Марк Ротко – один из самых дорогих и несчастных художников современности

Ротко – один из самых успешных живописцев современности: в 2012-м году его работа “Оранжевое, красное, желтое” стала самым дорогим послевоенным произведением искусства, уйдя с молотка за $86,9 миллионов. Правда, сам мастер при жизни страдал депрессией и своего нынешнего триумфа не застал.

Как все начиналось

Маркус Роткович – именно так его звали на родине – родился в Российской империи, в городе Двинск, сегодня принадлежащем Латвии. Он стал четвертым ребенком в еврейской семье, и так как Россия того времени была не самым сладким местом для иудеев, в начале 1910-х годов Ротковичи иммигрировали в США. Вскоре после переезда отец Марка скончался, и семье, знавшей только русский и иврит, пришлось сводить концы с концами. Марк рано начал работать и после школы поступил в Йельский университет. Не окончив курсы, в 1923-м он перебрался в Нью-Йорк – самый центр художественной жизни.

Там он недолго был учеником кубиста Макса Вебера в Лиге студентов-художников, и этим его профильное образование ограничивается. Под влиянием Сезанна, Пикассо и своего учителя Ротко начал писать вполне себе фигуративные работы, в которых экспрессионистские нотки соединялись с сюрреалистическими. Ближе к 1930-м он стал вхож в круг модерниста Мильтона Эвери, у которого подсмотрел кажущуюся плоскость полотна и прямолинейность цвета. Уже в 1928-м году на первой выставке Ротко в галерее Opportunity его работы висели рядом с картинами Эвери. В это же время Ротко учил детей в еврейском центре Бруклина живописи, а сам перенимал их порывистость в рисовании: начал работать грубыми мазками, намеренно искажая привычные человеческому глазу формы.

К середине 1930-х в Америке все сильнее ощущались отголоски Великой депрессии, а Ротко тем временем добивался первых успехов на художественном поприще. В 1933-м в музее Портленда прошла его первая персональная выставка. На следующий год он выставлялся в галерее "Сецессион" рядом с художниками, вместе с которыми через несколько месяцев образовал группу “Десять”. Под этим названием Ротко, Адольф Готлиб, Луи Харрис и другие протестовали против консервативной выставочной традиции США.

За 1935-1939 годы “Десятка” устроила восемь совместных экспозиций, на которых Марк представлял свои экспрессионистские работы. К этому периоду относится серия Ротко, посвященная нью-йоркскому метро: это все еще фигуративная живопись, но люди в ней – плоские и безлицые. Дорожные пути, колонны и стены подземки напоминают скорее тюрьму и возвращают к чувству нескончаемой тревоги, знакомой всем, кто оказался заперт между двумя мировыми войнами. Его уличные зарисовки Нью-Йорка окунают нас в ту же гнетущую, клаустрофобную атмосферу: горожане, чем бы они ни были заняты, тонут на площадях и улицах не меньше, чем в собственных мыслях.

От сюрреализма к абстракционизму

На рубеже десятилетий Ротко пытался найти новые объекты изображения и выработать новый стиль. Тогда Америку захватили сюрреалисты, и Ротко с коллегами-художниками долгие вечера проводил в обсуждениях идей Дали и Макса Эрнста. В сюрреалистической живописи он увидел отражение древнего символизма; человечество казалось для Ротко запертым в условиях вечной борьбы со своей природой. В 1939-м он даже на некоторое время перестал писать и засел за чтение философских трудов, особенно впечатлившись “Рождением трагедии из духа музыки” Ницше.

Устоявшееся мнение, что художнику должно быть совершенно не важно, о чем писать, главное – писать хорошо, Ротко считал пережитком академизма. Он заявлял:

“Не бывает хорошей картины ни о чем”

Его работы 1940-х, навеянные мифами, пророчествами и теорией коллективного бессознательного, заселены биоморфными образами. Под влиянием техники автоматического письма он постепенно развил собственный абстрактный стиль, заменив акварель масляными красками. Сюрреалистические полотна Ротко мрачны не меньше работ, с которых он начинал карьеру, а картину “Знамение орла” сам гений окрестил “воплощением трагической идеи”.

В совместном манифесте Ротко и Готлиб выступали за “простое выражение сложной мысли”. По их убеждению, плоскость форм  “разрушает иллюзии и обнажает правду”. Пожалуй, это лучшее объяснение той образности, которую Ротко развил к концу 1940-х годов. Почти полностью избавившись от мифических элементов и отсылок к сюрреализму, он перешел к “мультиформам” – соединению нескольких цветовых плоскостей, плавно переходящих одна в другую и словно парящих в пространстве. Он хотел миновать любые препятствия между автором и идеей и идеей и зрителем. Человек и его личная, уникальная реакция - вот единственное, что было важно для Ротко.

К 1950-м количество “парящих” прямоугольных форм в своих работах Ротко уменьшил до двух, трех, максимум четырех, и с тех пор работал почти исключительно в этом формате. Однако единство и кажущаяся простота техники не мешали ему решать разные художественные задачи. На некоторых полотнах кажется, будто краска пишет сама себя, забегая на холст с обратной стороны: на самом деле Ротко зачастую поворачивал картину в процессе работы.

