Лист 19. До Остафея Волловича, каштеляна Троцкого (5 жніўня 1574)

Ясневельможный милостивый пане троцкий, пане, пане мой милостивый!

О новинах, годных ведомости вашей м(илости), п(ана) м(оего) м(илостивого),  звлаща о посланцах е(го) к(о)р(олевской) м(илости) до Москвы, о прыистю их до Оршы, постановеню на границах августа первого дня — о том всем далэм юж особливым листом моим до всих вобец в(аших) м(илостей) панов рад ведать. С которого мам за то, же в(аша) м(илость), м(ой) м(илостивый) пан, справить рачыл, яко и листы его королевской милости панов посланцов дошли, которые, знать, через пана Суходольского ити мели. А што се потем поновит, не омешкам в(ашей) п(анской) м(илости) дать знать.

А на тот час з ласки божой з овей строны тихо, и перемирья се дочасного сподевамы, и тут о всем се том с паны секретары, ведле науки в(аших) м(илостей) панов, намовило и справило, и о инных справах неприятельских ведомостей вшеляких их милостям ознаймило; вонтпить в(ашим) панским милостям не потреба. В которой отправе дошло мне писанье в(ашей) м(илости), м(оего) м(илостивого) пана, с Польски первей сего и тепер через служебника моего Зуба о отъехане государское и о иншие речы. Которое, милостивый государю, хотя ж подложное, але богодохновенное не дармо мови писмо: "Заповедь господня издалече просьвещающе очы", — а не только очы, але и сердце мое осветило.

Дивные суть судьбы божи! Мы от ворот, а он дирою вон. Не только нам того розумети, але такого государского отъеханя всему свету не вместити! Неслыхана от веку, абы хто слепорожену отворыл очы; так и помазанцу божему тым способом од подданых своих уехати! Ова, вторый ест Нептонов (?). Бы ту в(аша) м(илость), п(ан) м(ой) м(илостивый), ущы свои мел! Який же около того шмер на Москве, який пры границах! Страх божий! О всем все ведают, прекладаючы то живот государский, яко был в руках нашых, которая ему была вчастность, який покой, яковая вдячность, што за роскош, што за послушенство, якая соромота через цедулы, за очы и в очы, яка преспечность здоровя его. Яка тепер обелживость, похвалки, одповеди! Если бы чого кому не дал, если бы теж, ведле права, кому судил, вытегаючы ременья з нас? И што за выхованье мел, уруганя, посмеху, прикростей самему и слугам его французам, розберанем маетности его, именей скарбов? Див божий и страх божий! Не вымовить, не выписать того чоловек не може.

И уведелэм то, м(илостивый) п(ан), з Москвы об отъеханю кроля е(го)  м(илости), тую нещасную новину 12 дня, то ест июня 29 дня, я во второк. И далэм то е(го) м(илости) п(ану) воеводе виленскому знати через три дни, не сквапяючыся не смел писать. А потом, добре не рыхло, почалосе проносит и промчалосе тое отъехане е(го) к(оролевской) м(илости) наипервей от купцов, аж юж потем в(аша) п(анская)м(илость) з милостивое ласки своее через посланца, пана Стравинского, ознаймене мне учынить рачыл. Иж, еднак, не тым способем, яко ушы се наши здесь наслышали и яко на Москве слыхать, — жебы по поврозе мелсе спустить, — и вже, дей, тым потешыл, яко в(аша)м(илость) выписать рачыл.

О звроценю зась е(го) к(оролевской) м(илости) — што се потом дало ту розголосить и оповедеть, а потом и листы в(аших) м(илостей) панов рад до воеводств и до мене выдане с певною справою, вжесьмы на том престали, только што потом будет, не вемы. Бо того тут звроценя е(го) к(оролевской) м(илости) не певни, а не только того пана, але не прудко и иншого. Абовем если так бы было, хто бы да таковое роскошы хотел вступить, яко овде слышеть — яко нашы цноты французове выличают...

(Што за. — А.К.) люди того панства!? Яких послушенств не мусило быть? Яких щодробливостей? — Только дай!

Яковое справедливости? Богатому так, а убогому сяк! Которого сумненя? — Кого кто не пекне через ногу!

