Милашка настраивает радио сидя в одних трусиках

⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Милашка настраивает радио сидя в одних трусиках



Возможно, сайт временно недоступен или перегружен запросами. Подождите некоторое время и попробуйте снова.
Если вы не можете загрузить ни одну страницу – проверьте настройки соединения с Интернетом.
Если ваш компьютер или сеть защищены межсетевым экраном или прокси-сервером – убедитесь, что Firefox разрешён выход в Интернет.


Firefox не может установить соединение с сервером www.you-books.com.


Отправка сообщений о подобных ошибках поможет Mozilla обнаружить и заблокировать вредоносные сайты


Сообщить
Попробовать снова
Отправка сообщения
Сообщение отправлено


использует защитную технологию, которая является устаревшей и уязвимой для атаки. Злоумышленник может легко выявить информацию, которая, как вы думали, находится в безопасности.

Хармс зарисовал кружок и в период его распада:
Вот сборище друзей, оставленных судьбою.
Противно каждому другого слушать речь,
Не прыгнуть больше вверх, не стать самим собою,
Насмешкой колкою не скинуть скуки с плеч.
Давно оставлен спор, ненужная беседа
Сама заглохла вдруг, и молча каждый взор,
Презреньем полн, копьем летит в соседа,
Сбивая слово с уст. И молкнет разговор. [11]
Стоит вчера сегодняшнего дня вокруг.
Слегка разложенным, слегка окаменелым,
Быть может, все в жизни лишь средство
Прочь воздержание. Да здравствует отныне
И курица да здравствует, и горькая ее печенка,
И огурцы, изъятые из самого крепчайшего бочонка!
Последний тост за Генриха, за неугасший пыл,
За грудь округлую, за плавные движенья,
За плечи пышные, за ног расположенье.
Твой стих порой смешит, порой тревожит чувство,
Порой печалит слух иль вовсе не смешит,
Он даже злит порой, и мало в нем искусства,
И в бездну мелких дум он сверзиться спешит.
Постой! Вернись назад! Куда холодной думой
Летишь, забыв закон видений встречных толп?
Кого дорогой в грудь пронзил стрелой угрюмой?
Кто враг тебе? Кто друг? И где твой смертный столб?
Я говорю про будущую жизнь за гробом,
До свиданья, друг мой, до свиданья…
Не счесть алмазов в каменных пещерах…
Весело смотреть на маленьких старушек, —
Ты можешь найти страну для себя другую,
Но душу другую себе найти не можешь). —
На бессильные фигурки существительных
Счастливо поднимаются на задние ноги.
Они стоят, приветствуя веселым воем
Они разговаривают, пишут сочинения,
Весь мир неуклюжего полон значения!
Где цифры сияли, как будто полканы,
Где меч силлогизма горел и сверкал,
На самом деле, как могло случиться,
Она начинает понимать красоту неуклюжести,
Красоту слона, выброшенного преисподней.
Того случая, когда о твердое разобьется.
Возвышаются умные свидетели его жизни —
С большими необыкновенными бородами,
Расставляй проволочные загражденья,
Если ты меня встретишь лежащим на спине
Приятно у малиновок откусывать головки
Но воздержусь, чтоб волка не обидеть.
В своей берлоге засвечу светильник,
Еще есть у нас такие представители,
Рукою в книжечке поставишь закорючку,
И ты по воздуху, как пташка, полетишь.
Животным воздухом наполнится растенье,
Появятся на нем головка, ручки, ножки,
Да воздуху в груди, как видно, не хватило6
Весь напружинишься, глаза нальются кровью,
Шерсть дыбом встанет, напрягутся вены,
Но миг пройдет — и снова как дурак.
Приятно жить счастливому растенью —
Но корнем все-таки не сделалась нога
Береза сообщает мне свои переживанья,
Итак, как будто бы я многое постиг,
Фигурки странные! Коров бы им душить,
Клевещут, злобствуют, приделывают рожки.
Весь зад сгорел, а я живой остался.
Тому, кто мог с растеньем говорить,
Кто понял страшное соединенье мысли —
Смерть не страшна и не страшна земля.
Я стал, как бык, и кости как железо:
Схвачусь за воздух страшными руками,
Все брюхо воздухом надуется, как шар.
Давленье рук пространству не уступит,
Ничтожный зверь, червяк в звериной шкуре,
Я — царь земли! Я — гладиатор духа!
Я жил как бог и не видал страданья.
Сегодня годовщина памяти Безумного.
Шар молнии, огромный, как кастрюля,
Скатился вниз, сквозь листья пролетел,
И двинуть пальцами от страха не умели.
Ужасный вопль пронзил меня насквозь.
И труп Безумного на камешках лежал.
Мы все скорбим, почтенный председатель,
Благодарю. Вопрос мой будет краток.
Мы знаем все, что старый лес погиб,
Волк гвозди бьет, и мир дрожит от стука,
Итак, скажи, почтенный председатель,
В наш трезвый век зачем бросаешь ты,
Как ренегат, отступник и предатель,
Возможно ль полететь земли произведенью
Он отдал жизнь за них. Но что нам до него?
Нам песня нового столетья прозвучала,
Мы, особенным образом складывая перекладины,
Составляем мостик на другой берег земного счастья.