На пике карьеры

В середине десятилетия его живопись цветового поля возросла в цене почти в три раза, а Ротко даже пригласили расписать интерьер дорогого ресторана “Четыре сезона” в нью-йоркском небоскребе. Изначально согласившись, он задумал написать такие работы, которые смогут испортить аппетит каждому, кому вздумается там отобедать:

“Если ресторан откажется повесить мои фрески, это будет им лучшим комплиментом”

В рамках заказа он создал около 30 полотен, выполненных преимущественно в красных, багряных и черных тонах. Правда, им так и не суждено было украсить собой стены ресторана. Однажды решив поужинать там вместе с женой, на месте, уготованном для своей будущей картины, Ротко увидел временно заменявшую ее работу Поллока. В тот же вечер он отказался от сделки и пообещал вернуть каждый цент гонорара – а он, по некоторым данным, составлял около $2,5 миллионов.

“Никто из тех, кто готов есть такую еду за такие деньги, и не взглянет на мою картину”

На основе этой истории американский драматург Джон Логан – никто иной как автор сценариев к “Гладиатору” и “007: Координаты “Скайфолл” – написал пьесу “Красный”. В 2010-м ее поставили на Бродвее, спектакль собрал шесть премий “Тони”, а роль Ротко досталась Альфреду Молина.

После неудачи с "Четырьмя сезонами" Ротко пообещал себе никогда больше не ввязываться в подобные аферы. И сдержал слово – даже когда к нему обращались самые титулованные заказчики. В 1961-м году он оказался среди почетных гостей инаугурации Джона Кеннеди. Сначала приглашение он посчитал для себя честью. Но когда сестра нового президента и ее муж попросили одну из работ мастера, чтобы посмотреть, насколько она вписывается в интерьеры их дома, Ротко разорвал с богатым семейством все связи.

Позже художник успел поучаствовать в Венецианской биеннале, провести персональную выставку в нью-йоркском Музее современного искусства и расписать часовню в Техасе – правда, последняя открылась уже после смерти художника, в 1971-м году.

Последние годы жизни

Меньше всего Ротко хотел, чтобы его произведения оценивали исключительно как красивые и несложные картинки, которые приятно повесить в гостиной. Сознательно или нет, ближе к концу жизни он все больше сгущал краски, словно хотел опять испортить своим невнимательным зрителям все удовольствие.

Мрачная цветовая гамма, за некоторыми исключениями, преобладала в работах Ротко все последнее десятилетие его жизни. Он накладывал один цветовой слой на другой до тех пор, пока поверхность картины не становилась, по выражению критика Дор Аштон, бархатной, как сама ночь. Еще он много работал на бумаге, особенно после того как в 1968-м году у него начались проблемы со здоровьем.

В 1969-м он пережил сердечный приступ и развелся с женой, и с тех пор так и не воспрял духом. Несмотря на успех, Ротко на протяжении почти всей своей карьеры считал, что его творчество заслуживает большего признания, а в конце жизни всерьез потерял вдохновение. Последние месяцы он почти не писал, и по словам близких друзей это было прямым следствием затяжной депрессии.

Ротко знал, что навсегда поменял мир абстракционизма, как и искусства в целом. Он видел, что художественная сцена заполнена людьми, на которых именно он оказал наибольшее влияние – и все равно чувствовал себя отвергнутым. В 1970-м году, когда Ротко было 66 лет, чувство абсолютной изоляции поглотило его полностью. Наглотавшись антидепрессантов, он вскрыл себе вены в собственной студии, не оставив предсмертной записки.

Наследие

Сегодня иметь Ротко в своем собрании – гордость как для музеев, так и для коллекционеров. Его работы хранятся в галереях Чикаго и Техаса, в музеях Гуггенхейма и Йельского университета, а в в британской Tate Gallery они занимают отдельный зал. Они выставляются на крупнейших торгах мира, цены на них идут на миллионы долларов и с каждым годом только растут.

При жизни Ротко был противником коммерциализации искусства и не очень охотно выставлялся и продавал свои творения. Кроме того, вплоть до конца 1950-х работы живущих художников не выставлялись на публичный торг, поэтому о расценках на шедевры того времени мы знаем не так много. Но одно мы можем сказать точно – картины Ротко устанавливают и бьют свои же рекорды не первое десятилетие. Еще в 1983-м году его работу купили за рекордные после второй мировой $1,815,000.

Небывалый коммерческий успех творчества Ротко помимо его художественных качеств критики объясняют в том числе и тем, что за картины в золотых и красных тонах коллекционеры готовы платить больше, чем за полотна в серой палитре – а работ в красной гамме у художника сколько отбавляй. Ну и, конечно, немалую роль играет “бренд”: Ротко действительно не спутаешь ни с одним другим абстракционистом.

Еще один фактор, обеспечивающий наследию художника счастливую судьбу – авторитетные владельцы. К примеру, “Оранжевое, красное, желтое”, проданное в 2012-м за рекордную сумму, до этого принадлежало Дэвиду Пинкусу. Это один из ключевых коллекционеров американского послевоенного искусства, и одно его имя является знаком того, что на картину и правда стоит потратиться.