Мужественная женщина
1.
Выражение "мужественная женщина" на первый взгляд выглядит оксюмороном. Но это только кажимость. Ведь мужество как определённое человеческое качество не является привилегией исключительно мужского пола. Недаром прекрасная поэтесса Юлия Владимировна Друнина, о которой и пойдёт речь ниже, писала в одном из своих стихотворений:
Таков наш век.
А что тому причиной,
Я объяснить научно
Не берусь -
Да, женщина
Привыкла быть...
Мужчиной:
Давно любой
Тащить привыкла груз.
Как утверждает на страницах книги Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо" некий безымянный историк:
"В советской армии воевало около миллиона женщин. Они овладели всеми военными специальностями, в том числе и самыми "мужскими". Даже возникла языковая проблема: у слов "танкист", "пехотинец", "автоматчик" до того времени не существовало женского рода, потому что эту работу ещё никогда не делала женщина. Женские слова родились там, на войне…"
Батальонный санинструктор Юлия Друнина была лишь одной из этого миллиона. И ей, чьи стихи обязательно входят в любую мало-мальски добросовестную антологию поэзии ВОВ, суждено было стать их голосом.
Родившаяся в Москве, в интеллигентной семье (мама и папа – педагоги), она, конечно же, росла самой обыкновенной девочкой:
Ах, детство! Мне, как водится, хотелось
Во всём с мальчишками быть наравне.
Но папа с мамой не ценили смелость:
"Ведь ты же девочка! – твердили мне. –
Сломаешь голову на крыше сидя,
Бери вязанье да садись за стол".
И я слезала с крыши, ненавидя
Свой женский, слабый, свой прекрасный пол.
Начавшая писать стихи ещё в школе, она много позже признавалась:
"Писала только о любви, преимущественно неземной, о природе, конечно, экзотической, хотя не выезжала никуда дальше дачного Подмосковья. Замки, рыцари, прекрасные дамы вперемешку с ковбоями, лампасами, пампасами и кабацкими забулдыгами – коктейль из Блока, Майна Рида и Есенина. Всё это мирно сосуществовало в этих ужасных виршах. Мы пришли на фронт прямо из детства. Из стихов моих сразу, как ветром, выдуло и цыганок, и ковбоев, и пампасы с лампасами, и прекрасных дам"
Родившаяся в 1924 году, она принадлежала к поколению, чья молодость, если не юность, пришлась на военные годы. Мальчишки и девчонки, вчерашние школьники, стали поколением добровольцев. Многие, и Юля в их числе, буквально осаждали военкоматы, прибавляли себе года, всеми правдами и неправдами стремясь попасть на фронт:
С восторгом нас, девчонок, не встречали,
Нас гнал домой охрипший военком.
Так было в сорок первом. А медали
И прочие регалии – потом…
Смотря назад, в продымленные дали:
Нет, не заслугой в тот зловещий год,
А высшей честью школьницы считали
Возможность умереть за свой народ.
Это поколение заплатило безмерно высокую цену за Победу в самой кровопролитной войне в мировой истории:
"По статистике, из каждой сотни фронтовиков 1924 года рождения в живых осталось только три человека! Оно и понятно – прежде всего погибали самые юные, самые неопытные и горячие, рядовые бойцы да свежеиспечённые лейтенанты переднего края. Мне повезло – я попала в число этих трёх процентов"
Её поколение справедливо называют "опалённым войной". Но справедливо будет сказать и то, что война их закалила, выковала, выплавила отборнейший человеческий материал, выявила на свет самые лучшие человеческие качества, которыми по сию пору славится советский воин-освободитель. Как, например, однополчанка Друниной – сержант медицинской службы Зина Самсонова, перетаскавшая за годы войны сотни раненых и гнусно застреленная немецким снайпером в то время, как вытаскивала очередного раненого с нейтральной территории. Герою Советского Союза Зинаиде Самсоновой, награждённой этим высочайшим званием посмертно, Юлия Друнина посвятила одно из своих лучших и хрестоматийных стихотворений:
…Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она – не в счёт.
Где-то в яблочном захолустье
Мама, мамка твоя живёт.
У меня есть друзья, любимый,
У неё ты была одна.
Пахнет в хате квашнёй и дымом,
За порогом бурлит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
…Я не знаю, как рассказать ей,
Чтоб она тебя не ждала.
Война забирала близких не только прямо – пулей, осколком, взрывом – но и опосредованно. Так, отец Юли, горячо ей любимый, скончался в эвакуации от инфаркта в 1942 году:
Старались сводки скрыть от старика,
Старались – только удавалось редко.
