«Мы ни черта не знаем о России»: интервью с новым директором Пушкинского музея Елизаветой Лихачевой

В марте 2023 года российский музейный мир потрясла новость о том, что Марина Дэвовна Лошак покидает пост директора ГМИИ им. Пушкина, а ее место займет директор Музея архитектуры имени Щусева Елизавета Лихачева. Заканчивая дела в предыдущей должности, 4 апреля 2023 года Елизавета Станиславовна посетила Екатеринбург, чтобы подписать соглашение о сотрудничестве между Государственным музеем архитектуры имени Щусева и Уральским архитектурно-художественным университетом. В кабинете ректора УрГАХУ Александра Долгова мы и встретились. У меня было всего полчаса, и я задала несколько вопросов Елизавете Станиславовне.

— Елизавета Станиславовна, первый вопрос к вам как к новоиспеченному директору Пушкинского музея. Уральский филиал музея работает на базе Государственного центра современного искусства в Екатеринбурге уже три года. Буквально на днях состоятся торги, и здание земской школы, в которой расположен филиал, будет передано новому собственнику. В связи с этим вопрос: если бы было возможно всё, какое здание было бы, с вашей точки зрения, идеальным для филиала Пушкинского музея в Екатеринбурге?

— Гостиница «Исеть» в Городке чекистов. Там есть прекрасные экспозиционные возможности. Это объективно одно из лучших зданий в Екатеринбурге. Еще я бы взяла и зафиксировала, что называется, в историческом контексте какой-нибудь ваш «Пассаж».

— Там трудно зафиксировать какой-то исторический контекст, там от исторического здания осталась одна стена.

— Он уже сам по себе история. Как образец капрома.

— Говорят, кстати, что все эти наносные капромовские элементы очень легко демонтируются, и многие у нас об этом мечтают.

— И я их понимаю.

— Каково вообще ваше отношение к филиалам Пушкинского музея: это часть Пушкинского (и зачем она?) или отдельная структура?

— Пока ничего не могу сказать. Я всего пару недель директор. Но если, например, говорить о Музее архитектуры, мы сознательно отказались в свое время от филиалов. Мы пошли по пути сотрудничества с институциями в регионах. Например, сегодня мы подписали вот это соглашение, которое дает базу для сотрудничества Государственного музея архитектуры и Университета. Зачем нам это нужно? Затем, что мы заинтересованы в создании сети обмена информацией между регионами. Страна, в которой мы живем, богата, обильна, красива, но при этом очень плохо знаема своими жителями. Мы ни черта не знаем о России. И это актуально не только для жителей Москвы, которые, как известно, снобы и никуда не ездят (хотя это абсолютно не правда, москвичи-то как раз много где ездят и много где бывают). А вот жители Екатеринбурга, я думаю, вряд ли были на Камчатке или во Владивостоке. Так же как жители Владивостока никогда не были в Рязани или в Архангельске. Это проблема, которую мы пытаемся решить за счет создания культурной сети, которая позволит нам, с одной стороны, обмениваться выставочными проектами — не просто Москва — регионы и регионы — Москва, но и регионы — регионы. Для Музея архитектуры это крайне важно, потому что, во-первых, мы не навязываем ни в коем случае свои представления людям, которые занимаются наукой и исследованиями в регионах, то есть регион свободен, это не филиал, а самостоятельная научная единица. Во-вторых, мы даем людям возможность и площадку, осеняем их своим именем, для того чтобы они рассказывали о себе уже за пределами своего региона — в стране, а, возможно, впоследствии и в мире, эта ситуация же не вечная. Соответственно, идея филиальной структуры мне кажется несколько устарелой.

— То есть вы хотели бы ее реформировать?

— Я пока не готова говорить, что я буду делать с филиалами Пушкинского музея, я просто не знаю пока. Вот сегодня поеду, посмотрю здание, которое коллеги подобрали на замену того здания, которое есть сейчас.

— Но сама концепция того, что это будет площадка современного искусства, не поменяется?

— Я думаю, что нет, глобально нет. Как таковое современное искусство — это часть большого культурного процесса. Но Пушкинский музей — это музей классического искусства, и я думаю, что никто не будет против классики в стенах филиала. Вот мы сейчас шли по городу, у вас на улице висит баннер выставки парижских модернистов, я знаю эту выставку, она катается по России уже лет 5–7. То есть запрос-то есть.

— У нас еще и «Эрмитаж-Урал» есть с 2021 года, тоже классику привозят из Государственного эрмитажа.

— Ну конечно, запрос есть. Послушайте, Свердловск большой, серьезный город. Ой, Екатеринбург, извините, все время забываю. А что касается сегодняшнего соглашения, то это как раз такой шаг, который мы делаем в сторону создания дружественной, лояльной сети, проще говоря — мы объединяем единомышленников. В наше время это достаточно сложно. Наша беда в том, что мы мало друг с другом разговариваем, все больше кричим друг на друга. А хотелось бы, чтобы люди между собой разговаривали и чтобы они рубили, что называется, в одну сторону. Так что надеюсь, что в этом отношении наше соглашение будет одним из таких шагов.

— Вы заговорили о сложном времени. Мой следующий вопрос о цензуре. Или о самоцензуре. Не секрет, что многие сотрудники культурных институций сегодня увольняются из-за цензуры. Даже не потому что их как-то ограничивают, а потому что они внутри себя чувствуют, что не могут свободно высказываться. Возможно ли сегодня в России свободное высказывание художника, куратора?

— Я не думаю, что где-либо или когда-либо было возможно свободное высказывание куратора или художника.

— Это все равно всегда политический жест?

