Лирика наркотик Биарриц
Лирика наркотик БиаррицЛирика наркотик Биарриц
• • • • • • • • • • • • • • • • •
Лирика наркотик Биарриц
• • • • • • • • • • • • • • • • •
Гарантии ❗ Качество ❗ Отзывы покупателей ❗
• • • • • • • • • • • • • • • • •
👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇
Наши контакты:
▶️▶️▶️ (НАПИСАТЬ ОПЕРАТОРУ В ТЕЛЕГРАМ)️ ◀️◀️◀️
👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆
• • • • • • • • • • • • • • • • •
🚩 ИСПОЛЬЗУЙТЕ ВПН (VPN), ЕСЛИ ССЫЛКА НЕ ОТКРЫВАЕТСЯ!
🚩 В Телеграм переходить только по ссылке что выше! В поиске тг фейки!
• • • • • • • • • • • • • • • • •
В «Редакции Елены Шубиной» выходит роман «Опосредованно» Алексея Сальникова, автора «Отдела» и «Петровых в гриппе и вокруг него».
Лирика наркотик Биарриц
Кастаньеты Е. Кругликовой Из страны, где солнца свет Льётся с неба, жгуч и ярок, Я привёз себе в подарок Пару звонких кастаньет. Шедро лентами одеты С этой южной пестротой; В них живёт испанский зной, В них сокрыт кусочек света. И когда Париж огромный Весь оденется в туман, В мутный вечер, на диван Лягу я в мансарде тёмной, И напомнят мне оне И волны морской извивы, И дрожащий луч на дне, И узлистый ствол оливы, Вечер в комнате простой, Силуэт седой колдуньи И красавицы плясуньи Стан и гибкий и живой, Танец быстрый, голос звонкий, Грациозный и простой, С этой южной, с этой тонкой Стрекозиной красотой. И танцоры и дут в ряд, Облит ы е красным светом, И гитары говорят В такт трескучим кастаньетам, Словно щёлканье цикад В жгучий полдень жарким летом. Июль , Майорка, Вальдемоза П ройдёмте по миру, как дети, Полюбим шуршанье осок, И терпкость прошедших столетий, И едкого знания сок. Таинственный рой сновидений Овеял расцвет наших дней. И боль пришла, как тихий синий свет, И обвилась вкруг сердца, как запястье. Желанный луч с собой принёс Такие жгучие, мучительные ласки. Сквозь влажную лучистость слёз По миру разлились невиданные краски. И сердце стало из стекла, И в нём так тонко пела рана: «О, боль, когда бы ни пришла, Всегда приходит слишком рано». Я брошено на землю, Чтоб этот мир дробить и отражать И образы скользят. Я чувствую, я внемлю, Но не могу в себе их задержать. И комната во мне. И капает вода. И тени движутся, отходят, вырастая. И тикают часы, и капает вода, Один вопрос другим всегда перебивая. И чувство смутное шевелится на дне. Но время, наконец, застынет надо мной, И тусклою плевой моё затянет око! Прошли века терпенья. На буйных очагах народного витийства, Как призраки, взращу багряные цветы. И дух возлюбит смерть, возлюбит крови алость. Я грёзы счастия слезами затоплю. Из сердца женщины святую выну жалость И тусклой яростью ей очи ослеплю. О, камни мостовых, которых лишь однажды Коснулась кровь! Я камни закляну заклятьем вечной жажды, И кровь за кровь без меры потечёт. Скажи восставшему: Я злую едкость стали Придам в твоих руках картонному мечу! Я синим пламенем пройду в душе народа, Я красным пламенем пройду по городам. Устами каждого воскликну я «Свобода! Убийству я придам манящую красивость, И в душу мстителя вольётся страстный бред. И он в руках слепца Сверкнёт стремительный, как молния разящий, Им сын заколет мать, им дочь убьёт отца. Я каждому скажу: «Тебе ключи надежды. Один ты видишь свет. Для прочих он потух». И будет он рыдать, и в горе рвать одежды, И звать других Но каждый будет глух. Не сеятель сберёт колючий колос сева. Принявший меч погибнет от меча. Кто раз испил хмельной отравы гнева, Тот станет палачом иль жертвой палача. Моей мечтой с тех пор напоены