Мертвые идеалы

— Я пошла в сестры милосердия, потому что хотела быть значимой. Заметной. Хотела славы, — Ирма повертела в руках пистолет. Старая модель, неудобная, слишком тяжелая, но металл само удовольствие — гладкий, и если долго держать его в руке, то приятно греется. Будто это кто-то другой вложил в ладонь оружие. Сестра милосердия улыбнулась и присела на край кровати, в ногах у раненого пилота. — Да и потому что была идеалисткой. Их тех, кто готов махать флагом, с голой грудью и бритвой бросаться на врага и так далее и тому подобное, в лучших традициях агитплакатов и героических сказочек о величии армии, которые читают детям перед сном.

Щеглова прислушалась. Сирена стихла пару часов назад, и теперь за тонкими стенами палатки-госпиталя можно было различить только шорох падающего снега. На этой планете снежинки были удивительно крупными, размером с кулак, но пушистыми и мягкими. Будто с небес медленно спускались громадные белые бабочки, как из той книжки с картинками, которую ото всех прятала Нелл.

— Я не была к этому готова. В смысле совсем. Наверное, подобное разочарование настигает пилотов, когда они впервые пробуют свой отвратительный паек. Все эти безвкусные серые пасты, галеты, вяленая непонятная фигня, на вкус как стружка. Ты же знаешь, какое оно, — Ирма разгладила полы форменного пальто, поправила белый передник. — Когда-то я верила, что мне поставят памятник. Мне и жениху, может быть. Даже книгу напишут или в новостях покажут. Ирма Щеглова, знаменитая сестра милосердия, лично спасшая тысячи миллионов несчастных раненных, и ее муж, настоящий ас, пилот боевого робота, награжденный… Только моего жениха убили. Я ведь не любила его, совсем. И мне как-то до сих пор перед ним стыдно за это. Он был хорошим парнем. Тоже идеалистом. Ну, собственно, это его и сгубило.

Пилот вздохнул и Щеглова неожиданно показала ему язык, а потом расхохоталась.

— Жизнь такая сука, милый, — простонала она, смахивая выступившие слезы. — Вечно дразнит тебя, и не дает, манит, обещая вот это, недостижимое, а по факту… Я потом только увидела, какие нам ставят памятники. Простой кусок камня, на котором выбиты строчки с именами и датами, такие крохотные, что без лупы ничего не разберешь. Идиотизм и бюрократия. Место они экономят, ага. Ну, собственно, я тогда все и поняла. И приняла для себя решение. Будто кусок души отвалился, аж. Аж обидно, вот. Но это все ерунда такая, право слово.

На улице посветлело — наверное, это поднималось второе солнце, бледное, но яркое, окрашивающее все в сказочный золотистый цвет. Тихо пиликнул передатчик; Ирма со вздохом поднялась с насиженного места, потянулась, поправив тяжелый рюкзак за спиной, и помахала пилоту:

— Ладно, милый, я что-то заболталась. Пора идти. Вот бы тучи разошлись…

Больной смотрел на нее с абсолютно отсутствующим выражением, тонкая струйка слюны стекала из уголка его рта. Бедному парню выжгло мозг из-за неполадок в системах боевой машины.

Ирма выстрелила дважды, в сердце и голову, спрятала пистолет в кобуру, надела перчатки и вышла из палатки, вдыхая свежий морозный воздух. До прибытия группы оставалось пять минут.