Информбюро тревожная строка
В больное сердце ударяла метко.
Он задыхался в дыме и огне,
Хоть жил в Сибири – в самом центре тыла…
Нет, мой отец погиб не на войне,
И всё-таки война его убила…
Смерть чуть не прибрала и саму Юлю. Случайный осколок едва не пробил сонную артерию – прошёл в двух миллиметрах. Именно в госпитале, восстанавливаясь после этого ранения, Юля написала своё, пожалуй, самое известное военное стихотворение:
Я только раз видала рукопашный.
Раз – наяву. И тысячу – во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Пережившая практически второе рождение, поэт имела полное право сказать о себе: "я родом не из детства – из войны".
Но война состоит не только из смертей, ранений, тяжкого ежедневного и еженощного труда и прочих тягот и лишений военной службы. Жизнь – везде жизнь. Люди остаются людьми, тем более в пограничной ситуации, в обстановке войны, при ежеминутной возможности погибнуть их чувства и эмоции обостряются до предела. Что уж говорить о молоденькой симпатичной девушке, да ещё окружённой мужским вниманием со всех сторон, начиная от безусого рядового и заканчивая генералом, убелённым сединой? Пусть ухмыляются зубоскалы и давятся своими пошлыми остротами, но в так называемых "военно-полевых романах", в понятии "походно-полевая жена" нет ни грамма пошлости.
Вероятно, именно на войне Юля встретила, не могла не встретить, свою первую любовь. Мы никогда не узнаем имени этого человека, и хорошо, пусть сокровенное остаётся тайной. Лишь в нескольких стихотворениях Юлия Владимировна проговаривается об этом:
Нет, ничего
Не в силах
Изменить я,
И сердце рвётся
Попусту моё.
Там, на войне,
Не думая о быте,
Царило Бытиё.
Была я глупой девочкой
Когда-то,
Опять люблю,
Как в восемнадцать лет,
Но не тебя –
Люблю того комбата,
Которого давно
На свете нет…
Война длилась четыре года. Молодые люди, которым посчастливилось уцелеть и пройти её от начала до конца, познали за это время не только смерть, но и любовь, и чувство товарищества, и окопное братство, цену чести, мужеству, доблести и достоинству. Немудрено, что они считали свои фронтовые годы самым важным, значительным, определяющим событием в их судьбе. Впереди будет ещё целая жизнь, но даже стареющие ветераны будут оглядываться назад, руководствуясь теми уроками, что они вынесли из "окопной школы":
"От войны мне никуда не уйти. Да и нужно ли уходить? Жёсткой окопной мерой меряю я и сегодняшние свои ( и не только свои ) поступки, свою ( и не только свою ) сегодняшнюю способность в драке за правое дело, нет-нет да и оглядываюсь на того худющего и бледнющего солдатика, каким была когда-то"
Мужественная женщина, пережившая тяжёлое ранение и контузию, Юлия Владимировна Друнина в 1944 году была комиссована по инвалидности и демобилизована из действующей армии. За своё участие в военных действиях она была награждена медалью "За отвагу" и Орденом Красной Звезды. Десятого мая 1945 года ей исполнился 21 год.
2.
Борис Слуцкий написал однажды жестокие строки:
Когда мы вернулись с войны,
Я понял, что мы не нужны.
Послевоенные годы были суровым временем. Нужно было восстанавливать промышленность и производство, налаживать разрушенную, как сейчас принято говорить, инфраструктуру, многие люди ещё ютились в землянках, а продовольственные карточки отменят лишь два года спустя. Тут было не до чествования героев, тем более что вся страна, начиная от двенадцатилетних подростков у станков и заканчивая героями-фронтовиками, внесла свой посильный вклад в победу над врагом. Официальное празднование Дня Победы в том виде, в котором мы его знаем сейчас, возникнет лишь десятилетия спустя. И всё-таки, несмотря ни на что, это была мирная жизнь:
Шли девчонки домой
Из победных полков.
Двадцать лет за спиной
Или двадцать веков?
Орденов на груди
Всё же меньше, чем ран.
Вроде жизнь впереди,
А зовут "ветеран"…
Шли девчонки домой,
Вместо дома – зола.
Ни отцов, ни братьёв,
Ни двора, ни кола.
Значит, заново жизнь,
Словно глину, месить,
В сапожищах худых
На гулянках форсить.
Да и не с кем гулять
В сорок пятом году…
( Нашим детям понять
Трудно эту беду. )
По России гремел
Костылей перестук…
Эх, пускай бы без ног,
Эх, пускай бы без рук!
Горько… В чёрных полях
Спит родная братва.
А в соседних дворах
Подрастает плотва.
