Лучшая жизнь
Towerdevil
https://mrakopedia.net/wiki/Лучшая_жизнь
В следующий раз, когда захотите лучшей жизни — подумайте дважды. Хватит ли вам сил усидеть на новообретенном троне счастья? Не потребуются ли те мосты, что вы так безоглядно сжигали за собой?Я не задавался столь сложными вопросами и вот он я теперь — уборщик на вокзале в городе мечты. Когда отец между очередными ходками на зону все же допился до алкогольного делирия и вышел из окна, пришло страшное осознание, что в грязевых сугробах Магнитогорска мне суждено сгинуть, как и целым поколениям таких же, родившихся с надеждой на лучшее. В конце концов, я не просто ничего не сделал, чтобы отойти от уже предопределенного сценария — все шло по глубокой накатанной колее, где даже подвинуться на миллиметр в сторону стоит невероятных усилий.
Меня, когда мне стукнуло шесть, как и большинство моих сверстников, раззявленной уродливой пастью встретила средняя общеобразовательная школа №5 города Магнитогорска, и разомкнула она свои обшарпанные скрипучие двери лишь по прошествии девяти лет. Очень сложно чему-то научиться в атмосфере постоянной ненависти — когда одноклассники гнобят тебя за скромное поведение и дешевую одежду, а учителя просто ненавидят по старой учительской привычке находить в классе гадкого утенка. Сложно усваивать знания, когда ты занят тем, чтобы не описаться прямо в классе, потому что поход в туалет или просто выход из класса во время перемены мог превратиться в очередной аттракцион унижений и боли.
Когда кто-то со смехом, уже будучи взрослым, рассказывает, как чей-то портфель отправился в унитаз, или как кого-то заперли в туалетной кабинке вы никогда не видите за этим человека, которому пришлось испытать подобное. Впрочем, все это мелочи — портфель можно отмыть, а если покричать, то, пускай и с позором, но из кабинки тебя выведет завуч — благо его кабинет находился недалеко от туалета для мальчиков. Гораздо страшнее, когда тебе скручивают руки за спиной пособники главного «хулигана», как их всех называла моя мама, затыкают рот половой тряпкой и …фантазия жестоких и безнаказанных подростков может быть просто неистощимой. Особенно по отношению к худенькому, низкому мальчику с тихим, писклявым, почти девчачьим голосом. Мальчику, за которого некому заступиться, и который все равно никому ничего не расскажет.
Не подумайте, я пытался, но моя мать, тянущая лямку на двух работах не могла найти ни физических, ни моральных сил для решения проблемы. Когда я приходил домой в синяках и в слезах в порванной одежде, мне доставалось по спине тонким проводом от давно неработающего видеомагнитофона, потому что придется тратить деньги на новую одежду и учебники, взамен вымокших в воде унитаза. Все что она говорила мне, это «держаться от этих здоровых лбов подальше, не приведи Господь, эти уголовники тебе голову проломят». Но за голову я больше не боялся, и просто в последующие разы, когда меня силком вытаскивали из класса «поиграться» прямо на глазах учителей, я лишь тихонько просил «ребят, только не портьте одежду». Им сложно отказать в великодушии — эту мою просьбу они старались выполнять.
Переломный момент в моей жизни наступил, когда мне исполнилось пятнадцать — один из отцовских родственников, ни разу не сидевший, что выгодно его отличало от остальных членов семьи по папиной линии, собрался в Америку. Ходя на какие-то курсы и просиживая сутками за компьютерами друзей, двоюродный племянник или брат — уже не помню — моего отца смог научиться азам программирования, и начал как безумный рассылать резюме во все подряд иностранные компании. И вот, одна откликнулась. Как потом рассказывал дядя (так уж я его называл) Алик, в кадровом отделе оказался человек из нашего города и решил «по знакомству» дать шанс. Мытарства с гринкартой я описывать не буду — я и сам с трудом понял, как дяде Алику удалось ее получить, но в итоге — вот он, сидел на нашей кухне и прощался. А в ногах у него стояла большая картонная коробка. Как выяснилось, коробка предназначалась мне — «Вот, Антоха, тебе моя старая машина. Там и игрушек хватает и для головы немного. Глядишь, если научишься чему, вытащу и тебя из этой мухосрани к нам в фирму.»
