«Мы внучки ведьм, которых вам не удалось сжечь». Патриархат против бездетности

Обзор на книгу Моны Шолле «В защиту ведьм: почему женщин до сих пор судят»

TW: насилие, суицид

Сейчас словосочетание «охота на ведьм» используется в самых разных контекстах. Даже критики движения #MeToo не стесняются отсылать к многовековому преследованию женщин, включавшему пытки, изнасилования и убийства от рук мужчин. От средневековой охоты на ведьм, по современным подсчетам, погибли до 100 тысяч женщин, но эта цифра исключает число тех, кого линчевала толпа, кто умер в тюрьме от пыток или совершила суицид. Однако террор показательных пыток был мощным инструментом дисциплинирования всех женщин, пишет Шолле, добавляя, что отклики этой политики усмирения мы наблюдаем по сей день.

Как отмечает Кармен Мария Мачадо, процитированная во введении книги, хотя сегодня мужчины не вешают и не топят столько женщин, как это было в 1300 – 1700 годах, «нет недостатка в способах, которые используются для разрушения женских жизней. На женщин нападают, их оскорбляют, лишают экономических прав, насилуют, заставляют молчать, игнорируют, относятся к ним как к подопытным кроликам, их эксплуатируют, у них крадут, их слова искажают, женщин подвергают репродуктивному насилию и порабощают, заключают в тюрьмы и, да, иногда убивают».

Анализ Шолле принадлежит к серии феминистских трудов, стремящихся переприсвоить ведьмовство и взглянуть на охоту на ведьм как на многовековую охоту на женщин. Так, авторка прослеживает феминистское прочтение истории охоты на ведьм с работы американской феминистки Матильды Жослин Гейдж «Женщина, церковь и государство» (Woman, Church, and State) 1893 года: «Когда вместо “ведьм” мы читаем “женщины”, у нас появляется более полное понимание жестокости, направленной на эту часть человечества». В книге также приводится пример, как в 1968 году феминистки Международного женского террористического заговора из ада (Women’s International Terrorist Conspiracy from Hell – W.I.T.C.H.) организовали протест на Уолл Стрит в Нью-Йорке, где они «предсказывали» падение акций — кстати, по итогам закрытия биржи они оказались правы.

Несмотря на попытки переприсвоения, демонизация женщин через сравнение их с ведьмами никуда не ушла. Например, в своей книге, выпущенной в 2022 году, Шолле обращается к опыту президентской кампании Хиллари Клинтон 2016 года. Тогда кандидатку от демократической партии США связывали с Люцифером и даже называли witch with a capital ‘B’ (игра слов предлагает называть Клинтон и «ведьмой», и «сукой»). Спустя восемь лет в колдовстве обвиняют уже Камалу Харрис. Обеих представительниц американского истеблишмента легко можно судить за многое в их политических карьерах, но это не имеет никакого отношения к тому факту, что они женщины.

Другой феномен, конфликтующий с попытками феминисток метафорически опираться на идентичность ведьмовства, это её апроприация капитализмом. Последние 10 лет ведьмовство — это не только политический жест и не отражение религиозных верований, пишет Шолле, но и тренд и эстетика, а значит, и целая индустрия, где инди-предприниматели продают кристаллы, свечи, снадобья и эссенциальные масла, а крупные бренды адаптируют эту моду под себя. «В этом нет ничего удивительного: в конце концов, капитализм всегда продает нам продукт, созданный из того, что он сам и разрушил», — отмечает Шолле.

«В защиту ведьм» проводит параллель между средневековыми преследованиями женщин, обвинённых в колдовстве из-за банального несоответствия ожиданиям мужчин, и современной атакой на женщин. Текст деконструирует идеи, унаследованные из гораздо более женоненавистнического времени, и показывает, насколько они распространены в сегодняшней политической реальности и культуре. В своей книге Шолле рассматривает, главным образом, примеры из французской и американской действительностей, но общие выводы, к которым она приходит, релевантны для мировой практики. В условиях глобального консервативного подъёма все перечисленные архетипы женщин, которых преследовали во времена охоты на ведьм, оказываются под ударом. Однако в этом тексте я бы хотела заострить внимание именно на вопросе бездетности, так как для России конца 2024 года это, пожалуй, один из самых остро стоящих вопросов.

