Лирику 300 Реж

• • • • • • • • • • • • • • • • •

Лирику 300 Реж

• • • • • • • • • • • • • • • • •

Гарантии ❗ Качество ❗ Отзывы покупателей ❗

• • • • • • • • • • • • • • • • •

👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇

Наши контакты:

▶️▶️▶️ (НАПИСАТЬ ОПЕРАТОРУ В ТЕЛЕГРАМ)️ ◀️◀️◀️

👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆

• • • • • • • • • • • • • • • • •

🚩 ИСПОЛЬЗУЙТЕ ВПН (VPN), ЕСЛИ ССЫЛКА НЕ ОТКРЫВАЕТСЯ!

🚩 В Телеграм переходить только по ссылке что выше! В поиске тг фейки!

• • • • • • • • • • • • • • • • •

Лирику 300 Реж

Всеволод Лисовский — один из самых если не самый радикальных экспериментаторов современного российского театра. Комиссар Центра художественных исследований «Трансформатор» и создатель Театра переходного периода, Лисовский успел побыть шеф-редактором и продюсером на телевидении х например, в программе «Времечко» , получил в м «Золотую маску» за «Акын-оперу», в которой традиционные песни Таджикистана и Узбекистана пели строители, уборщицы и дворники, а зрители его спектакля-путешествия «Сквозь» ехали в поезде, ели в ресторане и ходили по улицам городов под монологи древнегреческих философов. С весны года Лисовского и артистов Театра переходного периода начала преследовать полиция: силовики срывали спектакли, и после очередного задержания за попытку сыграть «Страх и отчаяние в Третьей империи» Брехта в пешеходном переходе Лисовскому выписали штраф в 50 тысяч рублей за «дискредитацию вооруженных сил РФ» поводом стали посты в фейсбуке. В м его отправили под административный арест на 15 суток, задержав на улице. После того как режиссер вышел из спецприемника, его снова задержали прямо рядом с Сахарово за неповиновение полиции. После второго административного ареста Лисовский уехал из России. Одним из самых долгоживущих его проектов стало «Молчание на заданную тему». Лисовский заявлял некую общую тему: «До каких пор? Эмигрировав, Лисовский поселился в Тбилиси в одном доме с киноведом, куратором, поэтом и сооснователем книжного магазина «Порядок слов» Константином Шавловским. В результате они вместе решили возродить и обновить проект: молчаливые поэтические перформансы прошли в Тбилиси, Ереване и даже в Париже. Как это было, зачем, что означало? Как общее жилье помогло объединить поэзию и театр? О чем думают и чем живут российские культуртрегеры в Грузии? И при чем тут верлибр? Матильда Виноградова пообщалась с ними обоими в продолжении серии «Русских сезонов» — о российском театре за пределами России. Шавловский: Зритель получает закрытую ссылку на подборку стихов — это сделано для того, чтобы он впервые увидел эти тексты на спектакле. Ну то есть их можно, в принципе, все найти в интернете, закрытость не обусловлена безопасностью. Просто тут монтажная подборка, либретто к спектаклю, которое мы сделали совместно с поэтессой Полиной Барсковой. Лисовский: Перформер в течение какого-то времени читает эту подборку на сцене. Про себя. В общем, это выглядит так: пришли люди в помещение и читают стихи — молча. А здесь получается апология текста. Текст вытесняет само действие, точнее — отсутствие действия. Забавный перевертыш происходит. В частности, мы с Костей обсуждали возможность поместить поэтические тексты в перформативное пространство — возможно это вообще или нет. Из этого обсуждения получился спектакль. Эта проблема касается публичного исполнения поэзии. О драматических произведениях, написанных в стихах, мы сейчас, разумеется, не говорим. Но если речь об авангардном, сложном письме, такая поэзия особенно сильно сопротивляется актерскому исполнению. А после 24 февраля года в поэтической среде началась большая дискуссия о стихах, написанных по-русски. О необходимости замолчать, остановиться, перестать производить тексты на русском языке, чтобы в том числе дать возможность быть услышанным голосам других языков и культур. Это часть более широкой антиколониальной дискуссии, связанной с русской культурой. И проблема чтения поэтических текстов оказалась, таким образом, в совершенно ином контексте. И вот в какой-то момент Сева говорит: «Ну, давай тогда промолчим стихи». Нам показалось, что это очень простая и ясная постановка вопроса и одновременно один из возможных ответов на него. Или даже не один. И в пояснительном тексте к спектаклю всё это более-менее сказано. И выясняется, что поэтическое слово — это не совсем слово, оно становится либо самим действием, либо