Не уверен, что правильно запомнил его слова — все мое внимание сожрала без остатка коробка, и пока мать, держась за сердце, возмущалась «Я свою кровиночку в такую Тьмутаракань не отпущу! А ну как обманут тебя — останешься на улице, без денег и без крыши, не надо нам такого! Он и языка не знает — ты погляди на его оценки по английскому…» я уже представлял, сколько часов чистого счастья меня ждет за пластиковым экраном, который защитит меня и от ребят во дворе из-за которых я вот уже лет семь не ел в столовой, и от уродов-одноклассников, и от безразличных учителей. Он заменит мне и Катю Воронину, которая после моей робкой попытки предложить ей погулять до сих пор на весь класс бросает мне унизительные комментарии типа «Эй, Казанова, а свитер с дырками это новый писк моды?» Он же заменит мне и отца, которого я помню смутно по его редким и кратковременным возвращением из исправительных учреждений по жутким побоям и запаху перегара. По странным татуированным знакомым, которые могли остаться у нас дома очень надолго и уходили только после визита участкового и по скорбному лицу продавщицы, которая отпускала маленькому истощенному мальчику три бутылки водки и, подмигивая, протягивала мне под прилавком горбушку белого.
В общем, вы поняли — я собирался сам спрятаться в этой коробке и не вылезать никогда. Вылезать все же пришлось — ходить в школу, в магазин за продуктами — у матери от стоячей работы опухали ноги и …собственно, все. Тем более, что школу я очень быстро начал прогуливать, особенно, когда подключил интернет — это мне стоило нескольких весьма серьезных побоев от моих дворовых знакомых — они несколько останавливали меня по пути в школу, прежде чем они поверили, что «Денег на столовую у мамы больше нет», со всеми этими «А если найду? А ну, попрыгай, вдруг зазвенит!»
Период знакомства с интернетом я упущу из внимания — это достойно отдельной книги — скажу лишь, что это в корне изменило мое сознание и мое мировосприятие. Очень легко было утонуть в этом ярком мире, где нет настоящей боли, нет настоящих слез, но есть настоящая радость и почти настоящее удовольствие. Но я не забывал завет дяди Алика, я ему регулярно писал длинные развернутые письма, где рассказывал, о своем обучении программированию и своих успехах в английском, который я решил подтянуть самостоятельно, но не получал ответа. Впрочем, можно понять, человек в нормальной стране на настоящей работе — скорее всего у него хватает занятий помимо общения с родственниками на другом краю света. Так что я начал искать свой путь наружу из этого ада, который по чьей-то ошибке называют жизнью, самостоятельно. Мне пришлось просмотреть терабайты материала по теме «эмиграция», почти год я занимался лишь тем, что отсеивал семена от плевел. Чьи-то гениальные советы на форумах, не имеющие ничего общего с реальностью составляли из себя некое мусорное море информации, в котором одинокими суденышками плавали сухие как мел статьи с сайтов посольств и трудные для понимания, но адекватные советы от бывалых эмигрантов. Но все сходились в одном — нужны деньги. Об этом вопил каждый баннер, предлагавший помощь в переезде за умеренное вознаграждение, каждый комментарий, каждая картинка, где как минимум изображен чемодан непрозрачно намекали — моей мечте покинуть страну направлений и разбитых надежд суждено погибнуть.
Но, когда мы чего-то страстно жаждем, Господь или сама Вселенная, будто в виде издевки дает нам желаемое. Не в том виде и не в той форме, в какой мы этого ждали, но мы получаем заветный приз от самой Фортуны. И это почти всегда мешок золота в руки утопающему.