И нескладный малец
В парня вымахал вдруг.
Он сестрёнку твою
Приглашает на круг.
Ты её поцелуй,
Ты ему улыбнись –
Повторяется май,
Продолжается жизнь!
Жизнь, действительно, продолжалась. В 1944 году, будучи вольнослушательницей Литинститута, Юлия знакомится со своим будущим мужем поэтом-фронтовиком Николаем Старшиновым. Он вспоминает:
"После лекций я пошёл её провожать. Она, только что демобилизованный батальонный санинструктор, ходила в солдатских кирзовых сапогах, в поношенной гимнастёрке и шинели. Ничего другого у неё не было. И, хотя позже, в 1948 году, писала:
Возвратившись с фронта в сорок пятом,
Я стеснялась стоптанных сапог
И своей шинели перемятой,
Пропылённой пылью всех дорог, -
Мне казалось, что это её нисколько не смущало – она привыкла к такой одежде настолько, что не придавала ей никакого значения…"
Уже в 1946 году у них рождается дочь Елена. На неопределённое время Друнина отказывается от мечты о литературной деятельности и посвящает себя заботам о семейной жизни, которые осложняются тем, что у её мужа обнаруживают тяжёлую форму туберкулёза:
"Рассчитывать я могла только на себя. Дочка сразу же тяжело заболела, тяжело заболел и муж. Их надо было спасать от смерти и кормить. А как, когда руки мои были связаны? От младенца ни шагу, денег ни копья. Единственная возможность отоварить карточки – продать на рынке хлебную пайку.
А продажа хлеба считалась тогда спекуляцией, делали это из-под полы. Как-то я с дочкой на руках понесла на продажу целую буханку "черняшки" - отоварила хлебные карточки сразу за несколько дней.
На рынке у меня её тут же взяла первая попавшаяся тётка – в те дни буханка была ценностью. Взяла и пошла, не расплатившись. "А деньги? – растерянно крикнула я ей вслед. "Деньги? – ухмыльнулась тётка. – А ты, спекулянтка, милиционеру пожалуйся – вон он на тебя смотрит".
Что мне оставалось делать? А голодная девочка на руках заходилась от плача… До стихов ли мне тогда было, до поэтических вечеров?...
И постепенно замолчал телефон. Из института, естественно, пришлось уйти, осталась дома со своими бедами, без родных, без друзей и безо всякого житейского опыта. А опыт фронтовой – на что он мне был тогда?"
Помог случай. В 1946 году её стихи попали к Илье Эренбургу и, судя по всему, очень ему понравились. Во многом благодаря именно его стараниям (если учитывать скандальные истории с поэтами Павлом Антокольским и Семёном Щипачёвым, которые открыто приставали к Друниной, а потом, разъярённые отказом, всячески вставляли ей палки в колёса), её первый сборник стихов увидел свет уже в 1948 году. Но сама она выделяет другое событие:
"Не уверена, смогла бы и я выстоять, если бы не одно событие. Я говорю о Первом Всесоюзном совещании молодых писателей в марте 1947 года.
Об этом совещании, практически ставшем форумом фронтовиков, много написано. Оно познакомило нас друг с другом, дало возможность осознать себя поколением.
Но совещание было для меня не только праздником. Оно дало мне возможность выжить, выжить в прямом смысле этого слова, поскольку рекомендовало меня в Союз писателей, а мои стихи – в издательство "Советский писатель".
…
Звание члена СП давало мне право на получение льготных продовольственных карточек, на повышенную норму хлеба – именно это я имела в виду, когда писала, что совещание молодых писателей помогло мне выжить."
Как единодушно отмечают в своих воспоминаниях Николай Старшинов и дочь Друниной Елена Липатникова, Юлия Владимировна была не самым простым в быту человеком. При всей своей несомненной женственности, человек она была довольно замкнутый и умевший держать дистанцию даже с самыми близкими людьми. Эта двойственность характера ощущается в её стихах:
Я не привыкла, чтоб меня жалели,
Я тем гордилась, что среди огня
Мужчины в окровавленных шинелях
На помощь звали девушку – меня.
Но в этот вечер, мирный, зимний, белый,
Припоминать былое не хочу,
И женщиной – растерянной, несмелой –
Я припадаю к твоему плечу
В 1954 году Юлия Владимировна поступает на Сценарные курсы при Союзе кинематографистов и там знакомится прославленным кинодраматургом Алексеем Каплером. Эта встреча изменит всю её жизнь. Ещё шесть лет она хранит верность мужу, но в 1960 году всё же решается на развод. Алексей Каплер становится её вторым мужем. Их отношения продлятся 19 лет, вплоть до смерти последнего.
