На крыльях надежды

Да, я перестал верить в то, что люди все еще осмеливаются называть сердечностью, — это слово тоже давно утратило всякий смысл. Сердцем мы пользуемся теперь только для выживания, чтобы кровь циркулировала. Все остальное, поверьте мне, обычно позерство. 

Элоа Одуэн-Рузо «Подставь крыло ветру» (пер. Валентины Чепиги, Поляндрия No Age, 2022)

Двадцать лет назад мир охватила стремительная и беспощадная пандемия, одним из последствий которых стал откат к жестким социальным правилам и полный запрет на птицеводство. Но правительство понимает, что людям надо периодически сбрасывать пар и, если беспорядков не избежать, их надо контролировать и регулировать. Поэтому раз в год в Париже выпускают на волю специально выведенную утку — забава благословляется президентом республики и Церковью, охота транслируется по всем медийным каналам, кажется, все граждане не прочь поучаствовать в лотерее на новый лад:

В этот день в нашем отныне пуританском обществе, в котором не приветствуются дебоши, как будто резко ослабляли гайки. Для многих парижан это была редчайшая возможность немного расслабиться. Это был также способ увековечить память о прошлом, вспомнить усопших. Для кого-то, включая самых молодых, это был способ как раз о прошлом позабыть, не думать о мертвых и радоваться жизни шумно, выпивая, богохульствуя и сыпя непристойностями, ликовать и пребывать в эйфории.

Механизм происходящего не отличается от сюжетов, не раз разыгранных в «Бегущем человеке» Стивена Кинга, одной из серий «Черного зеркала», фильма «Охота» по рассказу «Самая опасная дичь», клипа на ремикс «Voodoo People» The Prodigy и прочих. С той разницей, что цель все еще не человек, а птица. Что, впрочем, не отменяет механик социальных. Утке будут помогать неожиданные, на первый взгляд, персонажи, но предсказуемые с теоретической точки зрения, потому что нарочито маргинальные для мира романа. Потому что идея стара как мир, но по-прежнему рабочая: спаси, спасаясь.

Никто не называет эпидемию эпидемией, аккуратно лакируя недавнее прошлое:

Зачастую, произнеся это слово, начинали говорить шёпотом и с некой грустью. События — такое мутное понятие, вроде бы обо всем и ни о чем, ни намека на ужасную пандемию, которая зародилась в Ирландии, прежде чем охватить весь мир. В прессе или в книгах это слово пишут курсивом, как будто какой-то всем известный термин.

Некоторые рехнулись, как и положено в переломные моменты, а иные безумны вне контекста (на блаженных, к слову, держится этот дрянной мир, доказано тысячелетним опытом): «В отличие от многих других, чтобы сойти с ума, катаклизмы Элен были не нужны». В большинстве же людям не надо много напряжения, чтобы морально-нравственные надстройки, относительно новые с точки зрения революции, слетели сами, оставив постоянно возбужденную амигдалу.

По сути, Одуэн-Рузо переплавил ощущения, очевидно пережитые во время недавнего локдауна, не в историю о людях, запертых в бутылке карантина, а в притчу о культуре замалчивания, подавлении агрессии, социальных поглаживаниях, человечности и надежде. В аннотации книга заявлена как история о феномене социальной жестокости. Не буду оспаривать, но для меня это история об остаточной сердечности, что ли. Вечный разговор о том, что делает человека человеком: одним из немногих животных, убивающих ради удовольствия, или одним из немногих животных, способных на сострадание без привязки к генетическому коду.

Но я посмотрел на птицу тут, у себя на ковре, с окровавленными перьями, и почувствовал жалость. Я уже очень давно не испытывал ничего такого. За эти годы я ожесточился. Ибо таковы были правила игры. Теперь это был единственный способ жить.

Да, так и было: мне стало очень жаль эту птицу; к себе я тоже испытывал горькую жалость, которая, надо сказать, была очень похожа на презрение. Жалость — опасное чувство: она запускает механизмы, которые мы не можем контролировать. Вот почему я редко позволяю себе ее испытывать.