А лакомство? — Бо, де, ввесь бы свет роздал, душ польских и литовских не (на)сытить: все мало!

А цнота всех справ? — Тая се, де, в них из ботов вызула! А вдячносте? — Дись о том добре мови, а ютро смердом, бенкартом зове! Всё кламство, всё лож, нет бога! Бий, забий, дери, лупи — то найлепшый пан и то рыцер! От вольного цара вольный посол!

Мовечы, де, так, не вемы, чы люди, чы дъябли! А на так зацну славу и на такове вольности наши и на таковое захование противко государям тых панств... (не ведеть. — А.К.), будет ли тот, (што. — А.К.) таковое досады ужил, не только молвити сметь, же се вернет, але и другому закажет! А вернет ли се — ино того смотреть — только не с палицою б железною, и што его мели за ниц — покажет, што умеет!

Московский, тот прозорливый Аввакум, о том всем ведает и сперва еще усмотрел, што межи герезью не прожыть, и на цесарского сына указал. А прычел бы ему за глупство. Азали ся, милостивый пане, не оказал розум его на том пане нашом? Яко слыхать, же и то мови: "Ото, де, гледите, з своею верою не пожыли! Как нам было сына им дать або самому над ними царствовать?"

И цесарский сын, милостивый государю, цнотливый пан. И тот чы не зволит переставать на малом горщечку с покоем здоровья своего, нижли на великом з враждою.

И ближшый сусед совсем больш ведает, яко такове таковою неволею обовезать (себе. — А.К.)! Ма кролем быть, а ниц не меть?!

Мы тут, слуги в(ашей) м(илости), розмавляем больш около своих, в(аших) м(илостей) панов, сенаторов нашых. Ино некоторые мовят: "Не дай бог ляху быть! Вырежет Литву, а Русь поготову!" Давно резать почали литвина. И тот, де, с прыроженя натуры на себе сам необачное... просто як овца: где их больш берет волк, там оне дальше за ним идут! Большы будет жычлившый народу польскому, нижели своему!

Ова просто есмо як рыба в омуте: слепи, неведоми! Не ведаем, куды в сию есмо диру влезли!

Только яко в(аша) м(илость), пан милостивый, рачыш писать духа пресвятого словы: узнать нам вечность свою, а брыдкость греху; пыхы нашое вызнать, абысьмы с Капернауму не усунени были!

Где ест слыхано!? Дитя еще невеста родит, и с того дитяти мает быти внук — дай тому имене, аспектативу! Сыну дай, брату дай, слузе дай! Дай, дай, дай! А на обход Речы Посполитое што? А заслужоному што? А все розобралшы, чому быть? — Только до убоства престися? Да вже и лупют!

Ото, государю пане, от таковых бед люди топятса! Ото с таковых нендз давятса! Ото с того в неволю даютса! Яко и говорят многие во вси стороны: "Не только абы московский (князь. — А.К.) государем быть мел, але, хотя бы вже дъябел с пекла, только абы крывды людей божых мстил, а в порадок привел", яко мови дух божий на поганы. "Постави, господи, законодавца над ними, да розумеют языцы, яко человечы суть".

Хотя на сторону московского в той мере не треба се огледать: естли первей не хотел, не надеемся, абы и тепер хотел. Только нас, пане боже, уховай от инного якого умыслу его, яко слухы доходят: "Королей, де, в них много, надобе б, де, почать што!"

Перед тым москва, овде приежджаючи, залецала а до нашых склоняли, а тепер ни словка о добрую прыязнь!

Я, государю, што важу и чую, о всем праве яко до государя моего преспечно, не обинуяся пишу, видечы так милостивое а праве открытое серце в(ашей) п(анской) м(илости) противко мне, негодному слузе в(ашей) м(илости). За которую щырость всемогущый бог в(ашей)м(илости), пану государю моему милостивому, отплатою будет!

Только, государю, науки мне таковое от в(ашей) п(анской) м(илости), м(оего) м(илостивого) государя, не здержу борзо... учылшыся: "Словеса господня, словеса чыста; ты нас, господи, сохранешы и соблюдешы ны от рода!"