Предгорий героические сны И Коктебеля каменная грива; Его полынь хмельна моей тоской, Мой стих поёт в волнах его прилива, И на скале, замкнувшей зыбь залива, Судьбой и ветрами изваян профиль мой! От изумрудно-синих взморий, От перламутровых озёр Вели ступени плоскогорий К престолам азиатских гор, Откуда некогда, бушуя, Людские множества текли, Орды и царства образуя Согласно впадинам земли, И, нисходя по склонам горным, Селился первый человек Вдоль по теченьям синих рек, По тонким заводям озёрным, И оставлял на дне степей Меж чернобыльника и чобра Быков обугленные рёбра И камни грубых алтарей. Как незапамятно и строго Звучал из глубины веков Глухой пастуший голос рога И звон верблюжих бубенцов, Когда, овеянный туманом, Сквозь сон миражей и песков, Я шёл с ленивым караваном К стене непобедимых льдов. Шёл по расплавленным пустыням, По непротоптанным тропам, Под небом исступлённо-синим Вослед пылающим столпам. А по ночам в лучистой дали Распахивался небосклон, Миры цвели и отцветали На звёздном дереве времён, И хоры горних сил хвалили Творца миров из глубины Ветвистых пламеней и лилий Неопалимой Купины. Шуршали шелесты струистого стекла. И горькая душа тоскующей полыни В истомной мгле качалась и текла. Уста Праматери, которым слова нет! Я тоже изнемог в оковах немоты. Я свет потухших солнц, я слов застывший пламень, Незрячий и немой, бескрылый, как и ты. О, мать-невольница! На грудь твоей пустыни Склоняюсь я в полночной тишине Замутились влагой долины, Выткали синюю даль прутья сухих тополей. Тонкий снежный хрусталь опрозрачил дальние горы. Влажно тучнеют поля. Свивши тучи в кудель и окутав горные щели, Ветер, рыдая, прядёт тонкие нити дождя. Море глухо шумит, развивая древние свитки Вдоль по пустынным пескам. Зардели красны, буры Клоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры. В огне кустарники и воды как металл. А груды валунов и глыбы голых скал В размытых впадинах загадочны и хмуры. Вот лапа тяжкая, вот челюсти оскал, Вот холм сомнительный, подобный вздутым рёбрам. Чей согнутый хребет порос, как шерстью, чобром? Кто этих мест жилец: чудовище? Здесь душно в тесноте Я не просил иной судьбы у неба, Чем путь певца: бродить среди людей И растирать в руках колосья хлеба Чужих полей. Мне не отказано ни в заблужденьях, Ни в слабости, и много раз Я угасал в тоске и в наслажденьях, Но не погас. Судьба дала мне в жизни слишком много; Я ж расточал, что было мне дано: Я только гроб, в котором тело Бога Погребено. Добра и зла не зная верных граней, Бескрылая изнемогла мечта Вином тоски и хлебом испытаний Душа сыта. Благодарю за неотступность боли Путеводительной: я в ней сгорю. О, какая веет благодать От страниц «Вечернего альбома»! Почему «альбом», а не «тетрадь»? Почему скрывает чепчик чёрный Чистый лоб, а на глазах очки? Я заметил только взгляд покорный И младенческий овал щеки, Детский рот и простоту движений, Связанность спокойно-скромных поз. В Вашей книге столько достижений Кто же Вы? Простите мой вопрос. Я лежу сегодня: невралгия, Боль, как тихая виолончель Ваших слов касания благие И в стихах крылатый взмах качель Убаюкивают боль Скитальцы, Мы живём для трепета тоски Чьи прохладно-ласковые пальцы В темноте мне трогают виски? Помню всё: рассвет, сиявший строго, Жажду сразу всех земных дорог, Всех путей И было всё Как давно я перешёл порог! Кто Вам дал такую ясность красок? Кто Вам дал такую точность слов? Смелость всё сказать: от детских ласок До весенних новолунных снов? Чтоб поверить обману свободно, без дум, Чтоб