Юлия Друнина стала для Алексея Яковлевича, пожилого человека, известного своими донжуанскими похождениями, любовью всей его жизни. Вот несколько выдержек из его писем к Юлии Владимировне:
"Мы начнём совершенно новую жизнь, в которой будет не так, как раньше, - счастье вперемешку с плохим. Там будет только счастье, там будешь только ты как самая умная, самая любимая, самая незабываемая женщина"
"Как же так получается? Из мусорного дурака ты сделала меня просто дураком, что-то понявшим в жизни. Я неимоверно люблю тебя, и так в самую глубину всегда протыкает меня, когда я смотрю на тебя, и так я горжусь тобой, будто ты – мой ребёнок и это я тебя родил такую"
"Не могу без тебя не то что жить – дышать. Я не знал до конца, как люблю тебя, что ты для меня. Ни одной минуты не буду без тебя, любимая, жить"
"Слушай, Юленька, я дрянной, глупый, плохой человек. Но всё это ведь только остатки. А сколько доброты мне привила, сколько я понял – ведь был ещё в миллион раз хуже. И главное, я узнал, что есть на свете Большая любовь. Такая, что случается только раз в сто лет и для одного из миллиона! И это в моей жизни случилось. Это ты так полюбила и я так полюбил. Только огромная разница в том, что ты светлый человек, а я весь был покрыт коростой мелкости, глупости, пакости. Я очень очистился возле тебя, но я всё ещё дрянь, всё ещё дурак…"
В марте 1979 года Алексей Яковлевич тяжело заболеет, а в сентябре скончается. Его памяти Юлия Владимировна посвятит свою поэму "Ноль три":
Не проклинаю
Долю вдовью,
Жить не согнувшись
Буду с ней.
Мне всё оплачено
Любовью
Вперёд, до окончанья дней.
Да, той единственной,
С которой
Сквозь пламя
Человек идёт,
С которой он
Сдвигает горы,
С которой…
Головой об лёд.
Ей самой останется жить 12 лет.
3.
По свидетельству дочери, после смерти Каплера Юлия Владимировна попытается ещё раз наладить свою личную жизнь, связать её ещё с одним мужчиной, буквально заставить себя полюбить, но быстро в этом разочаруется. Она станет ещё более замкнутой и раздражительной. Единственной отдушиной на склоне лет для неё станет гражданская активность.
После смерти Брежнева Советский Союз вступил в последнюю фазу своего существования. Престарелые генсеки стремительно сменяли друг друга, экономика безнадёжно стагнировала. Советская Армия увязла в афганской военной кампании, а сам СССР после трагического случая со сбитым гражданским самолётом, был официально заклеймён мировым сообществом как "Империя зла"
Новый Генеральный секретарь Михаил Сергеевич Горбачев объявляет о начале Перестройки и даёт курс на кооперацию, демократию и гласность. Это станет началом конца. Курс на кооперацию обернётся торжеством теневой экономики, в подполье которой взрастут семена криминального беспредела, захлестнувшего страну в 90-х. Курс на демократию обернётся пустопорожней болтовнёй на заседаниях Верховного Совета СССР. Ну а хвалёная "гласность" пройдётся ушатом помоев по основам государственности и мозгам бедных советских граждан, не умеющих противостоять столь массивной информационной атаке.
Поэты не стали исключением. Наиболее характерен здесь пример Роберта Рождественского. Поэт, некогда написавший показательные хрестоматийные строки:
Нахожусь ли в дальних краях,
ненавижу или люблю, —
от большого,
от главного
я —
четвертуйте —
не отступлю.
Расстреляйте —
не изменю
флагу
цвета крови моей.
уже в конце 80-х-начале 90-х пишет стихи примерно следующего содержания:
Я верующим был.
Почти с рожденья
я верил с удивлённым наслажденьем
в счастливый свет
домов многооконных...
Весь город был в портретах,
как в иконах.
И крестные ходы —
по-районно —
несли
свои хоругви и знамёна...
А я писал, от радости шалея,
о том, как мудро смотрят с Мавзолея
на нас вожди "особого закала"
( Я мало знал.
И это помогало. )
Я усомниться в вере:
не пытался.
Стихи прошли.
А стыд за них
остался.
а уже в 1993-м году имя Роберта Рождественского стояло под печально известным "письмом 42-х".
