Марк Десадов Коллеги По Порнографии

💣 👉🏻👉🏻👉🏻 ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻

Марк Десадов Коллеги По Порнографии
________________________________________________
4.
На следующий день Лиля с утра отправилась на работу, и я вновь был
предоставлен самому себе. Что я мог сделать? Чем я мог заняться? Работать в
таком состоянии я все равно не мог. Поэтому опять бродил по городу. Мой город
всегда успокаивает меня, развеивает тяжелые мысли. А сколько за последнее время
в нем развелось разных уютных кабачков, кафе, пивных. Кажется, они вырастают
из-под земли на месте старых складов, замшелых контор, как грибы в лесу после
дождя.
Я и раньше был не любитель проходить мимо подобных культурных учреждений, а
теперь, когда мои растрепанные чувства все никак не могли найти опору, стержень
и успокоиться, все эти места просто манили меня. И действительно, что может быть
проще. Ты заходишь, выбираешь себе место за столиком, выбираешь напиток,
платишь, а потом все, ты анонимен, ты свободен, и с каждым глотком у тебя
прибавляется уверенности в себе, ясного осознания жизни.
Сначала было вино, потом коньяк, потом уже в третьем месте, ликер с водкой.
Потом было такси, потому что, наконец, я понял, что самостоятельно добраться до
дому не смогу. Помню залитое струями непрерывного дождя ветровое стекло,
расплывающиеся огни светофоров, рекламы на домах. Мои воспоминания теперь
исключительно цветные и размытые, как у французских импрессионистов.
Следующее после этого утро было ужасным. Я проснулся довольно поздно. Лили,
конечно, не было. Она много работает теперь, конечно, была на службе. Все
последствия бурно проведенного накануне дня были налицо. Когда тебе двадцать и
даже двадцать пять, все бывает еще не так радикально. Голова болит, во рту
сухость, перед глазами круги. Но это все совсем не то, что бывает в такие утра,
когда тебе за тридцать. Это совсем не то. Вот именно в такие часы ты особенно
остро чувствуешь, что молодости пришел конец. Еще тебя по-настоящему ничто в
твоем здоровье не беспокоит, и выглядишь ты неплохо, но вот по утрам после
пьянки...
Только полминуты спустя после пробуждения я осознал, что проснулся от
телефонного звонка. Телефон надрывался на столике в другом конце комнаты. Еще
полминуты ушло на то, чтобы спустить ноги с кровати и, хватаясь по пути за
мебель, добраться до трубки.
– Привет, старик, как дела?
Боже, да это же Боря, мой старый, старый друг. Еще неделю назад мы договорились
с ним, что сегодня с утра он зайдет ко мне за книгами, которые я обещал дать
ему. Все эти дни я все прекрасно помнил и даже отложил книги с полки, а вот
теперь...
– А почему у тебя такой странный голос?
Я замялся и забурчал что-то нечленораздельное. Хотя что членораздельное я вообще
мог тогда произнести?
– А-а, – понимающе протянул Боря. – Все понятно. Так ты скажи прямо, может быть,
мне сегодня не приходить? Если ты не в форме?
Боря все прекрасно понимал. Отчего у меня может быть такой странный голос, и
отчего я мычу. Понятно, отчего.
– Да нет, Боренька, все в порядке. Вернее, к тому времени, когда ты зайдешь, я
уже буду в силах стоять и произносить слова. Жду тебя.
Боря обещал быть через полчаса, а я повесил трубку и накинул халат. Стесняться
Бори нелепо – мы столько раз напивались с ним до свинского состояния и видели
друг друга в разных положениях. И все-таки досадно, что я забыл о нашей встрече.
Да и с такой помятой физиономией встречать даже старого друга нехорошо. Тем
более что сам Боря больше не пьет ни капли. Он «зашился». Это такая французская
штука, чтобы не пить. Да. У меня, кажется, почти все знакомые ходят с этими «эспералями».
Теперь такая мода. У молодежи – серьги в ушах, а у серьезных людей среднего
возраста – «эсперали» в ногах.