за кем-то идти в темноте, наобум И не знать, кто пришёл, кто глаза завязал, Кто ведёт лабиринтом неведомых зал, Чьё дыханье порою горит на щеке, Кто сжимает мне руку так крепко в руке А очнувшись, увидеть лишь ночь да туман Обманите и сами поверьте в обман. Я стремился чертой и словом Закрепить преходящий миг. Но мгновенно пленённый лик Угасает, чтоб вспыхнуть новым. Я пленён в переливных снах, В завивающихся круженьях, Раздробившийся в отраженьях, Потерявшийся в зеркалах. Эренбургу В эти дни великих шумов ратных И побед, пылающих вдали, Я пленён в пространствах безвозвратных Оголтелой, стынущей земли. В эти дни не спазмой трудных родов Схвачен дух: внутри разодран он Яростью сгрудившихся народов, Ужасом разъявшихся времён. В эти дни безвольно мысль томится, А молитва стелется, как дым. Гольштейн Мы дни на дни покорно нижем. Даль не светла и не темна. Над замирающим Парижем Плывёт весна Неуловимо-беспокойна, Бессолнечно-просветлена, Неопьянённо и нестройно Взмывает жданная волна. Душа болит в краю бездомном; Молчит, и слушает, и ждёт Сама природа в этот год Изнемогла в бореньи тёмном. В строках кровавого листа Кишат смертельные трихины, Проникновенны лезвиины, Неистребимы, как мечта. Бродила мщенья, дрожжи гнева, Вникают в мысль, гниют в сердцах, Туманят дух, цветут в бойцах Огнями дьявольского сева. Ложь заволакивает мозг Тягучей дрёмой хлороформа, И зыбкой полуправды форма Течёт и лепится, как воск. И, гнилостной пронизан дрожью, Томлюсь и чувствую в тиши, Как, обезболенному ложью, Мне вырезают часть души. Не знать, не слышать и не видеть Застыть, как соль Дозволь не разлюбить врага И брата не возненавидеть! Враждующих скорбный гений Братским вяжет узлом, И зло в тесноте сражений Побеждается горшим злом. Взвивается стяг победный Чт о в том, Россия, тебе? Люблю тебя побеждённой, Поруганной и в пыли, Таинственно осветлённой Всей красотой земли. Люблю тебя в лике рабьем, Когда в тишине полей Причитаешь голосом бабьим Над трупами сыновей. Как сердце никнет и блещет, Когда, связав по ногам, Наотмашь хозяин хлещет Тебя по кротким глазам. Сильна ты нездешней мерой, Нездешней страстью чиста, Неутолённой верой Твои запеклись уста. Дай слов за тебя молиться, Понять твоё бытиё, Твоей тоске причаститься, Сгореть во имя твоё. Петровой Суздаль да Москва не для тебя ли По уделам землю собирали Да тугую золотом суму? В рундуках приданое копили И тебя невестою растили В расписном да тесном терему? Из невест красой да силой бранной Не была ль ты самою желанной Для заморских княжих сыновей? Поддалась лихому подговору, Отдалась разбойнику и вору, Подожгла посады и хлеба, Разорила древнее жилище И пошла поруганной и нищей И рабой последнего раба. Я ль в тебя посмею бросить камень? Осужу ль страстной и буйный пламень? Была ли ты? Всё неразумно, необычайно: Взмахи побед и разрух Мысль замирает пред вещею тайной И ужасается дух. Кто там? Не суйся, товарищ, В русскую водоверть! Не прикасайся до наших пожарищ! Реки вздувают безмерные воды, Стонет в равнинах метель: Бродит в точиле, качает народы Русский разымчивый хмель. Мы погибаем, не умирая, Дух обнажаем до дна. Меж ними бродит зараза И отравляет их кровь: Тиф, холера, проказа, Ненависть и любовь. Едят их поедом жадным Мухи, москиты, вши. Они задыхаются в смрадном Испареньи тел и души. Точно в загробном мире, Где каждый в себе несёт Противовесы и гири Дневных страстей и забот. Так спят они по вокзалам, Вагонам, платформам, залам, По рынкам, по площадям, У стен, у отхожих ям: Беженцы из