Мария Степанова. Фокус. — М.: Новое издательство, 2024.
Igor Sinelnikov
«Фокус» добирался до России долго. Способы тиражирования и распространения тамиздатовских книг весьма различны, а многое из того, что написано на русском языке сейчас, будет прочитано в России гораздо позже. Если вы зайдет в любой релокантский книжный магазин, вы увидите буквально шкафы книг, которые живут своей заграничной жизнью и читаются заграничными людьми. Литература в очередной раз трагично раскололась. Это не значить, что там выпускается какая-то особая настоящая литература, а в России ее суррогаты. Талантливых и бездарных книг везде хватает, но случай Марии Степановой несколько иной. Незаметно для себя эта скромная поэтесса (скромная в смысле сущности, а не дарования), стала живым классиком, вокруг которого сложился консенсус. Человеком, который должен быть прочитан и там, и здесь, и не когда-нибудь, а сейчас.
Ради «Фокуса» несколько издательств объединились, чтобы отпечатать его во всех возможных странах, где живут русскоговорящие люди, и что особенно важно, в России. Возможно, тому предшествовали идеологические причины: «тамошние» обрели шедевр, который убедительно показывает слом жизни из-за того, что в России принят называть «этими событиями». Но мне хочется верить, что на самом-то деле, причина кроется в том, что этот изумительно красивый, отполированный по-набоковски текст, такой текст, какого у нас не было давным-давно, преступно удерживать в каких-бы то ни было границах. Я забрал в магазине последний экземпляр из тиража, который привезли меньше недели назад. О том, что новый прозаический текст Марии Степановой ждали, эта маленькая виньетка, по-моему, красноречиво свидетельствует.
Издали «Фокус», конечно, с цензурой. Благо только в одном месте, на девятой странице. Смысл того, что там написано, легко восстановить воображением и элементарной осведомленностью. Это единственное место в книге, где Степанова прямо описывает военные события, на остальных страницах она обходится более чем прозрачными аллегориями. Эта поэтическая смутность и позволила российским издателям рискнуть. Достаточно ли этого для защиты текста, никто сейчас не скажет. Ему нужно пожить какую-то жизнь, и общественность в эстетическом и политическом смысле примет по нему решение. Как складываются такие обстоятельства, одному богу известно.
О чем, собственно, сама нашумевшая повесть? Некая писательница М. едет на книжный фестиваль. На полпути ее поезд отменяют, и она задерживается в городе Г. Оттуда она перебирается в приграничный город Ф. на попутке., и там-то оседает в непритязательной гостинице. По пути с ней случаются разного рода наблюдения и размышления, не судьбоносные встречи и одно маленькое приключение в цирке-шапито, где писательнице М. предложат заместить ассистентку фокусника, а потом и вовсе присоединиться к труппе. Концовку, какое решение примет героиня, я уж рассказывать не буду. Это единственное место в книге, которое действительно можно проспойлерить.
«Фокус» построен на двух событиях и регистрации того особого сорта повседневности, когда человек зависает в безвременье и в чужом пространстве. Такие дни случаются, когда вы без планов и в чрезвычайных обстоятельствах оказываетесь на чужой земле, и все окружающее приобретает особую чувствительность. Это не повседневность путешествия, как может показаться сначала. Писательница М. не цифровой кочевник, не дауншифтерша и не прелестная жена бизнесмена, которая кутит в Европе. Писательница М. почти что вечный русский персонаж – представитель интеллигенции в изгнании, часть тех поколений, которые не воспроизводят себя естественным путем, а появляются благодаря трагическим искажениям истории. Ее повседневность – это вычеркнутость: из родной страны, языка и культуры.
Такие переживания могут показаться субъективными. Право слово, писательница М. продолжает говорить на русском языке и ее даже приглашают как культурного человека на культурные мероприятия. Нигде не упомянуто и то, что героиня преследуется по месту своей прописки. Тут кто угодно, отличающийся точкой зрения, может набрать камней в карманы и сказать: да кто ж вас выгонял. Я более чем уверен, что и писательница «Фокуса», и писательница М., неважно насколько они связаны между собой, не единожды это слышали. Другие люди, такие же как она, напротив, испытают горестную радость узнавания. Их, пожалуй, не приглашают как селебрити на ярмарки, но точно также, интересуясь обстоятельствами как бы человека в беде, их обязательно спросят о том, как "там" жилось. Вдруг из этого получится поучительный антропологический урок.
«Ей стоило некоторого труда объяснить своим собеседникам, что сама природа зверя делала затруднительной охоту на него или битву с ним. Зверь, видите ли, был не передо мной и не за мной, могла бы сказать она, он всегда находился вокруг меня – до такой степени, что мне понадобились годы, чтобы распознать, что я жила внутри зверя, а может быть, в нем и родилась»
Степанова превращает алхимией слова эту антропологию в поэзию. Там, где другой пишущий человек добавил бы журналистики, чтобы подчеркнуть быль и отделить от нее увлекательную небыль, Степанова при ясности своей позиции, смешивает реальное и универсальное, перегоняя одно в другое. «Фокус» в моменте может быть сопоставлен с новостными заголовками. Но спустя тридцать лет, если найдется человек, пропустивший на занятиях по истории сегодняшний год, вполне может прочитать «Фокус» как общую притчу о том, как насилие проникает в язык, в память, просачивается сквозь границы и ломает идентичности людей, от него спасающихся. Эта притча будет понятна вне зависимости от места и даты рождения.