гораздо ближе к действию. Там есть очень разные тексты, но их объединяет то, что они относятся к авангардному письму. Очень грубо говоря, это поэзия скорее журналов «Новое литературное обозрение» и «Воздух», чем «Знамени» или «Нового мира». Поэзия всегда раньше всех начинает рефлексировать подобные события. Наше либретто открывается программным стихотворением Александра Скидана «Поздно» , которое написано спустя всего несколько дней после 24 февраля. Также мне кажется важным, что в либретто включены не только русскоязычные поэты и поэтессы, но и люди со сложной идентичностью. Есть авторы и авторки из Казахстана, есть один поэт из Украины. Нам были важны разные оптики, разные точки зрения. Одна часть авторов и авторок живет в России, другая покинула Россию после начала войны, а третья не живет в России уже давно, как, например, Полина Барскова, которая уехала в году в США, преподавала в Амхерсте, а сейчас в Беркли. Мне кажется, что из этой полифонии вырастает объемный образ катастрофы, описанной с разных сторон, разными поэтическими языками. Эта множественность оптик работает на то, чтобы удерживать мир в сложности, не давая ему упасть в простоту бинарных оппозиций «хорошо — плохо», «свой — чужой» и так далее. Мне вообще кажется, что одна из задач современной поэзии — это спасение сложности мира. Мы надеемся, что в списке городов точно появятся Белград, Берлин и Барселона и география будет расширяться. Но у нас есть амбиция перевести наше либретто с помощью коллег из американских университетов на английский язык. Тогда спектакль может быть сыгран не только в русофонных гетто. Иначе это будет очередная экспансия русской культуры на постсоветском пространстве, что противоречит как самой идее нашего спектакля, так и, скажем прямо, нашим политическим позициям. А переводы на английский — это просто способ сделать спектакль международным. В Париже молчал актер и режиссер Василий Березин. Петербургский артист Андрей Слепухин будет молчать в Будве. Мы абсолютно открыты к предложениям. Все они артисты высокого класса. И зрители воспринимали это как, наверное, демонстрацию в том числе и актерского мастерства, помноженного на ироничность идеи. А сейчас как этот спектакль выглядит? Сидит зал и смотрит в телефоне на текст. Это действительно интересно. Человек приходит куда-то и час читает стихи. А ты просто присутствуешь, чтобы обеспечить… Я читаю так же, как и они. И у них есть выбор: они могут наблюдать, как я читаю, и пытаться уловить оттенки эмоций, либо читать самостоятельно. Для меня было удивлением, как 40—50 человек могут дисциплинированно сидеть и читать стихи. В эмигрантской среде довольно часто можно наблюдать объединение людей даже с разными взглядами, но вопрос в том, насколько эта коллективность невынужденная, сколько в этом искренности? Добровольно насильственная. Ты приходишь на перформанс и ты можешь оттуда уйти, если вдруг ты не понял, куда ты пришел. Или ты уже будешь играть по предложенным правилам. Но рамка всё равно обозначена, и эта рамка — насильственная, как любые правила. Doc ходила подготовленная публика. Здесь зритель гораздо менее подготовленный, разношерстный. Далеко не все люди даже поняли, что всё это поэтические тексты. Мне, например, друзья говорили: «Очень интересные там у вас прозаические фрагменты». Тут всё работает так же, как с заклинанием: ты можешь даже не знать о том, что вот этим набором слов или звуков ты выпускаешь джинна из бутылки. А он всё равно оттуда выходит. Сева читал список птиц Грузии, минут 15 зачитывал его, а я — свой небольшой поэтический цикл «Новейшие ритуалы бедствия», основанный на полесских заговорах. Полесье — это уникальная историко-культурная область, которая находилась на территориях нынешних России, Украины, Беларуси и Польши. И в рамках перформанса мы высыпали зернами кукурузы строчку «Чем родила, тем и отходила» — это строка из полесского заговора от эпилепсии. Приговаривая ее, мать должна сесть на лицо своего ребенка во время приступа. Купили для этого килограммов кукурузы. Мы вот так, кстати, и не съездили потом, и не знаем, выросла кукуруза в горах или нет. Катран, кстати, сказал, что у нас получился такой подпольный diy-фестиваль. Это была попытка создать что-то среднее между ленд-артом, экспериментальным театральным, поэтическим и художественным перформансом и магическим действием. Точнее, мы пытались создать пространство, где возможно