разорённых, Оголодавших столиц, Из городов опалённых, Деревень, аулов, станиц, Местечек: тысячи лиц Вот лежит она, распята сном, По вековечным излогам, Расплесканная по дорогам, Искусанная огнём, С запёкшимися губами, В грязи, в крови и во зле, И ловит воздух руками, И мечется по земле. И не может в бреду забыться, И не может очнуться от сна Не всё ли и всем простится, Кто выстрадал, как она? В бреду и в хмельном азарте Отдаться лихой игре. Стоять за Родзянку в марте, За большевиков в октябре. Толпиться по коридорам Таврического дворца, Не видя буржуйным спорам Ни выхода, ни конца. Оборотиться к собранью, Рукою поправить ус, Хлестнуть площадною бранью, На ухо заломив картуз. Идти запущенным садом. Щупать замок штыком. Высаживать дверь прикладом. Толпою врываться в дом. У бочек выломав днища, В подвал выпускать вино, Потом подпалить горище Да выбить плечом окно. Забравши весь хлеб, о «свободах» Размазывать мужикам. Искать лошадей в комодах Да пушек по коробкам. Палить из пулемётов: Кто? С кем? Да не всё ль равно? Петлюра, Григорьев, Котов, Таранов или Махно Слоняться буйной оравой. Стать всем своим невтерпёж. И умереть под канавой Расстрелянным за грабёж. Буржуи ваши живы? Так целый год прошёл в бреду. Теперь, вернувшись в Севастополь, Он носит красную звезду И, глядя вдаль на пыльный тополь, На Инкерманский известняк, На мёртвый флот, на красный флаг, На илистые водор о сли Судов, лежащих на боку, Угрюмо цедит земляку: «Возьмём Париж С кручёнкой во рту. За поясом два пистолета. Был председателем «Совета», А раньше грузчиком в порту. Когда же вражеская рать Сдавила юг в германских кольцах, Он убежал. Потом опять Вернулся в Крым при добровольцах. Был арестован. Целый год Сидел в тюрьме без обвиненья И наскоро «внесён в расход» За два часа до отступленья. Его слепили наскоро: из лавочников, из купцов, Помещиков, кадет и акушерок. Его смешали с кровью офицеров, Прожгли, сплавили в застенках чрезвычаек, Гражданская война дохнула в его уста Тогда он сам поверил в своё существованье И начал быть. Но бытие его сомнительно и призрачно, Душа же негативна. Из человечьих чувств ему доступны три: Страх, жадность, ненависть. Он воплощался на бегу Меж Киевом, Одессой и Ростовом. Сюда бежал он под защиту добровольцев, Чья армия возникла лишь затем, Чтоб защищать его. Из всех военных качеств он усвоил Себе одно: спасаться от врагов. И сделался жесток и беспощаден. Он не может без гнева видеть Предателей, что не бежали за границу И, чтоб спасти какие-то лоскутья Погибшей родины, Пошли к большевикам на службу: «Тем хуже, что они предотвращали Убийства и спасали ценности культуры: Они им помешали себя ославить до конца, И жаль, что их самих ещё не расстреляли». Так мыслит каждый сознательный буржуй. А те из них, что любят русское искусство, Прибавляют, что, взяв Москву, они повесят сами Максима Горького И расстреляют Блока. В одних доселе не потух Хмель незапамятных пожаров И жив степной, разгульный дух И Разиных, и Кудеяров. Одни возносят на плакатах Свой бред о буржуазном зле, О светлых пролетариатах, Мещанском рае на земле В других весь цвет, вся гниль империй, Всё золото, весь тлен идей, Блеск всех великих фетишей И всех научных суеверий. Одни идут освобождать Москву и вновь сковать Россию, Другие, разнуздав стихию, Хотят весь мир пересоздать. В тех и в других война вдохнула Гнев, жадность, мрачный хмель разгула, А вслед героям и вождям Крадётся хищник стаей жадной, Чтоб мощь России неоглядной Размыкать и продать врагам: Сгноить её пшеницы груды, Её