Маленькая шалость

  — Задирается ведь, Ваше Величество, безбожно. Вы уверены? — ворчал Бенкендорф, отчаянно одергивая китель, стремясь скрыть пронзительную белизну поясницы государя. Фарфоровую кожу, будоражащую воображение.

  Зал перед балконом купался в золотистых лучах солнца, а Александр, словно ревностный скульптор, отчаянно сражался с малейшими изъянами в облике государя. Все должно было быть безупречно. Несносный писака должен ощутить всю глубину своего ничтожества и осознать свое презренное место лишь от одного взгляда, брошенного на императора.

  — В пылу игры едва ли кто заметит мой вид. А если и заметит… Вы же явно не будете против, мой дорогой? — шепот обжег ухо Бенкендорфа, заставляя табун мурашек пробежать по спине.

  Собрав остатки самообладания, Александр стряхнул несуществующие пылинки с плеч императора.

  — Полно вам, Ваше Величество. Пушкин на пороге.

  Венценосный плут, невозможный соблазнитель. Склонился так низко, так вызывающе, так… Прекрасно до боли. Изящно до безумия. Ладони невольно сжались в кулаки, а сдавленный, рвущийся из груди стон пришлось утопить в глубине легких. С балкона он видел, как Николай небрежно наклоняется, якобы поправляя штанины, как китель предательски ползет вверх, обнажая бледные полосы кожи и холмы острых позвонков. И вдруг – взгляд. Дерзкий, прямой, зовущий. Он нарочно! Хитрый юный лис!

  — Кажется, вы знакомы… — Александр возник за спиной Николая тенью, прожигая взглядом непутевого стихотворца.

  Сохраняя невозмутимое выражение лица, не отрывая взгляда от Пушкина, Александр положил руку на место, которое мгновение назад созерцал с балкона. Нагло скользнул пальцами под китель, лаская горячую, бархатистую кожу. И этот несносный мальчишка надел красный мундир на голое тело! Красный! Как тряпка для взбешенного быка.

  Николай Павлович лишь приподнял уголок губ в едва заметной усмешке. В остальном — непроницаем.

  — Бенкендорф у меня теперь шеф жандармов. Главный по крамоле и поиску… Даже графа ему дал!

  — Обращайтесь соответствующе.

  Александр впечатал Николая в стену императорских покоев. Оба, разгоряченные и возбужденные после игры, дышали неровно, но Александра, словно тонкая иголочка, терзала ревность, которую он теперь выплескивал в грубом, кусающем поцелуе. Николай не отстранился, наоборот, прильнул ближе, обвивая его шею руками.

  — Александр Христофорович, вы забываетесь… — прошептал император в полупротесте, тут же подставляя шею под жаркие поцелуи, лишь едва заметно вздрагивая, когда зубы жандарма слегка прихватывали кожу.

  — Это вы забылись, когда, желая меня задеть, осмелились показаться этому писаке в столь нескромном виде! — прошипел Александр между поцелуями-укусами, стискивая его талию грубо, властно, собственнически.

  Император лишь довольно хихикнул, понимая, что шалость более чем удалась.

  Александр отстранился, тяжело дыша и глядя в потемневшие от возбуждения глаза императора. Он знал, что поддался на провокацию, что был пойман в ловко расставленную сеть. Но вид Николая, распаренного и довольного произведенным эффектом, лишь подливал масла в огонь его страсти.

  — Я просто хотел убедиться, что вы еще способны ревновать, — промурлыкал Николай, проведя пальцем по щеке Александра. — А то в последнее время вы стали слишком… правильным.

  Вместо ответа Александр снова впился в его губы, на этот раз более нежно и требовательно. Он позволял себе эту слабость – любить, желать, ревновать этого своенравного императора. Знал, что Николай в глубине души ценит его чувства, пусть и играет с ними, как кошка с мышкой.

  Оторвавшись, Александр склонился к уху Николая и прошептал:

  — Больше так не делайте.

  Николай лишь усмехнулся, и в этот момент Александр понял, что его просьба останется неуслышанной. Но ревность, смешанная с желанием, лишь обостряла чувства, делая их связь еще более крепкой и запутанной.

  Александр отпустил Николая, отступая на шаг. В груди клокотала буря эмоций, но внешне он старался сохранять привычное выражение сдержанности и профессионализма. Он понимал, что Николай наслаждается его смятением, питается его ревностью, словно редким вином.

  — Ваше Величество играет с огнем, — произнес Александр, стараясь придать голосу твердость. — И этот огонь может обжечь обоих.

  Николай лишь пожал плечами, не выказывая ни малейшего раскаяния. Его глаза по-прежнему искрились озорством, а губы тронула легкая усмешка. Он прикоснулся к щеке Александра, проводя пальцем по его скуле.

  — Разве вам не нравится обжигаться, Александр Христофорович? — прошептал он, наклоняясь ближе. — Разве вам не нравится эта игра?

  Александр отвернулся, глядя в окно на зеленеющий двор. Он знал, что Николай прав. Ему нравилась эта игра, это постоянное балансирование на грани, эта ревность, смешанная с желанием. Это делало их связь живой, настоящей, отличной от всех формальностей и церемоний, окружавших их жизни. Он повернулся обратно, глядя прямо в глаза Николаю.

  — Нравится, — признался он. — Но лишь пока правила устанавливаю я.

  Николай рассмеялся, мягко и искренне. Он коснулся губами губ Александра, словно ставя печать на их договоре. В этом поцелуе было меньше страсти, чем в предыдущих, но больше нежности и понимания. 

  Александр ответил на поцелуй, чувствуя, как напряжение медленно отступает. В объятиях Николая он находил убежище от суеты и интриг, отравлявших их мир. Здесь, в этой мимолетной близости, он мог позволить себе быть уязвимым, настоящим.

  Когда поцелуй закончился, Александр отступил, восстанавливая дистанцию. Он не хотел, чтобы Николай видел, насколько сильно он нуждается в этих моментах. Он не хотел давать ему еще больше власти над собой.

  — Не испытывайте мое терпение, Николай Павлович, — предостерег Александр, хотя голос его звучал мягче, чем он предполагал.

  Николай приподнял бровь, но в глазах его читалось уважение. Он понимал, что Александр не просто играет в игры. Он устанавливает границы, которые Николай не должен переступать.

  — Я всегда буду испытывать вас, Александр Христофорович, — ответил Николай с лукавой улыбкой. — В этом и заключается вся прелесть. Но я обещаю помнить о ваших правилах. Хотя бы иногда.