Так было и в моей ситуации — мать умерла неожиданно. Она зашла в мою комнату, тяжело переступая опухшими ногами, покрытыми трещинами варикозных вен, брезгливо пнула в сторону кучу грязных салфеток, окинула скорбным взглядом мою маленькую комнатушку, одновременно пустую — у меня всегда было очень мало вещей, и полную — всякой бесполезной ерундой — журналами, которые я брал у знакомых «почитать», упаковками от «Ролтона», на всех плоских поверхностях стояли части разномастного чайного сервиза — в общем, обычный бардак в комнате человека, которому незачем жить. Поджав верхнюю губу, щедро усыпанную жестким темным волосом, мать вздохнула и «начала»:
— Ну что, сыч, пролежни еще не появились? Как у тебя глаза-то не вытекли, целыми днями сидишь за своим ящиком, матери не поможешь. Весь одиннадцатый класс просидел, хорошо хоть со справкой не выпустили. Если бы мать не похлопотала вовремя, уже сапогами бы плац топтал. А зря — зря, говорили мне подруги — там бы из тебя мужика сделали. Так нет же — сидит вот. Один допился до чертей, тьфу, прости Господи, другой последний штаны просиживает за игрушками и порнухой. Ты хоть раз в жизни девочку-то обнял? Ну что, что ты на меня смотришь? Не воспитала, эх, не воспитала, работала всю жизнь, думала, хоть человека достойного выращу а не это…Ты за что мать в могилу вгоняешь, я тебя спрашиваю! — перешла она на хриплый крик, — Я что, вот эти руки зря в кровь стираю, чтобы тебе, падали этакой было что носить и жрать, а!? Ты думаешь, это все просто так достается? Тебе восемнадцать уже, ты нихера не сделал! Твоим аттестатом только подтереться можно — людям стыдно показать! У соседки Ванечка инженером на завод пошел — квартиру снял, матери помогает! А ты…
Обычно я игнорировал подобные «душеспасительные беседы», но в этот раз что-то будто дернулось внутри, возмутилось — захотелось доказать хотя бы собственной матери, что я тоже чего-то стою.
— Мам, успокойся, пожалуйста, -попытался я ее урезонить, — Я здесь тоже не ерундой занимаюсь. Я ищу работу за рубежом. Сейчас рассылаю резюме. Я перееду, устроюсь там на работу, смогу тебе деньгами помогать, тебе больше не придется пахать на двух работах, я…
Я осекся, оторвав глаза от монитора. Впервые в жизни я понял, что значит «почернеть от ярости». Глаза моей матери по-настоящему напугали меня. Такой взгляд я видел до этого только в фильмах ужасов — у каких-нибудь викингов-берсерков, у диких животных, обезумевших от ярости.
— Так ты тоже решил меня бросить! — взревела она, — Дрянь! Ничтожество! Лучше бы я аборт сделала! Отродье ублюдочное! Лучше бы ты тоже из окна вышел, тварь такая!
Мать бросилась к компьютеру. Сейчас к своему стыду я вспоминаю, что это был единственный случай, когда я встал на чью-то защиту — я загородил системный блок собой, но нужен ей был не компьютер. Ловким движением она выдернула провод из монитора и совершила привычный замах, черная змея в ее руке хищно взвилась, готовая опуститься на мое лицо. Я закрыл глаза, ожидая удара, но… ничего не происходило. Открыв один глаз, я удивился. Мать будто превратилась в каменное изваяние, и лишь лицо находилось в непрерывном движении. Глаза ее шарили по комнате, будто в поисках какого-то предмета, а губы беспорядочно шевелились, словно она пыталась подобрать подходящее слово, которое только-только вертелось на языке. Потом тело моей матери грузно рухнуло на пол, словно ей подрубили ее многострадальные ноги-колонны. Мама не шевелилась, только смотрела на меня уже совершенно иначе — словно ища помощи и защиты. Сквозь шум в ушах до меня донесся вымученный шепот: «Скорую, сыночка, пожалуйста, скорую!»
Но я остался на месте. Не знаю, что двигало мной в тот момент — страх, шок или безразличие. Врачи потом сказали, что моя мать умерла от разрыва аневризмы мозга. А шум в ушах не прекращался и весь мир будто проходил через какой-то фильтр из грязной ваты, становясь серым, неясным и гулким, будто я на все смотрел со дна грязного, покрытого ряской пруда. Похороны, морг, ритуальные агенты, бальзамация, всего этого я не запомнил. Подвязанная челюсть и отвратительно расслабленное, похожее на потекший воск, лицо с навсегда закрытыми глазами — все что осталось в памяти от этих мрачных недель.