Юлия Друнина тоже переживала схожую душевную драму. В конце 80-х она себе позволяет, к примеру, такие публицистические строки:
"Теперь, узнав жестокую правду о второй - трагической, чудовищной, апокалипсической стороне жизни тридцатых годов, я (не примите это за красивые слова) порой искренне завидую тем сверстникам, кто не вернулся с войны, погиб за высокие идеалы, которые освещали наше отрочество, нашу юность и молодость..."
Но душа Юлии Владимировны продолжает болеть за советских воинов, солдатиков. Она пишет пронзительные стихи о вернувшихся из Афганистана:
"Там было легче!" -
Как ни странно,
Я понимаю тех ребят,
Что, возвратившись из Афгана,
"Там было легче", - говорят.
"Там было легче, -
Одноглазый
Спокойно повторил земляк, -
Поскольку ясно было сразу:
Вот это - друг,
А это враг".
Я так вас понимаю, дети, -
На бэтээрах колесить
Сподручней всё ж,
чем в райсовете
Благодеяния просить.
А этих сытых военкомов,
Что оскорбить посмели вас...
Боль в сердце.
В горле ярость комом.
И не поднять тяжелых глаз.
Но не теряйте гордость, дети.
В житейской темноте всегда
Пускай до старости вам светит
Солдатской верности звезда.
А больше вас утешить нечем...
И так понятно слышать мне:
"Там было легче, было легче,
Да, было легче на войне!"
Ну а в 1990-м году Юлия Владимировна и вовсе становится депутатом Верховного Совета, объясняя это желанием "защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны и войны в Афганистане".
Друнина до конца своих дней оставалась воином. В августе 1991 года эта мужественная пожилая женщина, искренне верящая в демократизацию общественного строя, находится среди участников обороны Белого дома:
Спасибо тебе, о Боже,
Что сейчас
На исходе дня,
Ты сделал вдруг так,
Что ожил
Огонь в душе у меня.
Что сердце пошло чечёткой,
Что рвутся на свет слова,
Что я понимаю чётко -
Юность моя жива.
И в смертной, должно, истоме
Увижу сквозь слёзы вдруг
Студенточек в "Белом доме"
В кругу фронтовых подруг.
Три месяца спустя после августовского путча, Юлия Владимировна Друнина совершает свой последний мужественный поступок. Так и не смирившись с развалом страны, с крахов всех тех идеалов, в которые верила и за которые воевала, она, приняв значительную дозу снотворного, отравляется выхлопными газами в гараже. В предсмертном письме она попыталась объяснить причины своего решения: "Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл..."
Исповедуется Юлия Владимировна и в стихах, написанных незадолго до смерти:
Покрывается сердце инеем –
Очень холодно в судный час…
А у вас глаза как у инока –
Я таких не встречала глаз.
Ухожу, нету сил.
Лишь издали
( Все ж крещённая! )
Помолюсь
За таких вот, как вы, –
За избранных
Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть.
Её первый муж Николай Старшинов так объяснил её уход из жизни:
"Действительно, сдаваться она не привыкла. Это было не в её характере: она была бойцом и оставалась им до конца. И её вынужденный и в то же время добровольный уход из жизни, как и добровольный уход в армию, говорит не о её слабости, а о её порядочности и силе: в конце концов она могла бы достаточно благополучно дожить отпущенные ей годы, закрыв глаза на то, что не устраивало её вокруг.
Так поступаем мы, многие. Смиряемся с обстановкой и живём.
Она была незаурядной личностью и не могла пойти на компромисс с обстоятельствами, которые были неприемлемы для её натуры и сильнее её. И смириться с ними она не могла."
Новая "демократическая" власть осталась равнодушна к смерти ветерана, поэта, депутата и защитника Белого дома. На письмо Союза писателей с просьбой выделить участок для захоронения на Ваганьковском кладбище мэрия г. Москвы ответила издевательским распоряжением дать участок площадью 0,8 квадратных метров. Поэтому свой последний приют мужественная женщина Юлия Друнина нашла в Крыму рядом со своим возлюбленным Алексеем Каплером.
Стихи Юлии Друниной до сих пор переиздаются, до сих пор любимы в народе, без них, как сказано выше, невозможно представить любую мало-мальски приличную антологию стихов о Великой Отечественной войне.
В своё время поэт Иосиф Бродский написал в одном из своих стихотворений:
Меня упрекали во всём, окромя погоды,
и сам я грозил себе часто суровой мздой.
Но скоро, как говорят, я сниму погоны
и стану просто одной звездой.
Не знаю, как там насчёт Иосифа Александровича, а вот Юлия Друнина стала планетой, минуя всякую поэтическую образность. В октябре 1969 года крымские астрономы Николай и Людмила Черных открыли малую планету, получившую порядковый номер 3804. Она была названа именем Юлии Друниной.