бесчестить небеса, Пожрать богатства, сжечь леса И высосать моря и руды. И не смолкает грохот битв По всем просторам южной степи Средь золотых великолепий Конями вытоптанных жнитв. Нет безразличных: правда с нами». А я стою один меж них В ревущем пламени и дыме И всеми силами своими Молюсь за тех и за других. Слова св. Рвёт и крутит снежные завесы Выстуженный северо-восток. Ветер обнажённых плоскогорий, Ветер тундр, полесий и поморий, Чёрный ветер ледяных равнин, Ветер смут, побоищ и погромов, Медных зорь, багровых окоёмов, Красных туч и пламенных годин. В этом ветре гнёт веков свинцовых: Русь Малют, Иванов, Годуновых, Хищников, опричников, стрельцов, Свежевателей живого мяса, Чертогона, вихря, свистопляса: Быль царей и явь большевиков. Что менялось? Знаки и возглавья. Отчего у девушек в белых повязках Восковые лица и круги у глаз? Отчего под вечер пустеет город? Для кого солдаты оцепляют путь? Зачем с таким лязгом распахивают ворота? Сегодня сколько? Куда их гонят вдоль чёрных улиц, Ослепших окон, глухих дверей? Как рвёт и крутит восточный ветер, И жжёт, и режет, и бьёт плетьми! Отчего за Чумной, по дороге к свалкам, Брошен скомканный кружевной платок? Зачем уронен клочок бумаги? Перчатка, нательный крестик, чулок? Чьё имя написано карандашом на камне? Что нацарапано гвоздём на стене? Чей голос грубо оборвал команду? Почему так сразу стихли шаги? Что хлестнуло во мраке так резко и чётко? Что делали торопливо и молча потом? Зачем, уходя, затянули песню? Кто стонал так долго, а после стих? Чьё ухо вслушивалось в шорохи ночи? Кто бежал, оставляя кровавый след? Кто стучался и бился в ворота и ставни? Раскрылась ли чья-нибудь дверь перед ним? Отчего пред рассветом, к исходу ночи Причитает ветер за Карантином: «Носят вёдрами спелые грозды, Валят ягоды в глубокий ров. Уж до края полно давило кровью, Зачервленели терновник и полынь кругом. Прохватит морозом свежие грозды, Зажелтеет плоть, заиндевеют волоса». Кто у часовни Ильи Пророка На рассвете плачет, закрывая лицо? Плачу о тех, кому долго жить Читали Донесенья, справки, дела. Торопливо подписывали приговоры. Пили вино. С утра раздавали солдатам водку. Вечером при свече Выкликали по спискам мужчин, женщин. Сгоняли на тёмный двор. Снимали с них обувь, бельё, платье. Связывали в тюки. Грузили на подводу. Делили кольца, часы. Ночью гнали разутых, голых По оледенелым камням, Под северо-восточным ветром За город, в пустыри. Загоняли прикладами на край обрыва. Освещали ручным фонарём. Полминуты работали пулемёты. Доканчивали штыком. Ещё недобитых, валили в яму. Торопливо засыпали землёй. А потом с широкою русскою песней Возвращались в город домой. А к рассвету пробирались к тем же оврагам Жёны, матери, псы. Разрывали землю. Грызлись за кости. Целовали милую плоть. И стаи псов Въедались им в живот и рвали мясо. Восточный ветер выл в разбитых окнах. А по ночам стучали пулемёты, Свистя, как бич, по мясу обнажённых Мужских и женских тел. Весна пришла Зловещая, голодная, больная. Глядело солнце в мир незрячим оком. Из сжатых чресл рождались недоноски, Безрукие, безглазые Не грязь, А сукров и ца поползла по скатам. Под талым снегом обнажались кости. Подснежники мерцали точно свечи. Фиалки пахли гнилью. Стволы дерев, обглоданных конями Голодными, торчали непристойно, Как ноги трупов. Листья и трава Казались красными. А зелень злаков Была опалена огнём и гноем. Лицо природы искажалось гневом И ужасом. А души вырванных Насильственно из жизни вились в ветре, Носились по дорогам в пыльных вихрях, Безумили живых могильным хмелем Неизжитых страстей, неутолённой жизни, Плодили мщенье, панику, заразу Блока и Н. Гумилёва С каждым днём всё диче и всё глуше Мертвенная цепенеет ночь. Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит: Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь. Тёмен жребий русского поэта: Неисповедимый рок ведёт Пушкина под дуло пистолета, Достоевского на эшафот. И на дне твоих подвалов сгину Иль в кровавой луже поскользнусь, Но твоей Голгофы не покину, От твоих могил не отрекусь. Доконает голод или злоба, Но судьбы не изберу иной: Умирать, так умирать с тобой, И с тобой, как Лазарь, встать из гроба! Мы осязаем то, Что он оставил на своей дороге. И есть огонь поджогов и пожаров, Степных костров, кочевий, маяков, Огонь, лизавший ведьм и колдунов, Огонь вождей, алхимиков, пророков, Неистовое пламя мятежей, Неукротимый факел Прометея, Зажжённый им от громовой стрелы. И человечество питалось И плодилось Пред оком грозного Взыскующего Бога, А в очаге отстаивались сплавы Из серебра, из золота, из бронзы: Гражданский строй, религия, семья. И стала рукоять его ковчегом Для их мощей. Не ты ль его кидало На чашки мира: «Горе побеждённым! Не веривший ли в справедливость Приходил К сознанию, что надо уничтожить Для торжества её Сначала всех людей? Не справедливость ли была всегда Таблицей умноженья, на которой Труп множили на труп, Убийство на убийство И зло на зло? Не тот ли, кто принёс «не мир, а меч», В нас вдунул огнь, который Язвит, и жжёт, и будет жечь наш дух, Доколе каждый Таинственного слова не постигнет: «Отмщенье Мне и Аз воздам за зло». Покамест вол тянул соху, а лошадь Возила тяжести, Он тщетно дребезжал Покрышкой котелка, шипел на камне, Чтоб обратить вниманье человека. Пар выпер поршень, напружил рычаг, И паровоз, прерывисто дыша, С усильем сдвинулся И потащил по рельсам Огромный поезд клади и людей. И стали ей тогда необходимы: Кишащий сгусток мускулов и воль, Воспитанных в голодной дисциплине, И жадный хам, продешевивший дух За радости комфорта и мещанства. Свободы нет. Нет братства в человечестве иного, Как братство Каина. Кто связан кровью Ещё тесней, чем жертва и палач? Не в равенстве, не в братстве, не в свободе, А только в смерти правда мятежа. Дано и отдано? Подарено и взято? Всё погашается возвратом? Вы выдумали благодарность, чтобы Поймать в зародыше И удушить добро? Не отдавайте давшему: Отдайте иному, Чтобы тот отдал другим: Тогда даянье, брошенное в море, Взволнует души, ширясь, как волна. Вы боретесь за собственность? Но кто же принадлежит кому? Владельцу вещь? Иль вещи помыкают человеком? Народы были сыты И л о снились: довольные собой, Обилием и общим миролюбьем. В мире Всё шло как следует: Трильон колёс Работал молотами, рычагами, Ковали сталь, Сверлили пушки, Химик Изготовлял лиддит и мелинит; Учёные изобретали способ За способом для истребленья масс; Политики чертили карты новых Колониальных рынков и дорог; Мыслители писали о всеобщем Ненарушимом мире на земле, А женщины качались в гибких танго И обнажали пудреную плоть. Манометр культуры достигал До высочайшей точки напряженья. Сгруд и лись люди по речным долинам, Означившим великих царств межи, И, вырывши в земле Ходы змеиные и мышьи тропы, Пасли стада прожорливых чудовищ: Сами И пастыри, и пища. И всё казалось мало Тогда раздался новый клич: «Долой Войну племён, и армии, и фронты: Да здравствует гражданская война! Наконец пришла чума. Так кончилась предродовая схватка, Но в этой бойне не уразумели, Не выучились люди