Лишь на краткий миг мое сознание прояснилось — когда тетка по маминой линии, которую я видел от силы два раза — она же помогла с похоронами — сообщила мне с каким-то отсутствующим видом что я единственный наследник и загаженная двушка в девятиэтажке на окраине Магнитогорска теперь моя.
Нет, радости не было. Все же я понимал, что вина за смерть моей матери лежит на мне, и это ощущение угнетало, но… Я понял,что мои проблемы теперь решены.
В интернете я связался с мужиком средних лет по имени Тарик — он переехал в центр Мюнхена откуда-то из Афганистана и теперь подрабатывал тем, что помогал клиентам с эмиграцией.
Я не буду описывать также и муторную процедуру продажи квартиры, за которой последовали совершенно непонятные мне манипуляции с документами, перечисления денег на разные счета, но кончилось все тем, что я стоял совершенно ошеломленный с маленьким чемоданом, набитым моими нехитрыми пожитками с лэптопом и курил на заправке аэропорта. Разговорчивый таксист пытался увлечь меня беседой, рассказывая про собственный бизнес в Киеве, про дочку-красавицу, но я был слишком загружен собственными мыслями.
А мысли были…невероятные. Новые. Вот я стою, курю, никто на меня не кричит, никто не пытается ничего отобрать или сделать мне больно. Вот в моей руке мой первый в жизни чемодан. В нагрудном кармане алеет страницами свежеотпечатанный паспорт, а в нем, драгоценная, выстраданная, многократно оплаченная поездками, ложью и деньгами зеленоватая рабочая виза Федеративной Республики Германия.
Хамоватый пограничник долго листал мой паспорт с недовольным лицом, а я дрожал, как осиновый лист, отчаянно умоляя всех известных мне богов, чтобы все получилось. Как во сне, я прошел зону таможенного контроля, путаясь в ремнях и шнурках. В магазине Дюти-Фри — впервые в жизни я увидел столько дорогих вещей. Пересчитав деньги, что остались у меня после покупки визы, оплаты комнаты в Мюнхене на месяц и множества других затрат, сопутствующих эмиграции я счел, что могу позволить себе отпраздновать самое большое дело в моей жизни. Купив себе маленькую бутылочку вермута «Чинзано» я подошел к гигантскому окну, за которым, словно большие белые киты лениво ползали самолеты, я, улыбнувшись своим мыслям, легонько чокнулся со стеклом и сделал глоток. Сладкий и терпкий напиток мне понравился — я решил, что буду его иногда себе позволять, когда устроюсь в этом прекрасном и далеком Там. Трижды «Ха!»
Если я и боялся лететь на самолете, я этого не запомнил. Мои мысли были заняты другим — я представлял, как круто изменится моя жизнь, когда я наконец, прилечу. Я смогу ходить в кафе и в бары. Никто не посмеет отобрать у меня деньги. Я буду гулять по ухоженным паркам и аллеям, кто знает, возможно даже не один. Я начинаю жизнь с чистого листа — никто не будет знать насколько жалким существом я был в Магнитогорске. В Мюнхене я вырасту большим, сильным и важным. Сделаю карьеру и больше никто не будет говорить мне как и что я должен делать. Больше никто не посмеет сказать мне, что я чего-то не могу, на что-то не имею права...Никогда вновь.
В аэропорту прилета Тарик — крепко сбитый чернявый мужик лет сорока — встретил меня лично. Болезненно пожав мне руку, он махнул рукой в сторону парковки и я поспешил за ним туда, не поспевая вертеть головой — небо, не подернутое серыми облаками, асфальт не покрытый плевками и бычками, ровные, красивые здания, а не будто собранные из мусора. Когда мы ехали по центру города восторгу моему не было предела. Я видел уютные оранжевые черепичные крыши, я видел красивые дорогие машины, множество зелени, и люди…Приветливые, никуда не спешащие, улыбчивые люди, красиво одетые. Они ели на ходу уличный фастфуд, разговаривали по телефону, просто сидели на несломанных скамейках и грелись на скупом мартовском солнышке. И я осознал — мои мечты не были несбыточными. В моей голове пронеслась уродливая мысль — чувство благодарности к матери …за то, что она умерла так вовремя.