— Абсолютно всегда. А свобода высказывания, которая внушается, на мой взгляд, искусственна. Когда мне говорят про свободу высказывания, я обычно предлагаю людям посмотреть на то, что происходит в мире, потому что ее нет нигде. Вы знаете, был такой малоизвестный русский революционер, Владимир Ильич Ленин. Он однажды сказал замечательную фразу: «Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества». Соответственно, нельзя говорить о полной свободе высказывания и, давайте будем честны: цензура как таковая — зло. И цензура запрещена 37-й статьей Конституции Российской Федерации, принятой по инициативе местного уроженца, кстати. Если мы говорим про свободу высказывания в творчестве, художник всегда свободен в момент, когда, условно, он стоит перед холстом — ему никто кроме его музы диктовать не может. Другое дело — может ли он кому-то показать то, что он сделал — это уже другой вопрос. И поэтому когда говорят, что художники несвободны, что художников цензурируют, ну это ерунда. Никто в момент создания произведения искусства не может цензурировать художника, это чушь. Если мы говорим про современную ситуацию — она же очень простая. Мы живем в воюющей стране. Есть такая вещь, как военная цензура. И это нормально. Я не вижу здесь проблемы. Многие говорят, что нет свободы — так ее нигде нет. Я вас уверяю, что Россия как раз — одно из самых свободных мест на земле.

— Мне, кстати, очень понравилась эта ваша мысль в первом интервью после назначения. Она сегодня свежо звучит.

— Так вы вот сейчас выйдете на улицу, отъедете на сто километров от Екатеринбурга — да какие сто, на тридцать. Перед вами — небо, земля, и никого. И делай там что хочешь! Я вас уверяю, ни в одной стране мира такого нет — пожалуй, только в Штатах еще.

— Одним из первых решений на посту директора ГМИИ имени Пушкина, которые вы озвучивали, было повышение зарплаты сотрудникам музея.

— Не совсем, я сказала, что это одна из задач, которые мы будем решать.

— Что сегодня считается ориентиром среди культурных институций по уровню заработной платы?

— Майский указ президента 10-летней давности о том, что зарплата сотрудников бюджетной институции не может быть ниже средней по региону по данным Росстата. Зарплата сотрудников Пушкинского музея приблизительно на 30 % ниже средней по региону.

— А филиалов это будет касаться?

— Конечно, будет. Всех будет касаться. Вопрос состоит в том, что это не делается по щелчку пальцев. Надо понять, как устроена экономика музея, и только после этого принимать какие-то далеко идущие решения. Одно из очевидных решений — сокращение штата. Но когда ты говоришь такие вещи вслух, все сразу начинают бояться, что начнутся массовые увольнения. Нет цели массово увольнять. Вообще одна из самых парадоксальных вещей в русском человеке — это вечный страх начальства. Страх и абсолютное нежелание брать на себя какую-либо ответственность. Когда начальник приходит и говорят: «Ребят, давайте вместе делать», он отвечает: «Ты начальник — ты и делай. Ты решай». А когда начальник решает, выясняется, что никому не нравится то, что он решил. На мой взгляд, эта позиция «Ты начальник, я дурак» — она неправильная. Мы все так или иначе делаем одно дело. Поэтому никаких быстрых решений не будет, это совершенно точно.

— Если вас в Москве спросят: какую архитектуру смотреть в Екатеринбурге и области, куда первым делом отправите людей?

— Если мы говорим про область, в Синячиху, конечно, первым делом. Невьянск, Тагил, Верхнеуральск. У вас в Тагиле Рафаэль висит! В Ирбите — одна из лучших коллекций печатной графики в России. Единственная проблема — расстояния. До Тагила 300 километров, до Верхотурья — 400, я там тоже, кстати, была. Туризм в России — это то еще испытание. Это вам не Франция какая-нибудь, прости господи.

— А в самом Екатеринбурге что бы рекомендовали смотреть с точки зрения архитектуры?

— Конструктивизм, конечно. Городок Чекистов, Белая башня, к спасению которой музей, кстати, приложил руку. Вообще весь район Уралмаша — там есть на что посмотреть, если знаешь, куда смотреть. Кампус Уральского госуниверситета во Втузгородке, весь комплекс. Баня у вас тут есть с портиком в три колонны Лантратова — когда мне ее Кубенский показал, я очень смеялась. Еще здание администрации — это вообще шедевр. Вообще, если бы я ехала показывать Екатеринбург с точки зрения архитектуры, я бы отвела только на город четыре дня. Это много. На Париж я бы отвела дня два.

— Вот это комплимент!

— Так там всё снесли. В Париже нечего смотреть с точки зрения архитектуры: там есть улица Малле-Стивенса, довольно интересный объект, есть пара объектов Карбю, Дефанс, башня Монпарнас, ну и любая рандомная улица Парижа, чтобы показать, как Осман его перестроил — всё. А Екатеринбург — это город с мощной архитектурной школой. И потом, это город, где до сих пор издается последний профессиональный журнал, TATLIN. Журнал, посвященный именно архитектуре, издаваемый архитектором для архитекторов. Это очень важная вещь — когда сами архитекторы про себя пишут. Но при этом, какая бы у вас ни была классная архитектурная школа и традиции, вы в окошко посмотрите. Ощущение такое, что здесь в девяностые архитекторы употребляли какую-то забористую траву. Ну так строить нельзя. Так нельзя просто. Мы когда с дочерью сюда приехали, она мне говорит: мама, у них что тут, какой-то не закрытый гештальт с небоскребами? Я говорю: так это же горы! В самом Екатеринбурге гор нет, вот архитекторы и решили их построить. Но при этом при всем, очевидно, что мощная школа была сформирована. Она была до девяностых, она будет после. А ошибки были всегда и везде.

Огромное спасибо за возможность этого разговора Надежде Елизаровой-Бурлаковой, помощнику проректора по научной и международной деятельности УрГАХУ.