Лирика Форт-Шевченко Купить закладку

__________________________

Качество топ, магазин топ, пишите все сделаем.

Гарантии и Отзывы! Работаем честно!

__________________________

Наши контакты (Telegram):

>>> ✅ НАПИСАТЬ ОПЕРАТОРУ В ТЕЛЕГРАМ (ЖМИ СЮДА) ✅ <<<

__________________________

ВНИМАНИЕ !!!

⛔ ИСПОЛЬЗУЙТЕ ВПН, ЕСЛИ ССЫЛКА НЕ ОТКРЫВАЕТСЯ!

⛔ В Телеграм переходить только по ССЫЛКЕ что ВЫШЕ! В поиске НАС НЕТ там только фейки!

__________________________

Лирика Форт-Шевченко Купить закладку

В начале декабря года, по пути из Ташкента в Оренбург, мне довелось пробыть около четырех суток в г. Казалинске и там, нежданно, познакомиться с бывшим ротным командиром покойного Тараса Григорьевича Шевченко, Егором Тимофеевичем Косаревым. Уроженец давно уже упраздненной степной крепостцы Татищевой, всю жизнь свою проживший и прослуживший среди необъятных и печальных прикаспийско-аральских пустынь, Егор Тимофеевич, во время знакомства моего с ним, кончал уже сорок восьмой год своей службы и, в чине полковника, занимал должность коменданта г. Казалинск, ответа и до сих пор мною от него не получено. Большой рост, атлетический склад да и вся вообще фигура Егора Тимофеевича, начиная с нависших бровей, невольно заставляла на первый взгляд предполагать в нем представителя того, ныне, слава богу, уже исчезнувшего типа старого фронтовика-служаки, у которого, кроме сухой формалистики да шагистики, не осталось уже ничего за душой. Но стоило только послушать рассказы и отзывы о «своем старике», как называли Егора Тимофеевича его сослуживцы и подчиненные — до солдата включительно, да хотя немножко лично познакомиться с ним, чтобы не только изменить первое предположение о нем, но даже втайне устыдиться, как оно могло найти место в вашей душе?! Перед вами представлялся тогда Егор Тимофеевич совсем в ином виде и свете, всецело напоминая собою симпатический образ лермонтовского Максима Максимыча: та же внешняя суровость манер и языка, под покровом которой билось самое незлобивое и детски чистое сердце; та же смесь здравого смысла и наивного простодушия в суждениях и оценке лиц и событий; те же любовь и привязчивость к людям, с которыми он жил, или правильнее — служил, ибо других, кроме тех, с которыми служил, он мало даже видывал на своем веку; та же отзывчивость к их горю и радостям и та же, наконец, готовность поделиться с ними последним, а то и ответствовать за них не только своею карьерою, о которой Егор Тимофеевич, подобно Максиму Максимычу, никогда и не думал, но даже головою. Под самый конец службы Егора Тимофеевича такая было беда над ним и стряслась Но у меня в Казалинске так было много дела и мало времени, что за два торопливых этих посещения я не имел возможности разговориться с моим хозяином, в котором и не подозревал бывшего ротного командира Шевченка, да так, не узнавши того, вероятно, и уехал бы, если бы, сверх чаяния, мне не довелось провести еще и целый вечер у казалинского коменданта. Покончив с делами и распрощавшись с добряками-казалинцами, я в тот же день вечером порешил продолжать мой дальнейший и нелегкий путь, сделав к тому безотлагательно все обычные закупки и подготовления. Но недаром говорят: «Человек предполагает, а бог располагает! Хозяин заезжего дома, где квартировал я, и ямщики, приходившие со станции подмазывать и упаковывать мой тарантас, стали уговаривать меня отложить мой выезд до утра. Но я не сдавался, однако, на их уговоры и ревностно продолжал мою укладку, как вдруг ко мне входит Егор Тимофеевич, отряхивая с усов ледяные сосульки и утирая от снежного заноса лицо. Это по такой-то темноте, да еще в пургу?! Да в такую непогодь и сам киргиз верхом на своем коне ни за что никуда не поедет, а куда же вам, в тарантасе?! Это прямо идти на погибель, как тому и бывало уже немало примеров у нас в степи. Вот ужо утром повидите: затихнет, ну, и с богом! А нет, так лучше уже и завтра сидеть на месте подобру-здорову, чем пропадать в степи! Послушайте совета нашего брата — степняка, — бросьте