Мы покинули эту чудесную часть города и въехали в район, больше напоминающий гетто. На улицах, сначала робко, потом все больше укореняясь в своей власти появлялся мусор. Углы домов были оккупированы темнокожими личностями подозрительного вида в спортивных костюмах. Они все либо кричали, либо курили, сплевывая вязкую желтую слюну на землю, либо грызли семечки. Внутри меня что-то начало знакомо сжиматься, мерзкий голосок зашептал на ухо «Ты никогда не убежишь от себя …Ты заслужил такую жизнь и такой мир вокруг!». Машина двигалась все медленнее и в конце концов повернула во двор самого обшарпанного здания на всей улице.
Тарик остановил машину, грубо, словно больной зуб, вырвал мой чемодан из багажника и коротко махнул мне рукой, чтобы я шел за ним. В подъезде, к счастью, не пахло мочой, к чему я привык дома, хотя «дома» у меня больше нет, но в воздухе висел такая сильная смесь запахов вареной капусты и сигарет, что, казалось, ее можно жевать.
— В квартире не курить, — бросил Тарик, увидев, как я втягиваю воздух ноздрями.
На третьем этаже он постучал в серую дверь и нам открыли. Какой –то парень безразлично бросил Тарику «Привет» на немецком и ушел в одну из многочисленных комнат. Одну из таких для меня открыл мой провожатый.
Стоило мне зайти в комнату, как мне стало тесно. Я, человек от рождения невысокого роста, почти физически почувствовал как стены и потолок давят на меня. Мое новое жилище встретило меня весьма скромным убранством — надувной матрац, подушка на нем, стул, небольшой журнальный столик и …все.
— Чем богаты, как говорится. — неохотно оправдался Тарик за скромную обстановку. После чего протянул мне замызганную распечатку карты, на которой маркером было обведено гигантское здание.
— Это Хауптбанхоф — главный вокзал по-ихнему. Подойдешь завтра в шесть утра на инфо, спросишь Салима, скажешь, пришел работать. Зарплатную карточку оформим тебе на днях. Рубли можешь поменять вот здесь неподалеку, — ткнул он пальцем с обгрызенным ногтем куда-то в карту. После чего добавил:
— Ну давай, земляк. Обустраивайся.
И я остался наедине с чемоданом, матрасом, стулом и столиком. Впрочем, мне сложно вам передать, какую радость я испытывал в этот момент. Ощущение было похоже на то, что бывает, когда садишься за новую игру — тебя ждут новые невероятные приключения, друзья, трудности и ты выходишь навстречу всему этому с грудью, полной восторга от грядущих чудес. То же творилось и со мной. Я как будто сбросил с плеч какие-то невидимые цепи, даже заметил, что перестал сутулиться.
Конечно, что делает маменькин сыночек первым делом, оказавшись в новом городе? Под сгущающиеся сумерки я пошел исследовать окрестности.
Я осознал, что действительно переехал в другую страну, когда вышел из двора и увидел метрах в двухста невиданной красоты готический собор. Каменное кружево хищными шпилями впивалось в розоватое закатное небо. Стрельчатые окна из-за витражей напоминали фасеточные мушиные глаза, которыми собор меланхолично и надменно обозревал округу. Завороженный открывшимся мне видом, я подошел к зданию и обошел со всех сторон, к своему разочарованию обнаружив бомжей, спящих в нишах собора. В чуть менее восторженном расположении духа я решил разведать свое будущее место работы. Улицы, по которым я шел производили гнетущее впечатление. Уже закрывшиеся магазинчики содержанием витрин и нагромождением вещей внутри напоминали магазины в моем родном Магнитогорске. Впрочем, родным мне этот город за все восемнадцать лет так и не стал. Может быть, станет Мюнхен.
И вот, когда я, с пылающими от стыда щеками, пробежал мимо зазывно сверкающих неоновых табличек стриптиз-баров, моему взору открылось мое будущее место работы — Хауптбанхоф ( надо запомнить это мудреное слово — мне здесь все же трудиться ).
Это было гигантское серое здание, монументальное, напоминавшее сплюснутый монолит, будто явившееся из фильмов про антиутопии, окруженное такси и автобусами. Люди с трещащими на ходу о брусчатку чемоданами спешили внутрь и наружу, а у входов стояли и смолили сигареты все те же темнокожие мужчины. Я с опаской прошел мимо них, но на меня даже не обратили внимания.