За те месяцы, что Боря не пьет ни капли, он очень похорошел. Теперь он
производит именно такое впечатление, которое Боря и должен производить. Умное
лицо, солидный пиджак, модные очки в золоченой оправе. Музейный работник,
катающийся по всему миру с выставками. Все правильно. Летом, правда, бывает
конфуз. Дело в том, что летом, каждый год, Боря бреет голову наголо. И каждое
утро скребет ее бритвой, добиваясь зеркального блеска. Наверное, это многих
смущает, да и меня в первый раз покоробило, но Боря уверяет, что это неотразимо
действует на женщин, и они просто оргазмируют при одном взгляде на его бритую
блестящую голову. Он хохочет и, проводя по своему сверкающему черепу ладонью,
мягко и ласково говорит: «Им кажется, что в моей бритой голове есть нечто
фаллическое». И при этом щурится и мигает сквозь позолоченные очки.
А теперь он еще и не пьет, так что стал совсем серьезным человеком. Правда, это
тоже как-то влияет на человека. Я прекрасно помню наши длинные зимние вечера
несколько лет назад, когда началась повальная болезнь эмиграции. Были сняты
барьеры, стало можно без особенных проблем уехать, да и говорить об этом стало
можно свободно, ничего не опасаясь, так что все говорили, а кое-кто и уезжал.
Говорил и я. За окнами мела ленинградская метель, и в гастрономе на первом этаже
дома бушевали голодные толпы с неотоваренными карточками и криками: «Больше
одного кило в одни руки не давать!». И я все возвращался к тому, что хорошо бы
уехать. Ха-ха-ха, это извечная тема в России. А Боря тогда каждый раз, задумчиво
рассматривая на свет очередную рюмку с коньяком, медленно говорил пьяным голосом
одно и то же: «В Петрополе прозрачном мы умрем...». Я кипятился, потом забывал
об этой теме, после вспоминал вновь и вновь донимал Борю разговорами о
необходимости отъезда, а он вновь и вновь повторял эти слова про прозрачный
Петрополь.
Я даже думаю, что в этих пьяных словах про Петрополь и про то, что в нем нам
суждено умереть, – главная причина того, что я тогда не уехал. Слова эти
действовали завораживающе. Да еще упорно повторяемые с убежденностью спокойного
пьяного человека. А я впечатлительная натура.
А совсем недавно я пришел к Боре. Он сидел «подшитый» и потому совершенно
трезвый – по-турецки на своем диване. Боря угощал меня молдавским коньяком
«Аист», уверяя, что это самый замечательный коньяк в мире. Не знаю. Может быть,
когда я тоже, как и Боря, половину своей жизни буду проводить в разных
европейских странах, коньяк «Аист» и мне покажется чем-то потрясающим.
Сам Боря при этом не пил, а только курил одну за другой длинные толстые
сигареты. И мрачно вещал о том, что жить тут дальше не имеет смысла, и хоть
старость нужно провести в какой-нибудь цивилизованной стране. Нельзя же
прозябать тут всю жизнь, говорил он.
Я слушал, слушал, а потом не выдержал и, выпив очередную рюмочку, сказал,
наконец:
– Боря, но ты же сам отговаривал меня, когда я два года назад хотел уезжать.
Боря поднял одну бровь:
– Да? Я отговаривал?
– Ну да. Конечно. Ты еще тогда все время цитировал Мандельштама.
– Я цитировал Мандельштама? – удивился Боря.
– Ну да, ну да, – закивал я. – Вспомни. Ты цитировал «В Петрополе прозрачном мы
умрем».
Боря поднял вторую бровь:
– Ничего такого не помню. Стихотворение, конечно, хорошее. А так – не припомню.
– Ну, вот я и решил остаться тут с тобой, в Петрополе, чтобы уж умереть тут с
тобой за компанию, – ответил я, разочарованный тем, что этот олух даже ничего не
помнит из того, что сам же говорил мне, и что произвело на меня такое
впечатление.
– Так, говоришь, я цитировал Мандельштама и отговаривал тебя от отъезда? –
допытывался Боря.
– Да, именно так, – уже немного раздраженно ответил я.
– Эх, – вздохнул мой друг. – Почему я не подшился раньше?
Пока я вспоминал все это, Боря уже доехал до меня. Он вошел, принеся с собой
запах парижского дезодоранта и итальянской кожаной обуви. Он взглянул на меня и
кивнул головой:
– Да, старик, вид у тебя, прямо скажем, неважный.
Я убито кивнул головой, придерживаясь рукой за дверной косяк в прихожей.
