На полях "Закладки"

Подготовка к записи подкаста "Закладка" порой заводит в довольно неожиданные закоулки чертогов разума (в сущности, именно в этом и состоит главная ценность данного предприятия для соведущих). Вот, например, сегодня впервые задумалась о перекличках между Саути и Лермонтовым.

Поскольку важнейшей частью моего детского читательского мира были разнообразны баллады - русские, южнославянские, скандинавские, венгерские, немецкие, английские, о королевиче Марко, о Робин Гуде, народные, литературные и прочая, и прочая, некоторые образчики этого жанра - увы, не всегда лучшие - намертво засели у меня в голове (кто, например, может похвастать, что помнит наизусть "Белое покрывало" Морица Гартмана в переводе Михайлова? То-то же - а я да). В числе этих засевших - "Блингеймский бой" поэта Озерной школы Роберта Саути в русском, естественно, переводе Михаила Плещеева. Ночью разбуди - доложу слово в слово.

Кто подзабыл, напомню сюжет. Милые крестьянские деточки, играя на поле, находят череп и тащат его деду. Тот, кряхтя, вспоминает, что на поле этом была великая битва - собственно, Блингеймское сражение, ключевое событие войны за испанское наследство. В битве этой полегла куча народу из числа как непосредственно сражавшихся, так и мирных жителей, имевших несчастье проживать неподалеку. Дед скорее убежден в том, что все было не зря, и "мир не видал побед славней", а дети резонно спрашивают, какой толк от всех этих побед, если столько людей погибло. Общее настроение - меланхолия и ощущение, как сказал бы Ондатр из известной книги, тщеты всего сущего. Короче, вздох и alas.

Если мы вдумаемся, то лермонтовское "Бородино" во многом повторяет композицию "Блингеймского боя". Снова важное поле, снова историческое сражение, снова старик рассказывает молодежи о доблести, о подвигах, о славе прошедших времен. Но обратите внимание, насколько иная тут интонация - если Саути томно грустит над давно остывшими костями павших, то Лермонтов явно упивается красотой и драматизмом великой сечи. У первого есть вопросики к целесообразности произошедшего, у второго очевидно нет. И если у Саути младшее поколение вполне себе субъектно и задает бестактные вопросы старшему, то у Лермонтова слушатели остаются в сумраке кулис и почтительно внимают. А если бы вдруг у них появился шанс открыть рот, они бы, скорее всего, энергично поддержали старика.

Мог ли Лермонтов читать "Блингеймский бой"? Ну, технически да - стихотворение Саути вышло в 1798 году, а Лермонтов по-английски, как известно, читал. Но вообще-то это совершенно не обязательно - ничего нового в подобном устройстве текста нет: "послушайте, ребята, что вам расскажет дед" - прием почтенный и едва ли имеющий конкретного автора (а если вдруг да, то это не Саути).

Ориентировался ли Лермонтов на "Блингеймский бой"? Маловероятно - даже если предположить, что читал. Скорее интересно, что при схожем материале и схожей композиции у двух поэтов получаются настолько разные по месседжу стихотворения. У англичанина - пацифизм, у русского - милитаризм.

Читатель, везде привыкший видеть свидетельства природной кровожадности имперского русского духа (в отличие - ха-ха - от миролюбивого английского), конечно же, увидит в этой параллели нечто для себя отрадное. Так же и читатель, стремящийся найти подтверждение склонности русского народа к подвигу и геройской смерти ради не очень понятных целей (Москву-то все равно отдали, ибо, как мы помним, господня воля), тоже не внакладе - опять же, чудо-богатыри, не то, что эти нытики-англичане (дважды ха-ха).

Мне же больше нравится гипотеза, что разница между двумя битвами не в разных культурных традициях, к которым принадлежат авторы баллад, а исключительно во времени их написания. Роберт Саути пишет еще из эпохи сентиментализма, в которой поведенческий фрейм "поле давней кровавой битвы" сервировалось с обязательным эмоциональным гарниром из печали и вздохов. На такое место вообще хорошо было прихватить с собой томик стихов о смерти, тлене и плюще, увивающем могильные камни, чтобы всласть погрустить.

Михаил Лермонтов - дитя следующей уже эпохи, романтической. Фрейм тот же, а вот эмоциональный гарнир изменился: теперь вместо печали на поле былой бытвы надлежит испытывать темную страсть, пламя, воодушевление, сопричастность великим бурям. Новое время - героическое, прежнее - чувствительное, и оба поэта пишут исходя из современных им эмоциональных мод.

Перечитала "Появление героя" Андрея Зорина и теперь ко всему прикладываю эмоциональные матрицы, о которых он так захватывающе пишет. Право слово, такая зараза, привяжется - не отвяжется. На все начинаешь смотреть сквозь эту призму.