Нас повезут через мостик страдания.
В черепа волков мы вставляем стеклянные трубочки,
Точно нитки клубок, мы катимся вдаль,
Чудесное полотно выткали наши руки,
Я закрываю глаза и вижу стеклянное здание леса.
Стройные волки, одетые в легкие платья,
Ветер его на восток над долинами гонит.
Спи, Безумный, в своей великой могиле!
Пусть отдохнет твоя обезумевшая от мыслей голова!
Ты сам не знаешь, кто вырвал тебя из берлоги,
Кто гнал тебя на одиночество, на страдание.
Ничего не видя впереди, ни на что не надеясь,
Ты прошел по земле, как великий гладиатор мысли.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
Птицы не больше перочинных ножиков.
Откройте озеро, чтобы вода стала ле!
Откройте гору, чтобы из нее вышли пары.
Остановите часы, потому что время ушло в землю!
Я меняю свою жилплощадь на бо́льшую!
Запомните: кокон, фокон, зокен, мокен.
Глубь и голубь одно в другое превращалось.
Мы снова спим и видим сны большого млина.
Осыпаться пыльцой и для женщин цвести.
Это пиканье станет красивой привычкой…
Все пуговки, все блохи, все предметы что-то значат.
И неспроста одни ползут, другие скачут
Я различаю в очертаниях неслышный разговор:
на что-то намекает бритвенный прибор.
Гляди, гляди! Она тебе сигналы подает.
Прочь воздержание. Да здравствует отныне
И курица да здравствует, и горькая ее печенка,
И огурцы, изъятые из самого крепчайшего бочонка!
За Генриха, за умницу, за бонвивана,
Упьемся, други! В день его выздоровленья
Не может быть иного времяпровожденья.
Горчицы с уксусом живительным составом
Душа его пусть будет до краев напоена.
Пускай его ногам, и мышцам, и суставам
Их сила будет прежняя и крепость их возвращена.
Последний тост за Генриха, за неугасший пыл,
За грудь округлую, за плавные движенья,
За плечи пышные, за ног расположенье.
Но он не должен сочетать куриных ног
Не должен страсть объединять с питательной крупой.
Не может справиться с подобною окрошкой
Всему есть время, и всему есть мера:
Для папирос — табак, для спичек — сера,
Я умер. Прекратилась органов работа.
Вот каковы они, последствия разврата.
Много неподдельного желания кипело.
Год проходит, два проходит, тыща лет —
Красота ее все та же. Изменении нет.
Да и ей пришлось не сладко: и ее снесли, рабу.
И она лежит в могиле, как и все ее друзья —
Представители феодализма — генералы и князья.
«Почему же, — возопит читатель изумленный, —
Безубойного питания была поклонница.
Или яблоком, или смородиной, или клубникой,
Постарайся выключить из своего меню
Рябчика и курицу, куропатку и свинью!
Ты в себя спиртные жидкости не лей,
Привлечешь к себе ты кавалеров стаю.
И когда взмахнешь ты благосклонности флажком,
То захочется бежать мне за тобою петушком.
Чего нам бояться? Мы внешне здоровы,
А стройностью торсов мы близки к орлам.
Тому, кто живет как мудрец-наблюдатель,
Хочу соловьем быть, хочу быть букашкой,
Отбросивши брюки, штаны и рубашку —
Ужель мы глупее в любовном вопросе,
Выполняют мелкое и незначительное дело:
Для сравненья запахов устроены красивые носы,
Ваши ногти не для поднимания иголок,
Недоступное для грохота, шипения и стуков,
Ваше ухо создано для усвоенья высших звуков.
И когда я в ручке Вашей вижу ножик или вилку,
У меня мурашки пробегают по затылку.
И боюсь я, что от их неосторожного прикосновения
Страшное произойдет сосудов поранение.
Если же в гостиной Вашей, разливая чай,
Лида, Вы мне улыбнетесь невзначай, —
Я тогда в порыве страсти и смущения
И, дрожа от радости, я кричу Вам сам не свой:
— Ура, виват, Лидочка, Ваше превосходительство мой!
Вчера представлял я собою роскошный сосуд,
А нынче сосут мое сердце, пиявки сосут.
В сосуде моем вместо сельтерской — яд,
Тот скрип нам известен под именем Страсть!
К хорошеньким мышцам твоим разреши мне припасть.
Быть может, желудок поэта опять расцветет,
Но мышцы своей мне красотка, увы, не дает, —
И если я — судак, то ты подобна вилке,
При появлении твоем дрожу, как стружка…
Но ты отрицательно качаешь головой.
Смешна тебе любви и страсти позолота —
Я вижу, как глаза твои над книгами нависли.
В хорошенькой головке шевелятся мысли,
Под волосами пышными они кишмя кишат.
Так в роще куст стоит, наполненный движеньем.
В нем чижик водку пьет, забывши стыд.
В нем бабочка, закрыв глаза, поет в самозабвеньи,
На голове моей орлы гнезда не вили,
Я верю: к шалостям твой организм вернется
В груди твоей пусть сердце повернется
Чего нам бояться? Мы внешне здоровы,
А стройностью торсов мы близки к орлам.
Тому, кто живет как мудрец-наблюдатель,
Хочу соловьем быть, хочу быть букашкой,
Отбросивши брюки, штаны и рубашку —
Ужель мы глупее в любовном вопросе,
Хвала изобретателям, подумавшим о мелких
О щипчиках для сахара, о мундштуках для папирос,
