Машина сломалась но по дороге встретил мужик и трахнул добротно

🛑 ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Машина сломалась но по дороге встретил мужик и трахнул добротно


          КАРАТАС

Седой поспешил к двери, так как на звонок давили настойчиво и подолгу. Непонятная тревога мгновенно ворвалась в беспрерывно ноющее в последнее время сердце. Все эти дни «мотор» его, многое переживший, бился с жуткими перебоями от того, что в нем поселился леденящий холод дурного предчувствия. Ожидания страшного ворочались, словно лопасти бетономешалки, а теперь с ворвавшимся пронзительным звонком в дверь, они закрутились в бешенном темпе, причиняя неимоверную боль. Седой съежился, поморщившись от появившейся рези, и стараясь не смотреть на испуганную жену, которой мгновенно передалось его состояние, пробормотал себе под нос с досадой:
– Сколько раз собирался поменять этот проклятый звонок!
Он совсем недавно перебрался в эту квартиру, соблюдая, как ему казалось, все правила конспирации.
«Нет, эту фазенду пока еще никто не знает», – успокоено подумал он, подходя к двери, и эта промелькнувшая мысль подло его обманула.
Он был бродяга старой формации. Никогда не держал дома «волыну», не носил ее с собой и на все «стрелки» ездил пустым, будучи убежденным, что самое мощное оружие – это слово. Он даже дверь не стал менять на металлическую.
В открытую дверь вломились четверо. Все, как на подбор, накачанные, трое со стволами. В руках четвертого был короткий «УЗИ».
Передний приставил пистолет с глушителем к голове Седого и бесцеремонно прижал его к стене. Двое быстро скользнули в комнату, а четвертый, азиатской внешности, стремительно бросил кулак, нанося удар в солнечное сплетение.
Седой от удара сложился пополам, выплюнув воздух из легких.
«Это конец!» – понял он и подумал, – «Только бы не дома!». В детской заплакала дочь, словно почувствовав чужих, плохих дядей.
Они втолкнули его в комнату и ударом подсечки свалили на пол. Коренастый крепыш выхватил из кармана скотч и, оторвав кусок, набросил его на рот Седого, склеивая намертво губы. Наручники защелкнулись на его вывернутых за спину руках, чудовищно больно сдавливая запястья. Удары посыпались со всех сторон, причем били - не разбирая, долго и изощренно. Изворачиваясь как уж на сковороде от пинающихся ног, он лишь успел заметить, как метнувшуюся к их маленькой дочке жену повалил азиат и ударил по затылку рукояткой пистолета.