ничему. Мы, возводя соборы космогоний, Не внешний в них отображаем мир, А только грани нашего незнанья. Нет выхода из лабиринта знанья, И человек не станет никогда Иным, чем то, во что он страстно верит. Гражданство было крепостью, мечом, Законом и согласьем. Государство Явилось средоточьем Кустарного, рассеянного зла: Огромным бронир о ванным желудком, В котором люди выполняют роль Пищеварительных бактерий. Здесь Всё строится на выгоде и пользе, На выживаньи приспособленных, На силе. Судия, как выполнитель Каиновых функций, Непогрешим и неприкосновенен. Убийца без патента не преступник, А конкурент: Ему пощады нет. Кустарный промысел недопустим В пределах монопольного хозяйства. Поэтому парламентским вождём Является всегда наинаглейший И наиадвокатнейший из всех. Но избиратели доселе верят В возможность из трёх сотен негодяев Построить честное Правительство стране. Она готовится Из грязного белья Под бдительным надзором государства На все потребности И вкусы и мозги. Её обычно сервируют к кофе Оттиснутой на свежие листы, Её глотают наскоро в трамваях, И каждый сделавший укол с утра На целый день имеет убежденья И политические взгляды: Может спорить, Шуметь в собраньях и голосовать. Но каждый Дорвавшийся до власти сознаёт Себя державной осью государства И злоупотребляет правом грабежа, Насилий, пропаганды и расстрела. Чтоб довести кровавый самогон Гражданских войн, расправ и самосудов До выгонки нормального суда, Революционное правительство должно Активом т е ррора Покрыть пассив усобиц. Так революция, Перетряхая классы, Усугубляет государственность: При каждой Мятежной спазме одичалых масс Железное огорлие гарроты Сжимает туже шейные хрящи. Ученики развинтят и вывихнут мысли и строфы. Только противник в борьбе может быть истинным другом. Воля утёса ломает развёрнутый натиск прибоя. Власть затаённой мечты покрывает смятение множеств. Правду оплатят тебе клеветой, ругательством, камнем. Толпы не уважай и не бойся. В каждом разбойнике чти распятого в безднах Бога. Букву за буквой врубать на твёрдом и тесном камне: Чем скупее слова, тем напряжённей их сила. Мысли заряд волевой равен замолчанным строфам. Быть не частью, а всем; не с одной стороны, а с обеих. В дни революции быть человеком, а не гражданином: Помнить, что знамен а , партии и программы То же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома. В государстве нет места поэту. Собрание сочинений. Содержание Кастаньеты «Пройдёмте по миру, как дети Замутились влагой долины Красногвардеец Скакать на красном параде С кокардой на голове В расплавленном Петрограде, В революционной Москве. Гражданская война Одни восстали из подполий, Из ссылок, фабрик, рудников, Отравленные тёмной волей И горьким дымом городов.
Купить закладку героин хмурый фенатанил Марнеули
Песня 'Coming Down Candy' Chamillionaire - это классический южный хип-хоп трек, в центре которого находится тема 'comin down candy'.
Лирика наркотик Биарриц
Лирика наркотик Биарриц
Закладки Марки LSD Бечичи Черногория
Сгореть во имя твоё. 17 августа , Биарриц Святая Русь A.M. Петровой Суздаль да Москва не для тебя ли. По уделам землю собирали. Да тугую золотом суму? В.
Лирика наркотик Биарриц
WAX картриджи наркотик Звенигово
Accept русская рулетка скачать. Accept русская рулетка скачать ROSANA. Дети обожают сказания о драконах, так и малышка Грейс упоенно слушала папины accept.
Лирика наркотик Биарриц
Куопио купить метадон мёд мясо
Лирика наркотик Биарриц
Лирика наркотик Биарриц
Вихоревка купить Амфетамин закладки