Читая «Фокус», невозможно отделаться от мысли, что под кодовым именем М. спрятана сама Степанова. Подозрение крепнет, когда припоминаешь ее «Памяти памяти», романс, полностью созданный в автофикциональном жанре. Но «Фокус» тем страннее выглядит, что Степанова использует кафкианский метод остранения. Сокращая имя до единственной буквы, она стирает себя, но при этом не делает универсальным сам образ. Не любую писательницу и релокантку можно признать в М. Это персонаж очень объемный, специфичный, детализированный. Ее мысли нельзя прочитать бегло, потому что любое движение взгляда, мысли или чувства здесь обрастает сложноподчиненными уточнениям. Каждая прописанная реакция М., даже если она кажется автоматической, потребовала долгих часов размышлений и раздумий автора и многочисленных редакций самого текста. «Фокус» обладает с точки зрения психологии персонажа и его восприятия фотографической плотностью, которая при этом кирпичик за кирпичиком собирается в не разваливающийся сюжет.
А М. есть о чем подумать, пока она пребывает в отрезанности от своего еще не ставшего привычным мира. Следуя ее рефлексии, мы узнаем, например, что она прекратила писать и именует себя писательницей только потому, что нужно иметь некую социальную роль, и по этой роли ее знают окружающие люди: организаторы фестивалей или случайные прохожие. Трудно сказать, что М. использует язык только как инструмент для зарабатывания денег, тогда с этим было бы все проще. Она бы привыкла к его изменениям, продолжала бы эксплуатировать его на потребу публике и самой себе. Язык – важная часть идентичности поэта и сам способ его мышления. В М. же закрадывается подозрение, что язык, которым она писала и думала, сам по себе стал источником насилия. Этот нарратив о кодировании языком реальности и последующие выводы, что мы сами наболтали себе беду, не думая о том, как мы говорим, очень популярен в среде размышляющих людей. Но Степанова опять же не отнимает хлеб у антропологов, она не указывает на конкретную дисфункцию . Она просто говорит, что не понимает как она, как писательница, не разобравшись с этим вопросом, может дальше писать.
Но все же пишет. Безвременье, в которое погружена героиня, – это в том числе безвременье языка. Другие писательницы, разделяющие ту же точку зрения, часто сокращают синтаксис, опасаясь использовать лишнее слово. Они словно пастеризуют язык, избавляя его от злотворных бактерий. Степанова сохраняет привычное нам богатство русской речи, превращая сам язык в среду, в которой обитает героиня, пускай эта среда стала опасна и вообще вызвала у нее раздвоение сознания:
«Писательница попятилась, внутренний ее человек задрожал и забормотал, как куст под ветром, а вот внешняя оболочка повела себя непредсказуемо, она с достоинством задрала подбородок и ответила с расстановкой и по-английски, что не понимает, что ее собеседник имел в виду, и что она, если угодно знать, направляется в цирк Петера Кона – и мотнула голову, указывая на шатры и фуры».
Такие странности письма с отделениями человека от самого себя весьма характерны для переломных периодов, когда язык переизобретается заново. Тогда в прозу идут поэты или визионеры. Они приходили в 20-е, в 90-е, идут и сейчас. Они создают новый строй речи на обломках старого и отжившего. В каком-то смысле кажется, что «Фокусом» Мария Степанова пытается вернуть себе чувство, что она имеет право использовать свой язык, потому что другого у нее не было и нет. В книге не единожды подчеркивается, что Мария Степанова не может стать Владимиром Набоковым, она не рождена в билингвальной среде. Ее английский и прочие языки посредственны, а при виде красивого мужчины она и вовсе начинает делать ошибки, что уж тут до писания романов. Писательница М, внешний человек Степановой, пытается переизобрести не язык, но себя, провернуть особый фокус, в котором она станет кем-то другим, сбежит, поменяет имя, станет писательницей А., бродячей артисткой.
Если, как утверждал Хайдеггер, язык – это дом бытия, то такой фокус становится манифестацией собственной бездомности. Попавшая под отмену поездов, писательница М. хочет воспользоваться этими выпавшими из повседневности днями, соблазняясь возможностью другой личности, но сама Мария Степанова, кажется, слишком хорошо понимает, что бежать некуда. Нужно продолжать жить в языке, подладить его под свою новую идентичность изгнанницы, писать на нем, думать, пускай это и стоит больших моральных и творческих усилий. Особая ценность этой книги состоит в том, что писательница Степанова одна из первых, кто начал делать эту сложную работу по возвращению нас в язык, то есть домой.