– Я так по твоему голосу и понял, что тебе, наверное, нехорошо, – продолжал мой
друг, снимая пальто из верблюжьей шерсти.
– Боренька, ты извини, что я тебя встречаю в халате, – подал я сиплый голос. –
Сил нет, ты прости меня.
– Да ладно, – сказал Боря, проходя в гостиную. – Это ведь я не к тебе таким
фертом. После тебя я хочу тут к одной дамочке зайти. Недалеко здесь живет.
Отменная дамочка, – Боря сделал игриво-неопределенный жест рукой. – Да, кстати,
я совсем забыл. Вот, возьми, пожалуйста. Я сейчас к тебе шел как раз мимо
ларьков на площади и вспомнил, что тебе нехорошо с утра.
С этими словами Боря вытащил из портфеля три большие банки китайского пива.
– Китайское пиво – лучшее в мире,– пояснил он. – В Китае самые старые традиции
пивоварения. Никакая Германия с Чехией не могут в этом смысле сравниться с
Китаем.
Я взглянул на крупные иероглифы на банке, потом по-английски прочитал, что
действительно, банка изготовлена в Гуанчжоу, потом открыл, выпил.
Не люблю баночное пиво. Оно жидкое и почти не имеет вкуса. Может быть, тут все
дело в воде, к которой мы не привыкли. Не знаю. Но сейчас я был сильно
благодарен Боре за эти три банки. Как нельзя более кстати.
Боря готовил у себя в музее очередную выставку, на этот раз эротического
искусства. И он решил предпослать этой выставке некую научную работу, которую и
собирался написать. Ему казалось, что просто открыть такую выставку – это как-то
несолидно, и она обязательно требует научной подкладки, научного исследования.
Вот сейчас Боря и писал свой труд и теперь заехал ко мне, потому что у меня
оказались некоторые нужные для этого книги.
Книги я Боре отдал и сказал, что он может спокойно пользоваться ими сколько
угодно долго, «до посинения». Все равно сейчас меня вопросы эротики не волнуют.
Боря пристально посмотрел на меня:
– А почему?
Хорошо, что мы друзья, и в общем-то иногда можно обойтись без глупых увиливаний.
Я посмотрел ему в глаза и сказал:
– Я не хочу сейчас об этом говорить.
Боря все понял и заговорил сам о трудностях подготовки выставки.
– Кстати, что ты думаешь об эротическом искусстве? – спросил он. – Мне это очень
важно, я собираю мнения.
Ну, что же, об эротике я на самом деле говорить не хочу, а об эротическом
искусстве – пожалуйста. Это совсем другое дело. Чистая теория.
– Лет десять назад, уже давно, я как-то возвращался из Венгрии. И на границе при
мне задержали одного парня, который вез с собой плакат-календарь.
Капитан-пограничник, молоденький белобрысый офицер с загорелым добрым лицом и
мягким украинским говорком схватил этот плакат и побежал к себе в конторку
составлять протокол о попытке незаконного провоза порнографии.
Бедный парень шел за ним с обреченным видом. В дороге мы немного познакомились,
и теперь, увидев несчастные глаза парня, моего соседа, я решил помочь ему.
Обогнав его, я вошел в капитанову конторку, где он уже прилаживался за столом
писать свой протокол.
«Товарищ капитан, я – близкий друг вот этого парня и очень хотел бы посмотреть
на плакат, который вы собираетесь конфисковать и объявить порнографией. Дело в
том, что ваш протокол ведь придет вот ему на службу, и его скорее всего выгонят
с работы, и никогда больше не выпустят за границу. Вы же это прекрасно знаете.
Так хоть дайте мне, его другу, взглянуть на этот злосчастный порнографический
плакат. Все-таки я имею отношение к искусству»
Уж не знаю, что подействовало на капитана, но он равнодушно, с чувством
собственного достоинства и правоты развернул плакат и сказал:
«Пожалуйста, посмотрите»
Все оказалось именно так, как я и предполагал. Конечно, в то время в Венгрии не
продавалось никакой порнографии. Такого и быть не могло. Так что плакат
представлял собой фотографию спины обнаженной девушки. Там была только спина с
отчетливо выделявшимися на ней позвонками. Сама же девушка, обернувшись,
улыбалась нам приветливой улыбкой венгерской комсомолки.