Актуальные попытки российских властей ограничить доступ к контрацепции и способам прерывания беременности, а также демонизировать чайлдфри перекликаются с общемировым биополитическим трендом. Автор:ки подобных законопроектов имеют тенденцию упрощать соображения, которые сопровождают выбор женщин относительно материнства.

Шолле начинает главу о бездетности с цитирования коллектива «Химеры» (Chimères): «Как только мы по-настоящему поняли, что общество сделало с материнством, единственным логичным ответом стал отказ от него. Но этот вопрос гораздо сложнее, ведь на кону отказ от значительного человеческого опыта».

Авторка ссылается и на слова Адриенны Рич, американской поэтессы и феминистки, а также матери троих детей: «Материнство как институт геттоизировало и уменьшило женские возможности… Глубина конфликта между самосохранением и материнскими чувствами может ощущаться как первобытная агония. Я ощутила её так».

Я привожу в этом тексте много цитат, потому что, на мой взгляд, именно примеры, которые Шолле нашла в массовой культуре, феминистских работах и личных историях – это самая эмоциональная часть книги, валидирующая и, в каком-то смысле, почти терапевтичная. Так, в самом начале главы о бездетности я наткнулась на цитату, которая убедила меня в том, что я хочу, чтобы мой партнёр — мужчина — прочитал этот текст. И это не пафосное умозаключение, речь о словах анонимной женщины, которая вспоминала свой первый секс после перевязки маточных труб. По её словам, она испытала чувство «огромной свободы», — пишет Шолле. 

«Прямо во время секса я воскликнула: “Так вот как чувствуют себя мужчины!” Ведь не было ни малейшего шанса, что я забеременею». 

Это очень понятная мне мысль, хотя к 25 годам я, хочется верить, научилась прятать от себя тревогу по вопросу контрацепции, пережила сопровождаемые волны стыда, а также привыкла к боли и эмоциональным переживаниям, связанными с этим — и думаю, хотя бы часть читательниц со мной солидарны.

Меж тем в Европе, пишет Шолле, политик:ессы обсессируют на тему контрацепции, абортов и инфантицидов со времён охоты на ведьм. До чумы 1348 года, которая убила минимум треть населения Европы, церковь мало интересовалась вопросами рождаемости. Однако уже в конце XVI века францисканский теолог Жан Бенедикти уверял семьи, что «бог обеспечит» их неограниченное пополнение (что-то наподобии привычного нам «дал бог зайку – даст и лужайку»). За XVIII век населению Европы было суждено значительно вырасти, но сторонников увеличения рождаемости это не остановило. В конце XIX века во Франции такие голоса призывали рожать «во имя социального спокойствия, национальных интересов и защиты расы». Нужны были рабочие руки, солдаты для войн, а иммигранты из колоний, по мнению властей, составляли угрозу национальной идентичности, подмечает Шолле.

В современности пропаганда материнства приобретает и более элегантные формы. Например, в 1978 году газета Washington Post опубликовала статью «Для карьеристок часики тикают», тем самым дав начало до сих пор популярному тропу о «биологических часах».

Авторка приводит и примеры голосов, противостоящих таким убеждениям. Так, автобиографическая работа американской журналистки и феминистки Глории Стайнем «Моя жизнь в дороге» (My Life on the Road) начинается с посвящения доктору Джону Шарпу из Лондона, который, несмотря на существовавшие тогда законодательные ограничения и риски, направил на аборт двадцатидвухлетнюю американку. 

«Он сказал: “Ты должна пообещать мне две вещи. Во-первых, никому не говори мое имя. Во-вторых, проживи свою жизнь так, как хочешь сама”... Дорогой доктор Шарп, я уверена, что вы, как человек, который понимал несправедливость закона, не будете возражать, если спустя столько времени после вашей смерти я скажу: я прожила свою жизнь наилучшим образом. Эта книга — для вас», — заключет Стайнем.

К слову, в совместном интервью 2022 года и Шолле, и Стайнем подмечают, что обе очень любят детей – просто не считают, что у них есть обязанность заводить их. В этом смысле, за что можно быть отдельно благодарной этому тексту, так это ощущение солидарности: ведь Стайнем, которой сейчас 90 лет, Шолле — ей 51 год, меня саму, моих подруг и товарищек 20 и 30 с чем-то лет, объединяют глубоко персональные дилеммы, делающие нас всех немного ведьмами.