НЕ ВИНОВАТАЯ Я

На днях в интернете развернулась дискуссия, в которой, с одной стороны, говорили о том, что мы все ответственны за катастрофу в Шереметьево, ибо именно мы выбрали или, как минимум, не противодействовали избранию того правительства, которое имеем (или оно нас). С другой, эту степень всемерной ответственности опровергали, поскольку тогда пора начать каяться за изнасилованных священниками детей, за вторую мировую, за геноцид армян, за распятого Христа и разрушение Карфагена (свои варианты можно вписать в графу «прочее»).

⠀

Любопытным образом 9 мая эта история получила для меня продолжение в спектакле на сцене Bridge Theatre в Лондоне. Постановка «A german life» — это исповедь машинистки Йозефа Геббельса Брунгильды Помзель в исполнении Мэгги Смит.

⠀

Бывшая сподвижница нацистов (или их бывших не бывает?) пережила и своего патрона, и своих детей, и большинство из тех, кто ныне величает себя победителями в той войне, уйдя из жизни только в 2017 году в возрасте 106 лет. Поразительная живучесть, надо сказать. Особенно если понимать, что на жизнь этого человека пришлись две мировые войны, многократный раздел её страны, смена нескольких поколений, революции, взлёты и падения разных режимов…

⠀

За год до смерти Брунгильда снялась в фильме «Жизнь одной немки», который стал своего рода попыткой объяснить, что же происходило в первой половине 20 века в Германии, по мнению отдельно взятой женщины, работавшей на благо Третьего Рейха. Эти же показания легли и в основу пьесы Кристофера Хэмптона: «Я совершенно не понимала, что тогда происходило. Или очень немногое. Не больше, чем большинство людей. Так что вам не удастся заставить меня чувствовать себя виноватой». Казалось бы, что еще можно услышать от человека, который просто не хочет признавать себя преступником? Но и что можно услышать от человека, который прошёл такой путь и теперь ему дорога только в одном направлении – на тот свет?

Несмотря на то, что постановка достаточно камерная – на сцене, кроме Мегги Смит, сидящей на кухне и, как бы между делом, рассказывающей историю машинистки министра пропаганды, ничего нет, всё те же чашки-ложки, всё тот же чайник, светильник и шкаф, которые есть на кухне каждого. Поэтому практически сразу впиваешься глазами в одинокую фигуру, выхваченную прожектором.

⠀

Надо сказать, что для Мегги Смит эта роль – знаковая. Актриса, которая с конца 50-х работала в театре Old Vic, где ставят преимущественно классику, последние 12 лет вообще не выходила на сцену, перенесла рак груди и проблемы с ногами, а еще активно снималась в кино, сыграв всех комических, злобных и чопорных старух. В «A german life» она как будто и не играет. Наедине со зрителем она говорит без малого два часа. Говорит, как говорила бы женщина, повидавшая жизнь, как человек, проживший всё то, о чём мы читали только в учебниках истории…не без юмора, конечно, но взволнованно и искренне.

⠀

Кажется, что Мегги Смит вообще вся собрана из стариковского обаяния. Оттого почти совсем несмешные (мне) шутки и обороты, вызывающие усмешку у зала на протяжении почти двух часов, отдают какой-то горькой иронией. Рассказывая про Олимпиаду 1936 года, которая для большинства немцев тогда стала символом триумфа возрождающейся из пепла Родины, Брунгильда на голубом глазу замечает: «Я вообще тогда не поняла, кто это был индиец или японец».

⠀

Однако большую часть разговора со зрителем или с воображаемым интервьюером на кухне проходят на доверительной интонации. Дважды Мегги Смит начинает почти рыдать. В первый раз, когда говорит про Хрустальную ночь. Во-второй, когда героиня поняла, что «Германия превратилась в один большой концлагерь» (неожиданно, правда?). Насколько это «крокодиловы слёзы» для героини – вопрос открытый. Однако именно этот момент расставляет акценты, показывая, что перед нами не человек, своими руками душивший евреев в Дахау, о оказавшийся в замесе истории, как и все мы.

Еврейская тема, кстати, вообще сквозная в этом рассказе. Помимо того, что Брунгильда сама была влюблена в еврея, её лучшей подругой была еврейка Ева, с которой они были настолько близки, что девушка хотела вступить в НСДАП вслед за Помзель. Однако в какой-то момент фигура Евы теряется. Вновь о своей подруге героиня говорит только в конце, когда она сама, уже прошедшая советские лагеря после войны, находит в архивах сухие упоминания о судьбе Евы: «В 1943 году попала в лагерь Аушвиц. В январе 1945 года погибла».

⠀

Погружённый в рассказ бывшей нацистки, не сразу замечаешь, что сцена пришла в действие. Неподвижно сидящая Брунгильда на небольшой платформе медленно выдвинулась вперёд, а очертания кухни – единственные декорации постановки – отодвинулись назад во тьму. Домашний уют немецкого домика сменил сначала тёплый, а потом и холодный свет одиночества женщины, которая оказалась почти обнажённой перед зрителями. Каждый герой её истории исчез вместе с выключенной лампочкой аккуратных светильничков. Она выжила несмотря на то, что её страна дважды проиграла мировую войну. Теперь её единственная награда и наказание – одиночество. «Смотрите, я такая. Я просто делала свою работу. И вам не заставить меня чувствовать себя виновной».