Изнутри вокзал выглядел не такой давящей серой громадой. Приятный женский голос что-то объявлял по громкой связи, сверкали витрины, предлагая книги и лакомства отправляющимся в путь, цветы для встречающих. В самом углу Главного Вокзала я нашел круглосуточный супермаркет рядом с ярко раскрашенным входом в Бургер Кинг, не забыв мысленно для себя отметить местонахождение информационной стойки.
Цены меня неприятно удивили. Тех денег, что я оставил себе после продажи квартиры мне едва хватило бы на месяц самого скромного пропитания. Упав духом, я побрел домой.
Успев несколько раз заблудиться, я все-таки нашел свой новый дом и без сил рухнул на матрас, который всю ночь ходил подо мной ходуном.
Желая знать немного больше о своем будущем месте работы, я заглянул в поисковик и вбил «Главный Вокзал Мюнхен». Русская страница Википедии, вопреки своему обыкновению, была скупа на информацию — дата открытия — первое сентября тысяча восемьсот тридцать девятого и краткая информация о среднем потоке людей за день — триста пятьдесят тысяч, ну и разнообразная техническая информация, читать которую оказалось неинтересно. Перелистнув на немецкую версию, я ужаснулся обилию текста на этом трудном языке. Продираясь сквозь сложные двух-и трехкоренные немецкие слова я прочел, что, оказывается, тот вокзал, что был основан в тридцать девятом и вовсе не был даже в том месте, где стоит современный, его реставрировали, достраивали и перестраивали, создавая тем самым целый календарь открытий и ремонтов здания. Свой нынешний вид здание приобрело в шестидесятом году прошлого века, но, впоследствии неоднократно модернизировалось — добавлялись новые линии, тоннели и технические помещения. В примечаниях не было ничего особенно интересного — вот кто-то из тогдашних знаменитостей заложил первый кирпич, вот повреждения в результате бомбежек во время Второй Мировой, вот один из ведущих инженеров не явился на какую-то церемонию, потому что пропали его жена и двое детей и прочая белиберда.
Звонок будильника на новом телефоне, что я купил перед вылетом встретил меня с открытыми глазами. Вдохнув полной грудью, я помчался на Главный Вокзал.
Подойдя к информационной стойке, я застыл в нерешительности. Разумеется, я попытался подучить немецкий перед тем как приехать в Мюнхен, но …использовать свои знания на практике мне пока не доводилось. Я встал в очередь из трех человек, теряя уверенность в своих знаниях все сильнее, пока люди отходили от стойки. Я пропустил перед собой пару человек, чтобы дать себе больше времени на составление фразы, потом еще пару. Но в один прекрасный момент между мной и девушкой за стойкой не осталось никого. Светловолосая служащая вокзала улыбнулась мне и что-то спросила. Я набрал воздуха в грудь и выпалил:
— Здравствуйте, я работать, я хочу Салим, — выдал я на одном дыхании.
— Что, простите? — переспросила она, и я покрылся краской с головы до ног.
— Работать я, Салим, здесь.
На ее лице отразилось понимание, она, закивав, что-то быстро набрала на телефону и жестом попросила подождать. Через пару минут ко мне подошел темнокожий парень чуть старше меня в ярко-оранжевом комбинезоне, как жилетки у дорожных рабочих в Той Стране. Поздоровавшись с девушкой, парень хлопком по плечу дал мне понять, что нужно идти за ним. За неприметной дверью с надписью «Только для персонала», как я смог понять, меня ждал узкий коридор с этими жужжащими лампами дневного света. По коридору было расположено еще несколько дверей. Салим, не сказав ни слова с момента нашей встречи, также молча открыл дверь и ткнул мне пальцем на такой же как у него заботливо сложенный для меня оранжевый комбинезон и пару резиновых перчаток, лежащих сверху. Мой новый коллега оперся на стену и на его лице застыло выражение ожидания.