Увидев примерно-то, что и ожидал, я облегченно рассмеялся:
«Так ведь это же не порнография, товарищ капитан. Вы, наверное, просто не
рассмотрели»
Капитан посуровел:
«Порнография», – голос его стал тверд.
«Да нет же. С чего вы взяли? Это просто плакат и все»
Капитан стоял на своем. Порнография. Незаконный провоз. Протокол. Тогда я пошел
на последний шаг. Я решил затеять с пограничником искусствоведческий спор.
«Товарищ капитан, а какими критериями вы руководствуетесь при определении
порнографии?», – задал я, казалось мне, коварный вопрос. Действительно, при
определении этих критериев зашла в тупик сенатская комиссия Уоррена, которой
было поручено выработать соответствующую поправку к конституции США. Члены
комиссии спорили о критериях два месяца, а потом сошлись только на том
определении что «порнография – это то, что снижает моральные ценности», и на
этом с облегчением закончили свою работу. Капитану такие рассуждения были явно
не под силу.
Но все оказалось проще. Он просто меня не понял. Пришлось объяснять.
«Ну, вот как вы определяете, порнография вот этот плакат или нет?»
Капитан поправил фуражку на голове так, чтобы козырек приходился ровно
посередине лба, и серьезно сказал:
«Очень просто. Возбуждает»
Спорить с таким аргументом невозможно. Я покачал сочувственно головой и вышел из
конторки, предоставив капитану писать свой протокол, а бедному парню ожидать
решения своей судьбы.
То ли у этого молоденького капитана были врожденные органические сексуальные
нарушения, то ли это были чисто функциональные извращения от неправильного
полового воспитания в малограмотной семье на украинском хуторе, от не
сложившейся семейной жизни – не знаю. Знаю только, что его возбуждала спина.
Что ж, каждому свое. Вот так он и определял, что такое эротика – возбуждает или
нет. И, в общем, он был прав. Действительно, политическое искусство призвано
активизировать политическое сознание человека, бытовое – бытовые, а эротическое
– эротические чувства. Только вот капитана возбуждала спина, а нас с тобой,
например, спина вряд ли возбуждает. Так эротика это или нет?
Пришел конец второй банке пива, и я взялся за третью. Легче не стало, но ко мне
вернулась способность говорить.
Боря откинулся на спинку стула и закачался на двух задних ножках:
– На самом деле с критериями эротики вообще и с критериями допустимой эротики в
искусстве все очень сложно. Ты прав, говоря, что эротика, несомненно, должна
возбуждать половые чувства, а иначе это никакая не эротика. И что разных людей
возбуждает разное. Меня, например, одно время страшно возбуждала картинка, на
которой изображены два котенка, играющие с клубком. Нельзя же на этом основании
объявить картинку эротической. Может, я просто маньяк или Бог знает какой
извращенец. А вот, например, самая жуткая шведская порнуха совершенно меня не
трогает. Я спокойно могу заснуть, глядя порнофильм. Да, наверное, и ты тоже.
Правда? Но от этого шведская порнуха не перестает ею быть.
Боря помолчал и продолжил:
– Я ведь не тебе одному предложил подобный вопрос. Сначала я опросил наших
музейных дам. И дамочек. И вообще всех. Знаешь, что сказало большинство? Они
сказали: «Ах, Борис, эротика допустима, но все должно быть красиво. Если эротика
изображается красиво, то она допустима в искусстве». Вот что они сказали. И это
взрослые люди, с высшим образованием. Очень понятное толкование, нечего сказать.
А что они вкладывают в понятие «красиво»? Половой акт может быть красив? Если
это действительно половой акт? А не кривляние перед камерой? Может? Я думаю, что
может. Но что значит «красив»?
Короче говоря, пиво я допил, Боря затолкал мои книги себе в портфель, и мы
расцеловались. На прощание Боря пригласил меня приехать на открытие выставки.
– Уж не знаю, насколько тебе интересной покажется она сама, но фуршет потом
будет отменный. Это я тебе гарантирую. Мне удалось найти приличного спонсора,
так что можно будет выпить и закусить.
Я очень хотел поехать на открытие. Во-первых, мне всегда приятно повидаться с
Борей, во-вторых, отчего бы и не посмотреть на плод его трудов, в-третьих, можно
и выпить по такому случаю. Кстати, что мне еще остается в моем положении?