это магическое действие. Если бы не случился весь треш, в котором мы оказались, стали бы вы работать вместе? Пошел бы Сева в сторону поэзии, а Костя — в сторону театра? А вообще любое сотрудничество возникает от какой-то совокупности внешних и внутренних обстоятельств. Два административных ареста подряд, причем первый был за чтение текста Брехта из «Страха и отчаяния в Третьей империи» в переходе. Ты, кстати, собирался вроде поставить этот спектакль уже в эмиграции, как с этим дела обстоят? Пытался это сделать в Грузии, но, видимо, это не получилось. На самом деле у меня изначально двойственное отношение к возможной экспансии русской релокантской культуры на постсоветском пространстве. Я не вполне уверен, что это сейчас действительно уместно. Может быть, нашим товарищам в этих прекрасных, я без иронии говорю, прекрасных странах стоит немного от нас отдохнуть. И потом уже мы будем строить коммуникацию на каком-то другом историческом бэкграунде. Словом, не получился у меня проект. Я из этого никаких выводов не делаю. Я его сделаю в какой-то стране, где того контекста, который есть сейчас, возможно, не будет. Есть ощущение незакрытого гештальта. Но это совпадение. Пьеса Брехта громадная, ее целиком поставить невозможно, но там два или три текста у нас совпали — это «Жена-диссидентка» и «Шпион». Продюсировать как-то резко стало нечего и незачем. Вообще, в марте-апреле было очень тяжелое время, я говорил очень много чуши, за что мне сейчас перед близкими стыдно. К счастью, эта чушь была сказана в частных беседах. И мне очень повезло, что я не настолько известный человек и у меня не взяло тогда интервью какое-нибудь уважаемое издание, иначе это бы тоже было что-то в духе «мы провалились как нация». Было такое время шока от происходящего. Но я в любом случае не жалею, что уехал. Потому что я в первую очередь не чувствую здесь себя в эмиграции, ментально и профессионально я остаюсь в России, а пандемия научила нас тому, что физическое присутствие далеко не всегда обязательно, а в некоторых случаях даже прямо нежелательно. Смотрите, как мы живем Шавловский переводит камеру. По сути, это дача, ты просто дней в году почему-то живешь на даче. А дача — это очень странное пространство, это же на самом деле не место жительства. Больше похоже на убежище. Ну а в нашем случае это лимб. Поскольку моя основная деятельность связана с кино, в апреле го я сразу организовал в Тбилиси небольшой киноклуб, где мы вместе с российскими и грузинскими режиссерами показывали и показываем фильмы — в основном, конечно, для россиян, хотя некоторое количество грузин на показы тоже приходят. И я назвал этот киноклуб In limbo , то есть «В лимбе». Понимаете, в лимб же эмигрировать невозможно. При этом я не собираюсь получать никакого другого гражданства, никаких гуманитарных виз. Если не будет острой необходимости. В какой-то момент возникнет возможность для равноправной коммуникации без всякого исторического привкуса. Я не знаю никаких российско-грузинских культурных проектов, возникших после года. Это обусловлено в первую очередь войной го. Многие люди так прямо и говорят: «После го мы перестали слушать русскую музыку, читать русские книги. Нам это больше не интересно». Поколение летних не знает в большинстве своем русского языка, а если знает, не горит желанием на нем говорить — это всё очень объяснимо и понятно. Глядя на некоторых российских туристов, если честно, самому хочется перейти с ними на английский и сказать им что-нибудь обидное со словом fuck. А в Белграде, например, совершенно другое ощущение — там скорее рады тому, что из-за войны к ним приехало довольно много молодых энергичных людей, которые хотят делать совместные проекты. И они там прекрасно делаются, вот мой товарищ Лёша Агранович бывший худрук Гоголь-центра. И это только вершина айсберга. А в Грузии ничего подобного просто не может быть — ни политически, ни экономически. Например, стих Германа Лукомникова: Это я, Герман Лукомников, не смог остановить сумасшедших полковников. Мои поэтические строчки не спасли ничьего сына, ничьей дочки. Здесь должно быть какое-то продолжение, но я не нахожу подходящее выражение — Это антивоенные тексты? Всеволод Лисовский. Фото: ЦТИ Трансформатор. Константин Шавловский. Главный редактор «Новой газеты. Балтия» — Яна Лешкович. Пользовательское соглашение. Политика конфиденциальности.

Купить Амфетамин Ротенбург-на-Таубере Германия закладкой