Это царство немых начинало меня угнетать. Неужели у них не хватило даже минимального желания нормально общаться в новой стране в которую они приехали не гостить а жить? Я никогда не буду таким. Сегодня же себе куплю качественный самоучитель в каком-нибудь книжном магазине. Это будет моя инвестиция в будущее. Под выжидающим взглядом Селима я натянул комбинезон прямо на одежду, после чего попытался спросить на немецком «Как мне?», но Салим чуть ни в каком-то суеверном ужасе замотал головой. Из того же чулана, где лежала моя рабочая форма он выудил большую желтую тележку с прилаженным к ней мусорным пакетом и ведром, в которую кто-то также заботливо уложил чистящие средства, губки и ершик. Вручив мне ее, Салим жестом пригласил следовать за ним.
Мы снова вернулись в мир красивых, богатых и беззаботных людей, пивших ароматный кофе, жевавших крендельки, болтающих по телефону и изучающих табло отправлений в предвкушении поездки. С ними у меня было не больше общего, чем со знаменитостями, белозубо скалящихся с рекламных плакатов. Но размышлять об этих различиях долго не пришлось — Салим подвел меня к двум дверям со стилизованными изображениями мужчины и женщины. Его приглашающий жест был красноречивее всяких слов — сунув мне в руки швабру, он, довольный собой удалился, оставив меня один на один с общественным туалетом на главном вокзале города Мюнхена.
Так началась моя «лучшая жизнь». Первое время самым сложным было бороться с рвотными позывами — в воздухе почти физически ощущалась взвесь из человеческих отбросов. Мой рабочий день длился двенадцать часов. Стоило закончить с одним помещением, как, будто из-под земли вырастал Салим и вел меня к новому фронту работ. Потом я выучил маршрут и его присутствие в моей жизни ограничивалось приветственным кивком, когда я приходил на работу.
Люди по-разному воспринимают тяжелые обстоятельства. Кто-то через боль, унижения и страх смерти смог достойно выйти из ворот концлагерей, сохранив разум и волю к жизни. Кто-то ломался в тюрьме, когда оказывался в одиночной камере. Люди, пережившие пыточные застенки Вьетконга в своих заметках писали, что достигли предела человеческих возможностей. Но никогда нельзя забывать, что у каждого человека есть какой-то невероятный потаенный ужас, испытав который он уже никогда не будет прежним. Пожалуй, моим ужасом подобного рода оказалась эта работа. Разглядывая фотографии из «рая» с чистыми ухоженными улицами, улыбающимися лицами и красивыми домами я не задумывался — а кто строит этот «рай»? Я получил ответ в самой страшной форме — повторюсь, у Фортуны весьма специфическое чувство юмора.
Именно я оказался тем самым рабом, на чью спину небожители ставят ногу по пути на свой трон. Используя подобные лиричные выражения, я пытаюсь отгородиться от настоящих видений того, что мне приходилось делать. Но, давайте отбросим в сторону красивые слова, и я опишу вам свою настоящую работу.
В шесть утра я уже должен стоять в этой мерзкой, напоминающей тюремную, оранжевой робе у дверей комнаты для персонала и ждать указаний Салима. Тот, похоже, в целом был неплохим парнем, и, возможно, какое-то время назад сам выполнял эту работу, а потому с пониманием относился к моей брезгливой медлительности первое время. Позже, Салим начал меня сначала подгонять своим успевшим стать ненавистным «Хэй-хэй-хэй!», а потом периодически хватать за шкирку, и, как котенка тыкать в недомытые мной места, что невольно напоминало мне мои школьные годы.
И вот, после повелительного жеста Салима, я отправлялся в указанном направлении, к очередному месту «общественного пользования». Наверное, анонимность позволяет людям на время потерять свои человечность, потому что первое время я не мог поверить, что отмываю не туалет для этих взрослых, хорошо зарабатывающих и хорошо выглядящих людей, а чертов зверинец.