Кто к чайнику приделал крышечку и нос.
Кто соску первую построил из резины,
Кто макароны выдумал и манную крупу,
Кто научил людей болезни изгонять отваром из малины,
Кто изготовил яд, несущий смерть клопу.
называть котов и кошек человеческими именами,
Кто дал жукам названия точильщиков,
Кто ложки чайные украсил буквами и вензелями,
Кто греков разделил на древних и на просто греков.
Вы, математики, открывшие секреты перекладывания спичек,
Вы, техники, создавшие сачок — для бабочек капкан,
Изобретатели застежек, пуговиц, петличек
Бирюльки чудные, — идеи ваши — мне всего дороже!
Хвала тому, кто сделал пуделя на льва похожим
И кто придумал должность — контролер!
Я описал кузнечика, я описал пчелу,
Я птиц изобразил в разрезах полагающихся,
Но где мне силу взять, чтоб описать смолу
Твоих волос, на голове располагающихся?
И я не тот. Я перестал безумствовать и пламенеть,
И мне не дороги теперь любовные страданья —
Меня влекут к себе основы мирозданья.
Я увеличиваю бабочку увеличительным стеклом —
Везде преследуют меня — и в учреждении и на бульваре —
Какой имеют смысл телеги, беговые дрожки
И почему в глазах коровы отражаются окошки,
Любовь пройдет. Обманет страсть. Но лишена обмана
О, тараканьи растопыренные ножки, которых шесть!
Они о чем-то говорят, они по воздуху каракулями пишут,
Их очертания полны значенья тайного…
Когда он лапкой двигает и усиком колышет.
А где же дамочки, вы спросите, где милые подружки,
Телосложением напоминавшие графинчики, кадушки, —
А я горю иным огнем, другим желаньем —
В траве жуки проводят время в занимательной беседе.
Спешит кузнечик на своем велосипеде.
Бежит по венчику ничтожная мурашка.
Бежит, бежит… Я вижу резвость эту, и меня берет тоска,
Я вспоминаю дни, когда я свежестью превосходил коня,
Но бьет тимпан! И над служителем науки
«Однако, — подумал Чарльз Дарвин, —
…Тут горько заплакал старик омраченный.
В бутылке зачем вместо водки коньяк?
Он думал о том, и он думал о сем, —
Он умер, и он позабыт, незаметный герой,
Ей хочется плакать, ей хочется петь,
— Здравствуй, здравствуй, — закричали
Земля осталась подчинённая своей горькой судьбе.
когда ты пышная сверкаешь и носишься над
Вот родная красотка скоро будут казни,
Блестит как смех твоя волшебная фигура.
Лежит и смотрит на меня с нетерпением.
А потом через десять часов я ложусь,
Есть углы? скажи, что нет, чертовка.
Коровы во время холеры не пейте квас
однажды плачем зная что мы без души.
Ах какой ужас. Это в последний раз.
Я, как известно, среди планет игрушка.
Но я слыхал, что у вас будет сегодня пирушка.
А, здрасьте. ( В стороны ). Вот так несчастье.
Мы будем секундантами. Вот вам ножи.
Я говорю про будущую жизнь за гробом,
Одиннадцатый час говорит двенадцатому:
Двенадцатый час говорит: первый час,
на какой точке тебя можно встретить.
и мы сокровища земли тьмою объяты.
мне бы хотелось считать по-другому.
ты подобен ангелу пожаром объятому.
Десятый час говорит: час одиннадцатый,
разучился вдруг что-то двигаться ты.
Одиннадцатый час говорит двенадцатому:
И всё же до нас не добраться уму.
Господи, что-то будет, что-то будет.
Гляди забрав с собою в путь зеркало, суму и свечки
Спросим: откуда она знает, что она того?
щипая на своей фигуре разные волоски.
У меня руки и ноги шуршали в страхе.
Как великие учёные Карл Маркс, Бахтерев и профессор Ом.
вернись Фомин, шепчи, шепчи, подглядывай.
Уж третий час вы оба здесь толчётесь,
костями толстыми и голосом сочтётесь,
Фомин езжай вперёд. Гусаров не болтай.
Вон по краям дороги валяются ваши разговоры.
Пётры, Иваны, Николаи, Марии, Силантии
в кружении небес находят долг и честь.
что не козёл я и не чёрт, не мерин,
Затем, что я на нём сижу и мясо ем.
мы полагаем, что сделана она для наполнения
они должны показывать научные чудеса.
Слушай, грохочет зеркало на обороте,
Да это особый рубикон. Особый рубикон.
День ото дня всё становится хуже и хуже.
Миру конечно ещё не наступил конец,
молиться начал. Быть может только Бог.
Возможно мы виновники, нам страшно.
Мы наши мысли как чертог вынашиваем.
Я хочу послушать ваши голоса под музыку.
Я целый день стоял затменьем на посту.
Промерз. Простыл. И все мне опостыло,
Да чем сводить отравленных в аптеки,
И по утрам не водку пить, а сливки.
Да, сколько их, тех тружеников моря,
Некогда помню стоял я на посту на морозе.
Люди ходили кругом, бегали звери лихие.
Всадников греческих туча как тень пронеслась по проспекту.
Свистнул я в громкий свисток, дворников вызвал к себе.
Долго стояли мы все, в подзорные трубы глядели,
Уши к земле приложив, топот ловили копыт.
Горе нам, тщетно и праздно искали мы конное войско.
Тихо заплакав потом, мы по домам разошлись.

