Мальчишки играли в войну...

С каждым прожитым годом все дальше от нас день Победы.
Все меньше ветеранов, прошедших путь от Волги до Берлина. Им сейчас далеко за 80. Пройдет еще 10 лет - и не останется ни одного... Но не уйдет память об их подвиге!
Эту память сыновья ветеранов передадут своим детям и внукам. А внуки- правнукам. И эта память будет жить вечно.
Я не писатель. Я не умею сочинять. Я могу писать только о том, что видел своими глазами...

                                                                                                                         Сергей Иванов

Конец 50-х.... Как давно это было! Но не тускнеет детская память! Стоит закрыть глаза, и я снова слышу эту детскую беготню во дворе, эту стрельбу самопалов, эти детские звонкие крики...

У каждого поколения свое детство и свои игры. Мы играли в войну. Прошло всего каких- то 15 лет, но для нас, послевоенных детей, война уже была историей. Но для наших отцов она словно еще и не закончилась...

Наши отцы, знакомясь, сразу начинали выяснять, кто на каком фронте воевал - и не было дружбы крепче, когда оказывалось, что они сражались где-то на соседних фронтах. Приходя в гости к какому- нибудь своему дворовому приятелю, я часто видел в прихожей эти шинели - еще фронтовые, иногда с заботливо заштопанными дырками от пуль. Жили тогда скудно - и люди берегли вещи. А когда мои ботинки изнашивались до дыр, мать посылала меня к сапожнику. И я смотрел, как он, набрав полон рот гвоздей, ловко орудовал своим молотком, прибивая к моим ботинкам новые подошвы.

Жилья катастрофически не хватало. Еще не убраны были развалины на месте городов и люди селились где только можно: в подвалах, на чердаках - где угодно, лишь бы под крышей. Мы год прожили в деревянном бараке. Гнилые стены, в досках - дыры, из которых зимой в комнате наметало сугроб. Стены покрыты черной плесенью, от которой начинался неудержимый кашель. В бараке я познакомился с бронхиальной астмой, с которой не расстанусь уже до конца жизни.

И все же это было счастливое время! И даже не потому, что детство всегда счастливое. Ведь оно было таким же счастливым и для наших родителей. Потому, что война закончилась и впереди нас ждало счастливое будущее под мирным небом!

Отец рано приучил меня к чтению. Я еще не ходил в школу, но уже умел довольно бегло читать. Когда я выходил во двор, меня часто окружали ребята куда как старше по возрасту. Они доставали тщательно завернутые фронтовые треугольники и просили меня прочитать письма. Эти ребята были старше меня на каких-то 5 лет. На пять военных лет... Мне они казались совсем взрослыми. И они были неграмотны! «Чем мы виноваты? - с обидой говорили они - Нам война помешала!» Их, переростков, не брали в школу - классы и без того были забиты до предела. И я читал им эти фронтовые письма, написанные наспех, на коленке, неразборчивым почерком на успевшей уже пожелтеть бумаге. И они, столпившись вокруг меня, тихо слушали, хотя и так знали их наизусть. И только став уже взрослым, я понял: Это были ПОСЛЕДНИЕ письма. Потом была похоронка. А еще чаще- просто ничего не было.... И они с завистью смотрели на меня - ведь у меня было то, чего не было у них: у меня был отец!

Мой отец служил на авиаперегоночной трассе Красноярск - Уэлькаль. Но если кто- то думает, что перегонять самолеты проще и безопаснее, чем сбивать «мессеры», то он ошибается. Трасса проходила по диким, безлюдным местам Восточной Сибири, которые тогда и на картах-то обозначались просто белым пятном. Любая неисправность, вынужденная посадка означала только одно: смерть. Летчики собирались в рейс, как в бой, не зная, вернутся ли они живыми. Пройти до ближайшего жилья 400 километров по безлюдной заснеженной тайге невозможно. Трасса была усыпана обломками. Уже после войны отцу вручили орден Красной Звезды - боевой орден за службу в глубоком тылу.

Я очень мало знаю о его службе, о полетах зимой, в 60-градусный мороз, о внезапных туманах, которые часто бывают в этих местах... Об американцах, веселых и беспечных ребятах, перегонявших самолеты из Фэрбэнкса на Аляске на чукотский аэродром Уэлькаль, что по- чукотски означает «китовая челюсть». Мне казалось, что всегда успею с ним поговорить. Я не успел...

Ушло поколение героев- фронтовиков. Уходит поколение послевоенное.

Моя мать воевала в Прибалтике. Была зенитчицей. Она видела вражеские налеты. Видела, как дорожка разрывов приближается к батарее. Они ведь целили именно по батарее! Было страшно. Но покинуть боевой пост было нельзя! За это по законам войны следовал немедленный расстрел перед строем. И командир не посмотрел бы, что перед ним не солдат, а перепуганная 17- летняя девчонка...

Сейчас по всей Прибалтике уничтожают все, что только напоминает о России и русском солдате. Не осталось у заносчивых прибалтов ни чувства признательности, ни просто памяти о подвиге советских солдат, освобождавших их землю. Память осталась только у меня. Я до сих пор бережно храню ее орден Красной Звезды.

Я сижу за письменным столом. Из открытого окна на меня дует теплый майский ветер - совсем, как и тогда, в детстве. И я снова слышу этот резкий крик нашей молочницы: «Молоко, свежее молоко! Кому молоко!»

А потом наступало время мужиков и на весь двор раздавалось: «Точу ножи- ножницы! Бритвы правим!!»

А из другого угла двора слышалось: «Лудить-паять-кастрюли вееедра чииииним!»

И хозяйки выносили кто бидон для молока, кто ножницы, кто дырявую кастрюлю...

Тогда этим промыслом занимались бойцы, прошедшие от Волги до Берлина. Не всем им, героям, досталось место в мирной жизни....

А потом, после завтрака, наступало время детворы! Дети высыпали во двор и начинались игры! И я снова сижу за столом и делаю уроки, а в комнату со двора через открытое настежь окно доносятся резкие крики стайки стрижей, свивших гнезда под нашей крышей, детская беготня, тарахтение деревянных автоматов, шипение пролетающих по двору дымовушек, сделанных из рулончиков старых фотопленок, после которых в воздухе оставался белый дымный след, и снова слышу звонкие детские крики:

— Ты убит! Падай, а то играть не буду!

Мальчишки играли в войну....