… Седой на свободе был третий год. Освобождался он этим сроком длиною в долгих десять лет, с одной из уральских зон. А сколько пришлось ему натерпеться, пытаясь сохранить свою арестантскую чистоту и доброе имя! В лагерях строгого режима свирепствовал режим. Администрация насаживала «зэкам» свой «красный ход», ломая и выкручивая их. Десять лет, которые Седой получил за сберкассу, отрыгнулись ему серо-муторной лагерной тоской, бесчисленными унижениями, вечными нарами, пропитанными особым «буровским» унынием, и злющим холодом, поедающим остатки здоровья изоляторов.
Седого в лагерях всегда отличала его прямота, арестантская порядочность, несгибаемость, готовность стоять до конца за общее.
Он был среднего роста, худоват, так как почти не вылазил из «кичи», но на удивление, сохранивший легкие от пагубной «палочки Коха». «Седым» его прозвали давно, еще на «малолетке», из-за пепельного цвета волос. И вот теперь, по прошествии лет, отмытаренных в лагерях, он и вправду стал быстро седеть, будто пытаясь оправдать данную ему в юношестве кличку. Даже обе брови пробила предательская белизна.
Как-то в «буре» блатные хотели опустить «мужика». «Мужик» ночью съел чужой пайковый хлеб, видно голод доконал его, что он совсем потерял разум.
Это был молодой парень, с маленьким сроком, и живущий в лагере «мужиком». Тихий, безвредный, по зову желудка попавший в жуткий переплет. Несколько блатарей «раскачали» «мужику» его мерзкий поступок. Словесно унизив и умышленно втоптав в грязь надломившуюся, сдающуюся психику.
Давно не видевшие женщин, они в уме уже смаковали предстоящее удовольствие. Осознавший ужас предстоявшего, не зная как теперь спасти свою честь, парень дико озирался по сторонам. Он был морально сломлен и вздрагивал от слов, хлестающих его будто бич, настраиваясь ломануться из хаты.
– Ну, куда ж ты выпрыгнешь, глупый?
Пусть к металлической двери камеры уже предусмотрительно перекрыт. Дорога отрезана.
Но тут поднялся с места Седой, до этого молча наблюдавший за происходящим. Блатари же ошибочно истолковали поведение Седого, как молчаливое согласие.
Седой подошел и успокоил отпрянувшего от него «мужика». Закурил сам и угостил парня. Затем повернулся и ледяным голосом произнес блатарю:
– Уйди из-за спины.
Молодой, подблатовывавший паренек поспешно отошел, недоуменно поглядывая, словно оправдываясь, на своих дружков.
– Ты что, Седой. Хочешь за крысу мазу держать? – с тонкой угрозой, ощеривая золотые фиксы и бесшумно подступая, произнес один из сокамерников.
– Крыса вне закона! – поддержал фиксатого зэк с побитым оспой лицом, по кличке «Корявый».
Корявый блатовал в 5-ом отряде, смотрел за кустарями. А это было доходное местечко в лагере, его специально прикрепили к «умельцам» дермантиновые блатюки. Имея за собой пушистые хвосты, они контролировали доход от продажи искусно изготовленной кустарщины. Седой знал, что часть денег утаивалась от лагерного общака, а на скрысенные «лавэ» приобретался наркотик, которым они кололись в узком кругу.
Старый сиделец, он негодовал за многих в зоне, кто блатовал, и знал о них нелицеприятное. Но здесь он был один, в замкнутом пространстве буровской «хаты». И, тем не менее, он не мог отдать им на растерзание этого глупого «мужика». «Ишь, распустили хвосты, словно павлины!», – а вслух произнес внятно, с присутствием металла в голосе:
– Парень оступился, по молодости, не совладал с голодом. Это у него впервые. Здесь достаточно объяснить. Нельзя плодить «ломанушек», «петухов» и прочих. Воры против такого подхода.
 
– Он вернет съеденную пайку и его никто здесь не тронет! – сказал тогда Седой грозно.
И блатные отступили. Облизываясь и щелкая клыками. Так стая гиен неохотно отступает от жертвы, когда к ней, грозно рыкая, подходит лев. Но гиены не уходят в таких случаях. Они бродят на почтительном расстоянии, боясь подойти ближе, противно повизгивая.
– Смотри, Седой, бля буду! – произнес Корявый.
Фикса многозначительно промолчал, поигрывая изготовленными из хлеба четками. Он повернулся к Седому татуированной спиной и пошел к наре, словно давая стае сигнал отбоя.
Седой не стал отвечать Корявому. Корявый – «пешка», главный у них Фикса. Он сидел рядом со спасенным им «мужиком», чуть было не слетевшим в разряд лагерных «дунях».
Белый от гнева, ни кровинки в лице, Седой не замечал, что сигарета давно истлела и жжет ему пальцы. Наконец, он тяжело поднялся, затушил окурок, бросив его в пятак, и прошел к своим нарам. Он знал, что нажил себе еще одних врагов. Но не боялся и не жалел, насквозь видел их подлую и низменную душонку. Но так уж устроена лагерная жизнь. Пока ты не можешь конкретно сорвать маску, вынужден соблюдать паритет.
Благодарный парень присел у него в ногах и смотрел на Седого признательно. Седой одобряюще кивнул ему одними глазами.
Здесь, в уральских лагерях, авторитет Седого был на высоте. Его уважали «мужики», с ним считались воры, блатные остерегались. А подлинные лагерные бродяги, встречаясь с ним на этапах, пересылках, обнимались, делились сокровенным и «чефирили» от души.
Отстрадав свою длиннющую десятку, Седой вернулся в родную Балашиху. Жизнь к тому времени на воле круто поменялась, на дворе был 93-й год.
Встретился кое с кем из братвы, поговорил. Его возвращению искренне обрадовались, устроили ему встречу с ворами, на которой он пытливо выяснил у них непонятные для него моменты.
Многие воры хорошо знали Седого по зонам, другие слышали за него как за порядочного, идейного арестанта. Ему помогли на первое время деньгами из общака и решили для него некоторые жизненно важные вопросы. Дали ему возможность обзавестись жильем и познакомиться с делами по Москве и Балашихе.
День за днем, шаг за шагом Седой вникал во все вопросы и понимал, как сильно изменилась жизнь на свободе за те годы, пока он отбывал свой срок. Седого возмущало то, что появившиеся группировки бандитов беспредельны и не хотят признавать воровское.
Он знал, что уже много именитых босяков погибли под пулями наемных «киллеров». Ему говорили, что на Москве действует созданная ментами организация под названием «Белая стрела». Она, якобы, делает отстрел «воров в законе» и криминальных авторитетов. Но он не верил во все эти бредни, так как для себя он понял, откуда это дует ветер на самом деле.
И когда «законники» предложили ему стать «смотрящим» за Балашихой, Седой отказался, так как воровское для него было свято…