Использованные презервативы, похожие на уродливую медузу, могли легко забить трубу унитаза, поэтому мне приходилось руками, пусть и в перчатках, вынимать этот продукт чьей-то похоти и безразличия. Беря мерзкую резинку в руки я почти физически ощущал тепло чьего-то члена, побывавшего внутри. Тепло стало в моей работе апогеем мерзости. Каждый раз, прикасаясь к очередному мазку дерьма, к очередной сопле на раковине или на стене, к очередному окровавленному, распухшему, будто утопленник, от впитавшейся воды тампону и ощущая это «тепло» я, чтобы тут же не добавить собственным скудным завтраком себе работы, отворачивался в сторону и видел, как хлопает закрывающаяся дверь. Это мог быть мужчина средних лет, дорого одетый, в деловом костюме, чисто выбритый и с кожаным дипломатом в руке. Это могла быть красотка, словно сошедшая со страниц гламурных журналов или пожилая респектабельная дама в вычурной шляпе. И я осознавал, что это следы их обуви на кружке для унитаза, это их «тепло». И вот та использованная туалетная бумага в углу тоже несколько секунд назад была в их руках. Это вот та принцесса дискотек, что на блестящих туфлях выбежала, брезгливо обойдя собственную лужу рвоты, это она сегодня ела пиццу с салями, грибами и …кажется, халапеньо? Этот вот этот парень, что покинул туалет пошатывающейся походкой только что ставился героином и оставил мне на память инсулиновый шприц. Вот она, счастливая обладательница третьего размера, чуть ли не вприпрыжку выскакивает из моей зловонной обители скорби, бросив прямо на пол тест на беременность. Отрицательный.
Разумеется, когда моешь туалеты, сложно не упомянуть запах. И вот здесь, дорогие читатели, я вас удивлю — к запаху привыкаешь за неделю. Да, от тебя шарахаются люди на улице и в общественном транспорте, но мой мозг, видимо, осознав весь ужас положения, просто как будто отключил синапсы, ответственные за обоняние и запах меня мучить перестал. Только мучительно слезились глаза от испарений ядреных чистящих средств, которые Салим на забывал заботливо складывать мне в тележку.
Впрочем, все это на самом деле неважно — я говорил о частностях, а главным было то, что …лучшей жизни у меня так и не было. Все эти махинации с рабочей визой, продажа квартиры, смерть матери…Нет, не так, убийство матери…Все это было лишь ради того, чтобы я снова прижимался к своим давно знакомым фаянсовым друзьям, только теперь…добровольно? Наверное, подобная невыносимая тщетность бытия и приводит людей на край платформы. Туда же несколько раз в конце своей смены ходил и я, смотрел на новый блестящий поезд обтекаемой формы, какие я раньше видел только в книжках и думал — а может …? Но в итоге, всегда делал шаг назад, разворачивался и шел … в свою комнату. Я так и не смог приучить себя называть эту халупу домом. Как будто мое подсознание уговаривало меня, что все это временно, но своей рациональной частью я понимал — это навсегда. До самой смерти.
Наверное, вы спросите, а что же я получал за это унижение, по недоразумению названное работой? Здесь сложилась интереснейшая ситуация. Моя зарплатная карточка пришла по почте сразу Тарику, на нее же приходила и зарплата. Тот, в свою очередь вычитал какой-то, одному ему известный процент, как «бригадир», снимал с меня за жилье, электричество, воду и номинально присутствующий беспроводной интернет, после чего остаток суммы передавал мне в конверте.
Когда я в первый раз открыл конверт, из глаз моих брызнули слезы.
Первый месяц я жил на деньги, что я оставил от продажи квартиры… Проживал я их не очень умно, разумеется. А что вы хотели от юноши из Магнитогорска, который в Макдоналдс ходил только на день рождения? Разумеется, мне захотелось и новой красивой одежды и вкусной еды, которую я раньше не пробовал. Само собой, я ходил и в кафе, и в бары и даже в кино, пускай я даже ничего не понял из-за скудного знания языка. Так что денег про запас у меня почти не осталось. И когда я увидел три жалкие бумажки в конверте я осознал, что ничего не изменилось. Только теперь выкручиваться, урезать себя, экономить а иногда голодать придется не моей матери а только мне.
Когда Тарик увидел в моих глазах немой вопрос, он ничуть не стесняясь сообщил мне факты:
— Если что-то не нравится — пиздуй отсюда. Без места жительства и работы визу тебе прикроют. Вернешься в свои ебеня унитазы мыть за те же деньги. Устраивает?
И это оказался ответ на все вопросы на долгие годы, как мне тогда казалось. Рабство — не совсем верное слово, но это первое, что приходит на ум.