Цвет фона
черный
светло-черный
бежевый
бежевый 2
персиковый
зеленый
серо-зеленый
желтый
синий
серый
красный
белый


Цвет шрифта
белый
зеленый
желтый
синий
темно-синий
серый
светло-серый
тёмно-серый
красный


Размер шрифта
14px
16px
18px
20px
22px
24px


Шрифт
Arial, Helvetica, sans-serif
"Arial Black", Gadget, sans-serif
"Bookman Old Style", serif
"Comic Sans MS", cursive
Courier, monospace
"Courier New", Courier, monospace
Garamond, serif
Georgia, serif
Impact, Charcoal, sans-serif
"Lucida Console", Monaco, monospace
"Lucida Sans Unicode", "Lucida Grande", sans-serif
"MS Sans Serif", Geneva, sans-serif
"MS Serif", "New York", sans-serif
"Palatino Linotype", "Book Antiqua", Palatino, serif
Symbol, sans-serif
Tahoma, Geneva, sans-serif
"Times New Roman", Times, serif
"Trebuchet MS", Helvetica, sans-serif
Verdana, Geneva, sans-serif
Webdings, sans-serif
Wingdings, "Zapf Dingbats", sans-serif


Насыщенность шрифта
жирный


Обычный стиль
курсив


Ширина текста
400px
500px
600px
700px
800px
900px
1000px
1100px
1200px


Показывать меню
Убрать меню


Абзац
0px
4px
12px
16px
20px
24px
28px
32px
36px
40px


Межстрочный интервал
18px
20px
22px
24px
26px
28px
30px
32px



Красивая секретарша раскинула ноги боссу после рабочего дня
Эротичная девка показывает свой лобок
Выбритая пизда блондинки на улице