Бандиты били авторитета долго, пока не устали. Высокий, тот, который командовал, присел в кресло, давая волю азиату.
– Смотри, Седой, как пользуют твою жену, смотри, потому что ты уже труп!
Жестоко избитый, Седой лежал со скованными за спиной руками, с грубо заклеенными скотчем губами и плакал от унижения и беспомощности. Сквозь залитые кровью веки он видел, как азиат, забросив бессознательное тело жены на кресло, насиловал ее.
– Какие же вы гады, беспредельщики, хуже мусоров, чистые палачи! – шептал, проклиная себя за свой принцип, не держать при себе оружия. Он понимал, что обречен, но не боялся этого. А плакал оттого, что эти отморозки надругались над его супругой, которая 10 лет ждала, а теперь подарила ему крохотную дочурку. Как она просила, умоляла его отойти от преступного мира, уехать к ней на родину в деревню.
Подобрав избитое тело, он спружинился и бросился на высокого, сидевшего в кресле. Но бандит не дремал. Он ожидал от Седого этого броска и хладнокровно выстрелил ему в ногу.
Пуля, выпущенная из ствола с глушителем, отбросила авторитета к стене на пол.
– Факир, давай добьем его и надо валить отсюда, – донеслось до его слуха.
– Нет, Квадрат, мы еще заберем у него «казну», не оставлять же ее. Немой, приподними его, пусть скажет, где у него «казна».
Опьяневшие от вида крови и безнаказанности, бандиты пытали Седого. Перед этим квадратный бандит пристрелил его жену, а теперь тот, кого называли «Немым» урча, точно зверь, включенной электродрелью сверлил ему ногу, выбивая признание.
– Говори, сука, где казна? Скажешь?
Седой терял сознание, но новая боль наоборот возвращала его в явь. От вонзающегося в его плоть сверла, летели куски мяса и крови.
– Скажешь, где «казна»?
Из последних сил, нечеловеческим усилием воли, Седой приподнял голову и кивнул.
– Сдерните с него скотч.
Слезы перемешивались с кровью и красными ручьями бежали по его щекам, вид его был страшен. Высокий по кличке «Факир» склонился к нему, чтобы расслышать.
– Ты гнусная, мерзкая гадина, – прошептал внятно, растягивая слова от безумной боли старый бродяга и выплюнул на лицо бандита кровавый сгусток.
Последнее, о чем успел подумать «смотрящий», это была мысль о дочке.
Взбешенный Факир разрядил в него всю обойму. Седой несколько раз конвульсивно дернулся и затих.
– Сука, смотри, какой упрямый! Отрубите ему кисть, мы ее отнесем его коммерсанту. Посмотрим, как он запляшет теперь! А то Седой, Седой!
Факир с размаха пнул труп.

Слух о зверском убийстве Седого, его жены и дочери облетел всю Москву. Братва еще не знала достоверно, кто это так чудовищно выкосил семью старого авторитета. Однако даже самые влиятельные мафиози были в шоке. Такая участь могла ожидать каждого из них.
Семью Седого похоронили. А на собравшейся сходке «законники» вынесли приговор:
– Так могли поступить только «отморозки»! Мы найдем, кто это сделал. На них мы поставили крест.
Авторитеты, присутствовавшие на этой сходке, все до единого выражали единство с решением «воров в законе».
Прошло не более 10 дней после того, как похоронили семью Седого, а воры уже знали имена изуверов.