(А што ваша милость. — А.К.), пан и государ мой милостивый, пишеш о осторожность мою — естли бы и повторе в таких службах розказовано и ужывано,— абым се опатровал яко е(го) м(илость) пан Гарабурда. Государу пане! И кашы не хочу, и по воду не иду!

Пише ми государиня моя троцкая: "Ожогшыся на молоце, велено на воду дуть". Я того и первей не знал, што чынить; только што велено чынить, тое чынил. А сее писание в(аших) м(илостей), государей моих... Бог и слепому очы отворит. И все перед в(ашей) м(илостью), дай бог, прыеханем моих окажу.

Только, государу, чолом бью о науку: чы ждати мне посланцов з Москвы, або зараз ехати, — што бых рад сердечне учынил, абы у Вильне в(ашей) п(анской) м(илости) заехал.

А што в(аша) м(илость), пан мой милостивый, рачыш писать, иж е(го) м(илость) пан подскарби10 за прычыною в(ашей) м(илости) панскою обецал мене чымкольвек на страву мне и на посланцы обслати, ино, государю, ничого ми не послал е(го) м(илость).

Нещасный есьми дворанин, згиб есьми в нендзы, а больш з жалю: люди на кашы переели кашу, а я з голаду здох на сторожы! Помсти, боже государю, грехопадение, хто розумеет! Бо прийдет час, коли будет надобе Илии Муравленина и Соловья Будимировича, прийдет час, коли будет служб нашых потреба!

Рачыл теж в(аша) п(анская) м(илость), п(ан) м(ой) м(илостивый), писать до мене в речы королевны е(е) м(илости), нашое милостивое панны, — ино обецую в(ашей) м(илости), государю моему, всею крепостию и всею моею душою служыти ее м(илости), ведле найбольшого преможеня моего!

Листы, милостивый пане, до пана Стравинского, и листы до пана Лясковского, и до пана Каменского тое ж годины розослалэм, и сполом вси и всем за тым розказанем в(ашей) м(илости) служити будем. Так и о отправу пана Стравинского до в(ашей) п(анской) м(илости) и до Польски пильне стояти буду, яко того час прыйдет, бо еще жадное ведомости о сеймиках не мамы. Только змилуйся, государу, яко отец милостивый: постой за нами, нендзнейшыми слугами в(ашей) м(илости), о тое заслужоное наше, абы лет нашых, маетность потратившы, внивеч не пошло, а на души государя нашого милостивого зешлого и в(аших) м(илостей), панов государей нашых, розлитие крве нашой не пало!

С одного жалю, с фрасунку мовить не могу. Только ме тешы милостивая ласка в(ашей) м(илости), пана моего милостивого, и охлоду ми чинит, гды колись кольвек огледам писание в(ашей) м(илости) и здоровье в(аших) м(илостей), государей моих, слышу!

Але тепер над то все, в(аша) м(илость), государ м(ой) м(илостивый), далшы ведать о здоровью своем ласкаве а милостиве... холопа своего Еремяша, сыначка моего милого, благословенством своим панским обослати роженье! А я, государю, согрешил есьми, а больш у фрасунках моих — сего щеняти маленького, паука божого, в(ашей) м(илости), государю великому, и успоменути писаньем моим не смел есьми, которого дал ми бог з ласки своее светое за щастливого панования в(ашей) м(илости), и тому ж государю моему под ноги подножка в(ашей) м(илости) оферую. А имя ему, государя, у великого пророка ест писано в давнем року. И который — дали бог,— дошолшы лет своих, (если я умру — змилуйся над ним!) — будет з матухною своею служити до скончания живота своего.

А о причыну, м(и)л(остивый) государю, до его м(илости) пана подскарбего и тепер чолом бью. Змилуйсе, яко пан хрестиянский! Не покиньте мене в той нендзы, а вжды чым же бых кольвек опатрен был! Наг есьми, и бос, и простоволос!

Которому себе з найпокорнейшими службами моими милостивой ласце поручам!

Дан з Орши, року 1574, августа 5.

________________

А. Ф. Коршунаў. Помнікі старажытнай беларускай пісьменнасці — Мiнск, 1975 г.