Лёнька
Динамик, висящий на замызганном желтом кафеле кухонной стены ожил и трижды прохрипел ставшее уже привычным: "объявляется самосбор". Вскочивший батя метнулся к входной двери, на ходу доедая свисающие с усов остатки капустного сублимата.
Бабушка заохала и запричитала, поминая покойного деда-ликвидатора и подробности его гибели. Мама же, крепко схватив Леньку за руку, повела плачущего сына в комнату, сунула ему в руки единственную на их этаже дефицитную книжку с выцветшей обложкой и велела сидеть тихо. Вместо того, чтобы углубиться в чтение, Ленька прислушивался к доносящемуся из коридора трехэтажному мату бати, который пытался выправить так не вовремя заклинившую герму с помощью разводного ключа и крепкого слова. Почему-то стало тревожно, ноздри защекотал легкий аромат сырого мяса, который, казалось, ежесекундно становился сильней и заставлял желудок вечно недоедающего малыша обиженно урчать. Наконец, из коридора донесся рев бати: "Еб вашу мать, герма травит, дуйте в комнату, блядь!" Ленька с удивлением наблюдал за взволнованными взрослыми, которые принялись расхаживать по комнате, разыскивая что-то. Наконец, бабушка выудила что-то из серванта, стоявшего за ее раскладушкой, и поспешила к внуку. Натянув на бледное лицо ребенка старый дедов противогаз с кислородным баллоном, она крепко обняла Леньку, поцеловала в обтянутую вонючей резиной макушку, сунула в руку старую икону с поблекшим от времени образком Генерального Секретаря, перекрестила и, со словами: "Храни тебя Боже, сынка" передела ребенка матери.
Мама, чей успокаивающий шепот еле проникал сквозь плотную резину, подсадила сына на антресоль и, обхватив голову малыша ладонями, нежно посмотрела ему в глаза. Перед тем, как прорезиненные дверцы закрылись, Ленька успел увидеть отца, с обреченным видом выдающего маме и бабушке смоченные в чем-то тряпки, которые они тут же повязали на лица.
Ничего не понимающий ребенок начал клевать носом и вскоре свернулся калачиком среди хлама и пыли старых антресолей.
"Как кушать-то хочется" - напоследок подумал мальчик, вспомнив пленительный аромат сырого мяса, который теперь уже не мог просочиться в замкнутую дыхательную систему.
Очнулся Ленька от удара, который, как ему показалось, сотряс всю квартиру. Разлепив глаза и проморгавшись, ребенок обнаружил себя лежащим на том же самом месте, где и уснул. В квартире было тихо. Лишь какое-то едва уловимое шуршание доносилось из коридора. Ленька аккуратно снял противогаз и положил его рядом с пыльной пятилитровой банкой с белково-жировым концентратом. Прислушавшись, мальчик различил такое знакомое шарканье бабушкиных ног со стороны коридора. Однако что-то казалось ему неправильным: будто бы шаркали не привычные две ноги, обутые в старые тапочки, а с добрый десяток. Теперь из коридора донеслось "Храни тебя Боже, сынка". Обрадовавшись, Ленька хотел уже, было, отворить дверцы и позвать бабушку, но одумался. Что-то было не так с ее голосом. Он звучал будто бы из старого кухонного динамика, объявляющего о самосборе: хриплый, немного механический. Словно в ответ на мысли ребенка совсем рядом, прямо под антресолями раздалось: "Храни тебя Боже, сынка". Дернувшись от неожиданности и задев рукой загремевший эмалированный таз, мальчик забился в дальний угол, в панике глядя на дверцы. Шаги и голос, тем временем, стихли.
В наступившей тишине Ленька слышал только свое частое дыхание, прерываемое непроизвольными всхлипами. Внезапно тонкое бетонное перекрытие совсем рядом с ним взорвалось облаком цементной пыли и осколков, больно царапающих бледную детскую кожу. В дыре показалась бурая, влажно блестящая клешня и принялась обшаривать окружающее пространство. Мальчик успел заметить толстые подрагивающие волоски, усеивающие конечность, когда клешня сомкнулась вокруг пояса ребенка и рывком втащила его в комнату, царапая и сминая ребра о неровные края пролома. Где-то под собой, среди бурого месива, пришедшего на смену такому привычному протертому линолеуму зеленого цвета, Ленька успел заметить нечто, похожее на огромную личинку с множеством конечностей, на одной из которых мальчик разглядел отцовскую татуировку, сделанную еще во время обязательной срочной службы по ликвидации. На глаза навернулись слезы, мальчик зажмурился, чтобы не видеть того, что медленно тянуло его все ближе и ближе к себе и принялся молиться о заступничестве Генерального Секретаря, как бабушка учила. "Храни тебя Боже, сынка," - раздалось из динамика, который теперь находился между блестящих, судорожно вздрагивающих жвал под слезящимися, такими родными глазами бабушки.