Когда Факир принес и, достав из барсетки, бросил на полированную поверхность стола, отрубленную кисть Седого, президента АОЗТ ударил столбняк. Он оторопевшим взглядом таращился на нее, пока вдруг с ужасом по татуировке не осознал, что она принадлежала его «крыше» - Седому.
– Теперь, гнида, будешь платить нам. И не дай Бог, где-нибудь вякнешь о том, что ты сейчас видел, я тебя четвертую!
После ухода страшного человека, Факира, президента охватил мандраж. Он вызвал начальника службы безопасности и добрых полчаса кричал на него, заходясь в истерике.
Затем, прогнав, достал из бара виски и, стуча о фужер зубами, выпил. Он метался по кабинету, не зная, что ему предпринять. Руки, ноги дрожали, ходили ходуном.
Тогда, он вызвал одну из трех своих длинноногих секретарш и приказал ей, сделать ему минет. Синеокая дива, было, вякнула, но он так на нее заорал, что она тут же присела перед ним на коленки.
Она классно старалась, но он ничего не чувствовал – перед глазами лежала мраморно-белая кисть с татуировкой многокупольного собора.
От пережитого шока он так и не смог кончить. Оттолкнув сотрудницу, он ухватился за телефон и долго вызванивал спасительный номер. Обращаться в милицию он боялся. Во-первых, менты могли сдать его Факиру, и тогда… Об этом было даже страшно подумать! А во-вторых, они все равно не смогут обеспечить его безопасность.
Он дозвонился своему старому другу, видному бизнесмену в Москве, и попросил защиты.
В тот же день его свели с «ворами в законе».

***
Факир был неплохим боксером. Выросший на окраине одного из сибирских городков, он пробивал себе дорогу, прокладывая ее кулаками. Для него никогда не существовало понятия правоты. Он знал лишь одно правило. Надо бить первым. И он бил. Бил до армии. Бил после армии. С таким нравом его давно должны были сломать, как «беспредельщика». Но Факир, кроме железных кулаков, обладал талантом лидера. Ему повсюду удавалось сплотить вокруг себя самых наглых, туповатых, но претендующих на то, чтобы им повсюду уступали дорогу. Он был высокого роста, мощный. Любил вкусно поесть и хорошо выглядеть.
После армии, благодаря своим качествам, Факиру удалось собрать вокруг себя молодежь. В одном из подвалов поликлиники они устроили штаб, где ежедневно собирались.
Отсюда они шли «качаться» в подвал соседнего подъезда, где пацаны сделали небольшой ремонт - застелили пол резиновой лентой и набили подвал железом: гирями, штангами, гантелями, блочными устройствами. Через стенку был зал для отработки ударов. Здесь с потолка, раскачиваясь, свисали самодельные боксерские мешки, набитые опилками и песком. На стенах были прибиты боковые настенные подушки и деревянные щиты для метания ножей.
Пацанов приходило очень много, это были рядовые бойцы, верхушка же после тренировки возвращалась в штаб.
Две комнаты в штабе были забиты диванами, креслами. На стенах висели ворованные ковры, телевизор, магнитофон. Здесь они обсуждали городские дела, сюда приводили девиц и накачивали их дешевым пойлом. А потом там – же, пользовали их хором. Факир специально прививал своей банде таким образом, инстинкт стаи.
Лишь он по праву атамана удалялся в соседнюю комнату. В детстве поглядывавший в женские туалеты, он был настоящий сексуальный маньяк. Что только не выделывал он, возбуждая свою плоть. Минет, анальный секс – это были лишь цветочки для его жертвы.
Он был настоящий изверг, и его боялись свои же члены банды. Он внушал им страх.
В ресторанах они не платили. За такси не давали ни рубля. Время от времени он посылал свою банду сделать рейд в городе, в том или ином квартале. И тогда крошились ребра и лопались черепа. Факир сумел подчинить себе город. Его банду боялись все. Бывшие «зэки», спортсмены, такое же бакланье, как он сам, но не желавшие подчиняться ему.
Дикий разгул банды Факира прервался в один день. Его самого, четверых его приближенных – Чечена, Культю, Черепа и Квадрата – повязали ранним утром, взяв их прямо из теплых постелей. Город вздохнул и теперь жил в ожидании суда над главарями.
Но Фемида не оправдала их надежд.
Череп и Квадрат вышли из зала суда, отделавшись полугодами, проведенными в СИЗО. Зато теперь их авторитет в банде еще более возрос. Теперь за «главного» стал Череп.
Факиру и Чечену вменялось в вину нанесение повреждений, квалифицированные как средней тяжести и они получили по четыре года. Культя же отмазался, получив «химию», и уехал отбывать в Северный Казахстан.