и думать о выезде сегодня!.. А чтобы не оставаться у себя в номере в одиночестве, так не пожалуете ли попросту ко мне, напиться чайку? Всех нас, гостей, собралось человек пять, — все, кроме меня, давние туркестанцы. Беседа наша, сразу же принявшая самый непринужденный, искренний характер и вращавшаяся сначала, как говорится, на «злобах дня» и на настоящем нашей среднеазиатской окраины, перешла затем к разговорам о ее былом. Егор Тимофеевич, к которому при этом то и знай что обращались беседующие то за справкой, то с расспросом, — чем далее, тем более все оживлялся, постепенно и незаметно для самого себя переходя из роли собеседника в роль живого хроникера, рассказы которого — простые, безыскусственные, по большей части даже отрывочные, но всегда правдивые, оттеняемые то колоритом неподдельной грусти, то такого же юмора, — невольно-наконец овладели вниманием всех нас. Слыхали про крепость Татищеву? Ну, вот там!.. Все, что ни произошло здесь лет этак за пятьдесят семь, все это произошло будто бы вот на моей ладони. Я отлично помню даже приезд Александра I благословенного в Оренбург, где я тогда учился, и его самого как сейчас вижу пред собой!.. Я ли не старожил здешних мест, где, верно, мне и кости-то свои придется сложить?! Уральск, у меня, на походе, вдруг похитили обе эти тетради Свои же!.. Все это, знаете ведь, наши глупые шуточки да смешки. Вот, изволите видеть: такой-то, видишь, пишет какой-то дневник и никому его не показывает Подшутим-ка над ним, стащим его строченье, — цена ему не велика, а зато смеху-то сколько! Разыскивал и даже прямо подозревал одного поручика, бывшего со мной в походе Так божился и клялся, что не он, хотя при этом и ухмылялся Ну, что же тут поделаешь? Так и бросил дело. Ну, да бог меня памятью не обидел. Дневник не дневник, а воспоминания свои собираюсь-таки перевести на бумагу Раза два я даже, признаться, принимался за это, хотя, говоря по правде, не мастер я писать-то Как не знать, помилуйте! Да ведь он у меня же в Новопетровском в роте был Из пятерых нас, собеседующих, — будто бы нарочно! Там я с ним впервые встретился и затем провел почти что семь лет, вплоть до его амнистии, последовавшей в году. За это время — будь цел мой дневник — я, конечно, мог бы таки многое сообщить вам и о Тарасе, и о нашем вообще житье-бытье за Каспием, в пустыне; ну, а теперь не взыщите: хотя, как я уже докладывал вам, памятью меня бог и не обидел, но все же таки многое в ней поистерлось. Шутка сказать, а ведь двадцать шесть лет, более, значит, четверти столетия с тех пор минуло!.. Немногое, однако, дают эти дела, которые я таки перерыл все Но где эти дела? И как до них добраться? Да еще нашему-то брату?! А признаться, хотелось бы этого и самому лично, да чтобы, кстати, исполнить и просьбу двух хороших человечков, очень уже просивших меня о том же. Ну-с, как только привезли нашего Тараса в Оренбург, так сейчас же, по распоряжению начальника края, генерала Обручева, его назначили на службу рядовым в 4-й Оренбургский линейный батальон, две роты которого, 1-я и 2-я, занимали тогда степные крепостцы, Оренбургскую и Уральскую, находившиеся на реках Тургае и Иргизе, а две роты стояли с батальонным штабом в крепости Орске. Из Оренбурга Шевченка, разумеется, препроводили туда, где находился батальонный штаб, т. Хотите, так покажу даже вам эту выметку, выписанную мною из дел? Лично я его не знавал, да не помню, говорил ли мне что про него Шевченко. Кажись, что ничего, ни худого, ни хорошего Не могу с точностью доложить вам, в конце ли или в начале года кажись, что в начале , но только обе эти роты, а с ними, понятно, и Шевченко, были переведены из Орска в Уральское укрепление, откуда, почти сразу же, в составе довольно значительного отряда, тысячи этак в две человек, в число которых вошли и казаки, и башкиры, и даже вольнонаемные рабочие, они были двинуты к низовью Сырдарьи, где тогда утверждалась наша власть. А потому как только прибыл туда этот отряд, так сразу же и приступил сначала