В течение последующих нескольких дней я взялся за работу, подолгу пропадал в
офисе фирмы, с которой иногда сотрудничал, и только к вечеру приходил домой. Там
мы и встречались с Лилей.
Мы оба вели себя, как ни в чем не бывало. Мы никогда не возвращались к Лилиным
рассказам. Я только заметил, насколько она теперь похорошела, насколько стала
привлекательнее.
Лиля стала гораздо тщательнее следить за собой. Это, конечно, было и раньше, но
теперь приобрело некие самодовлеющие формы, стало ритуалом. На туалетном столике
появились новые многочисленные предметы женской косметики, наш дом наполнился
новыми волнующими и прелестными запахами. Теперь целыми вечерами я имел
возможность наблюдать за продолжительными косметическими и парфюмерными
процедурами. Лиля стала чаще и аккуратнее краситься, пользовалась всякими
заморскими притираниями, кремами и духами.
Ее наряды, конечно, не особенно обновились, но и в многочисленных новых деталях
одежды моей любимой появился невиданный мною раньше шарм. Например, Лиля
отказалась от колготок и купила себе несколько пар различных чулок. Некоторые из
них были с широкими резинками и могли самостоятельно держаться на ноге. Но я
заметил, что Лиля предпочитает пояски с длинными пажами. Несколько раз я видел
ее, когда она надевала на себя пояс с пажами, чулки, бюстгальтер и становилась
перед зеркалом. Бюстгальтер был совсем узкий и низкий, он только подпирал грудь,
так что оставлял соски почти обнаженными и приподнятыми. Так Лиля молча стояла
перед зеркалом и поглаживала себя по бедрам. В таком виде она была похожа на
красивую лошадь в дорогой сбруе. Думаю, что и самой Лиле приходило в голову
нечто подобное, уж очень все это было похоже на упряжь. И Лиля смотрела перед
собой, непонятно чему улыбаясь, как взнузданная кобылка, переступая своими
стройными ногами. Кому была предназначена эта улыбка? Уж понятно, не мне.
Вернее, не мне одному. Лиля по-прежнему хотела смотреть на себя моими глазами,
поэтому я был важен для нее, как и важна моя реакция, но теперь она уже
принадлежала не только мне. Теперь Лиля служила другому ангелу – ангелу своего
вожделения, и это так явственно проступало во всем ее облике.
В ней вообще появилось много нового, неожиданного, манящего. Привлекательность
Лили была не только объективной, она проявлялась не только в более раскованной
походке, более смелом выражении лица, блеске глаз. Ах, эти глаза и это лицо! В
них появилось такое, от чего сердце каждый раз замирало. Дерзкое, вызывающее и
одновременно покорное, искательное выражение глаз моей жены теперь сводили меня
с ума.
Ее привлекательность была и субъективной – для меня одного, она рождалась и
умирала только в моем восприятии. Я смотрел, как стоит перед зеркалом обнаженная
Лиля, полунепристойная в своем новом белье, как взнузданая лошадка для
неизвестного наездника, смотрел, как она гладит себя, как глаза ее, задумчиво
скользя по собственному телу, выдают некие загадочные и непредназначенные для
меня чувства и воспоминания. Шаг Лили стал более широкий, в осанке появилось
больше, чем прежде, уверенности в себе, в своем назначении.
Ярость, обида, оскорбление разрывали меня изнутри. Вместе с тем, вместе с
чувством бессильного отчаяния я ловил себя на мысли, что мне доставляет
неизъяснимое удовольствие сознание того, что эта цветущая молодая женщина живет
теперь в постоянных воспоминаниях о владевших ее мужчинах. Что ее прекрасное
тело побывало во многих чужих руках, им пользовались по своему усмотрению
несколько разных мужчин, и теперь моя жена находится в постоянной готовности
отдаться вновь. Именно этим я и объяснял внутреннее достоинство, светившееся в
глазах моей супруги, плавность и мягкость форм, ставших особенно округлыми и
притягательными. Лиля была хороша так, как особенно бывает хороша женщина, когда
знает, что желанна, что предназначена для любви, что ее хотят. И когда она
Ебля Учительниц Фото
Сексуальные Обычаи Руси
День Студента Частное Видео