусства. Я сразу же понял, что хочу быть с ними, а не со своими однокурсниками. Мне нравится понятие «following the gradient». Это когда ты следуешь небольшим изменениям: ты как бы катишься со склона — небыстро и без каких-либо намерений и ожиданий. Череда незначительных событий приводит тебя в точку, которую мы называем «сейчас». Эта череда выглядит как «путь», но на самом деле «путь» всегда виден постфактум. И вот так я сначала попал в театр, потом пошёл в армию, вернулся из неё в тот же театр, в котором, правда, уже всё поменялось, познакомился с новыми людьми… Потом были какие-то перформансы… Потом сами сняли небольшой фильм, а потом работал сторожем в клубе кинолюбителей, где и монтировал снятый до этого фильм…

Потом увлёкся электроакустической музыкой, попав в Центр Льва Термена при Консерватории. Всё было мне интересно и не приносило никаких денег. Честно говоря, о деньгах я думал постольку-поскольку. Безденежье, как сейчас вспоминается, меня не очень сильно беспокоило. Единственное, что хотелось, — своё жильё. Хотя бы съёмное. В основном я жил у друзей, выполняя разные обязанности по хозяйству, или, например, в качестве бэби-ситтера. В какой-то момент я обнаружил себя на очень странной работе: я был манекеном в ресторане. Там я провёл лет 6, если не больше. Как меня настолько хватило – не представляю.

В кино я попал примерно также — ненамеренно. У моих друзей был знакомый, который делал телевизионную передачу и искал кого-то, кто хоть что-то понимал бы в звуке. Я был тем самым, который хоть что-то понимал после трёх лет работы с музыкальными и звуковыми программами в Центре при Консерватории. При этом о производстве звука в телевизионных программах я имел очень смутное представление, но я согласился и присоединился к небольшой команде. Буквально через год они задумали снимать сериал — я в одночасье оказался ответственным за звук сначала в одном сериале, а довольно скоро и в трёх. К тому моменту мне было уже 30 с чем-то лет.

За год до эпопеи с сериалами я познакомился с Андреем Звягинцевым. Он искал потенциального композитора, и наша общая знакомая дала ему кассету с моей музыкой. Это был его дебют (фильм «Возвращение»). Когда через несколько месяцев музыка была написана, мы отправились на «Мосфильм», где я первый раз присутствовал на сведении музыки. Звукорежиссёром был Геннадий Папин. Мне понравился процесс, и я с удовольствием стал приезжать и на сведение самого фильма. Я сидел сзади вместе с Андреем, просто смотрел и слушал, что делали Андрей Худяков и Дмитрий Нагорный за большим пультом. Это было начало цифровой эры в кинозвуке, и в зале также находился монтажёр — Ольга Баринова, которая работала на цифровой станции AKAI (модель не помню). Сведение звука для фильма в большой студии мне понравилось ещё больше.

В результате моего интереса к звуку в кино и того обстоятельства, что Андрей хотел поменять звукорежиссёра на своём следующем фильме, я стал ответственным за звук в фильме «Изгнание». Сегодня это кажется невозможным: имея сомнительный опыт работы на нескольких сериалах, ты становишься звукорежиссёром большого фильма. Но в тот момент это не казалось странным, хотя было страшновато. Андрею нужен был звукорежиссёр с похожим восприятием, вкусом и желанием добиться определенного результата. Единственное, чего у меня не было, — это опыта. Незадолго до этого я познакомился со Стасом Кречковым. Вместе мы решили во что бы то ни стало записать живой звук на площадке несмотря на то, что тогда это было большой редкостью. Недостаток знаний мы компенсировали большим старанием.

Если говорить вообще о моём знакомстве со звуком в кино — я начал заниматься им где-то в 2002 году. В 90-х вся история в кино рухнула: у нас было аналоговое кино в начале 90-х, а в начале 2000-х появилось уже цифровое. Все люди, которые занимались аналоговым кино, либо ушли, либо не смогли перестроиться в полной мере. Таким образом, нарушилась преемственность специалистов. Появилась плеяда молодых и бойких ребят, которые разбирались в компьютере и были уверены, что они понимают, как сделать хороший звук. Я тоже был таким персонажем. И у этого, конечно, были последствия. У меня ушло лет 20 на то, чтобы начать хоть что-то понимать в звуке. А могло бы уйти значительно меньше. К сожалению, не было учителей и среды, в которой можно было просто существовать, делать простую работу, параллельно впитывая принципы и технологию работы со звуком, законы восприятия, физику звука и так далее. Вместо среды была куча разношёрстных примеров западных фильмов. Большая часть людей верила в наличие магического стандарта и магических инструментов, при помощи которых можно было приблизиться к этому стандарту. Многие из нас верили, что финальный результат целиком зависит от миксера. На деле всё оказалось иначе. Никакого стандарта нет, а результат зависит не только от сведения, но и от всех этапов, которые были «до». Даже от того, как организованы и названы файлы, записанные на площадке. Но долгое время картина никак не прояснялась, по крайней мере для меня. Были постоянные попытки сделать хорошо, общение и дискуссии с друзьями и коллегами в коридорах и студиях на «Мосфильме», в «Синелабе» и «Флайсаунде»... В результате могу сказать, что последние пару лет я чувствую себя более уверенно: профессиональные кризисы у меня случаются уже не каждые два месяца, а гораздо реже.

Довольно часто меня посещает ощущение, что всё это не столь важно: профессия и как человек видит себя в этой профессии. В последнее время я часто слушаю Роберта Сапольского (прим. ред. Robert Sapolsky — американский нейроэндокринолог, профессор в Стэндфордском университете, приматолог). Он много говорит о том, что никто никогда не выбирает, как ему думать и какие принимать решения. Я с ним абсолютно согласен. Масса вещей влияет как на наши решения, так и на само мышление, восприятие мира и себя в нём, поэтому по большому счёту «жизненный путь» и «путь в карьере» – это фикция. Доказательств обратного я пока не обнаружил.