***
Четыре года лагерей не выправили Факира. Он лишь еще более ожесточился в лагере. В зоне, на общем режиме, Факир сколотил вокруг себя хамье и потихоньку обирал весь отряд. Его приспешники, словно шакалы, рыскали по бараку, отнимая посылки и бандероли у осужденных. Упрямцев избивали смертным боем. За колючей проволокой у них было все необходимое: они досыта жрали, спиртное и анаша не переводились.
Единственное, чего не хватало Факиру, так это женской плоти. Но и тут, он нашел выход из положения. Так как зона была голодная, ему без особенного труда удалось подчинить себе при помощи кулаков и подачек в виде продуктов и курева, молодого симпатичного паренька.
Паренек был голубоглазый и стройный, симпатичное лицо его было открыто и доверчиво. Несколько раз Факир пустил его под пресс своих наймитов. А когда понял, что парень слабый духом, морально подавлен и за него никто из отряда не решается вступиться (тут бы самому не попасть под «молотки»), Факир затянул паренька в отрядную каптерку, выгнав оттуда завхоза. Он угостил его тушеными консервами, дал ему выпить немного водки, а сам потихоньку мацал его, возбуждаясь все больше и больше. Не выдержав искушения, он принудил парня к минету.
– Если не хочешь, чтобы тебя били каждый день, сделай мне хорошо. У тебя будет все: жратва, водка, курево. Все, как сегодня! И об этом никто не будет знать. Только мы вдвоем. А иначе я тебе не завидую, и учти: тебя все равно трахнут. Но тогда уже не будет ничего этого. Давай, не упрямься.
И слабохарактерный паренек сдался. Взял и сделал минет. Правда, неумело.
Освободившись из лагеря, Факир вернулся в свой город. Перестройка была в самом разгаре. Культя находился тут же, в городе. Но он конфликтовал с Черепом, и поэтому «отшился» от банды, и был в стороне от их дел, ожидая Факира. Он и нажаловался главарю, что Череп оборзел, обложил налогами почти все коммерческие киоски в городе, цветочников, частные кафе, автостоянки, таксистов. Что он все подмял под себя, пока они сидели. А Факира он не боится. Говорит, что ему наплевать на него, если он теперь сунется в его дела, то ему будет «крышка».
Одним словом, Факир свирепел все больше, а Культя, хорошо зная его характер, подливал «керосинчику». Двое суток они пили на квартире у Культи, заперев двери. На третьи сутки с утра, Факир выпил разом полный стакан водки и больше пить отказался. Культя понял, что Черепу кранты.
Весь оставшийся день, Факир чистил двуствольный обрез, принесенный подельником. Разобрал два патрона, увеличил заряд пороха и засыпал в оба нарубленные гвозди. Тщательно запыжевал их.
Часа в два ночи они стояли за дверью, за которой жил Череп с молодой девушкой. Культя, вооруженный ножом, нажал на звонок. Через некоторое время послышался настороженный голос Черепа.
– Кто там?
– Открывай, братуха, это я, Факир! Только что приехал в город и сразу к тебе, браток!
По ту сторону была тишина. Но, видно, Факиру удалось убедить своего воспитанника, потому что щелкнули замки, и в освещенном дверном проеме возник осторожный Череп.
– Факир, братан, ты вернулся! – произнес он, пытаясь разглядеть в темноте подъезда своего бывшего главаря.
– Со свиданьицем! – ответил Факир и, мгновенно наставив прямо в лицо обрез, нажал оба курка.
Дуплетный выстрел с усиленным пороховым зарядом разорвал голову Черепа. Куски кровяной каши разбросало по стенам. В подъезде стояло эхо от страшного грохота, и было слышно, как в квартире раздался истошный женский вопль.
Но подельники уже стремглав выскочили из подъезда, и пропали в темноте неосвещенных улиц.
Факир исчез из города и появился в нем двумя неделями позже.
Он сразу же объявился в родном подвале, где терпеливо выслушал рассказ Квадрата о смерти Черепа. Он сказал тогда Квадрату всего три слова, от котор
Девка с мохнаткой отдаётся вся и полностью
Нигер поимел в пизду белую сучку и накончал спермы на попку
Donnie Rock с завязанными глазами попадает пальцем в пизду