к окончательному устройству Раимского укрепления, которое за год перед тем было заложено и в котором флота лейтенант Бутаков с прапорщиком штурманов Поспеловым строил уже две шхуны, названные впоследствии «Константин» и «Михаил», а затем к постройке небольшого форта, названного Косаральским. Форт этот, находившийся неподалеку от Раимского укрепления, предназначался для помещения складов и людей нашей, тогда только что нарождавшейся сырдарьинско-аральской флотилии. Вскоре и суда флотилии, и форт Косаральский, с помещениями для ее людей, были готовы; а так как именно людей-то для службы на ней и не хватало, то, для исполнения матросских обязанностей, и была отправлена к ней в распоряжение Бутакова от 1-й и 2-й рот 4-го Оренбургского линейного батальона команда в числе 5 унтер-офицеров, 36 рядовых и 1 фельдшера. Уже из какого сорта людей выбраны были эти импровизированные матросы — не умею вам сказать, но только в числе их находился и рядовой 2-й роты Тарас Шевченко. Не рассказывал он вам? Хороший был это, разумный и душевный человек, и покойный Тарас частенько-таки его вспоминал, и всегда добрым словом. Тяжела была тогда, господа, наша степная служба, не в пример тяжелее нынешней, даже и для офицера-то, а про солдата и говорить уже нечего! И шагистикой-то, и ружейными приемами занимайся, и походы ломай по жаре или холоду по этим бесконечным, безводным степям — иногда даже на одном зачерствелом сухаре или чуть ли еще не хуже того! Рой, бывало, да таскай на себе землю для насыпки укреплений — и это по целым месяцам, по жгучей жаре!.. Конечно, нелегко было служить и во флоте, но все же легче, чем в строю, а уже особливо для Тараса. Первое и самое главное, как он сам потом мне рассказывал, не было этих ненавистных для него — шагистики и ружистики, второе, там он уже не землю рыл, а срисовывал берега, виды Сыра и Арала Ну-с, а затем и жилось ему-то на шхуне, которою заправлял сам Бутаков, куда уж лучше, чем на суше, в роте Проплавал таким манером наш Тарас два лета подряд по морю Аралу, берега, острова и воды которого Бутаков обозревал и описывал, оставаясь для этого на море всякий раз, беспрерывно, месяцев по пяти Немало-таки натерпелись при этом наши мореплаватели — и от штормов, и от лихорадок, и от непривычки к жизни на воде, и даже от проклятых комаров, которых по берегам Арала носятся целые тучи Впоследствии все нижние чины, исполнявшие обязанности матросов, а в том числе и рядовой Тарас Шевченко, были даже удостоены за эти морские кампании — гг. Морскою кампаниею г. Чтобы не оставлять его в Раиме без себя, а еще пуще для того, чтобы похлопотать об облегчении его участи, — так как Шевченко все время своей морской службы вел себя безукоризненно, много и трудился, и рисовал, и чертил, — Бутаков, отправляясь в октябре в Оренбург для представления начальнику края отчета о своих работах, взял с собою, в числе других лиц, сопровождавших его туда, а именно: Поспелова, двух топографов, унтер-офицера Вернера, фельдшера и денщика, и — рядового Шевченка. После Оренбурга стоянка в Уральске, конечно, считалась у нас, да и была, лучшею Но Тарасу только и пришлось, что перезимовать там, так как в году, с открытием навигации, его сейчас же переслали сначала в Гурьев-городок, а оттуда — в Новопетровск, где занимали гарнизон другие две роты 1-го батальона и куда по весне он и приплыл по Каспию на «почтовой» лодке. Вот с этой-то, собственно, поры и началось мое знакомство с ним Я тогда командовал 3-й ротою, а 4-й, куда зачислили Шевченка, командовал штабс-капитан Потапов, от которого я принял роту уже только в году, когда Потапова перевели в Уфу, а мне приказали принять для командования 4-ю роту, взамен моей, которую переместили в Уральск, откуда на смену ей прислали в Новопетровск 1-ю. Роты, занимавшие гарнизон в Новопетровске, сменялись поочередно обыкновенно каждые два года; ну, а офицеров при этом, которые поопытнее да посолиднее, так тех иногда начальство оставляло там бессменно года по четыре, по пяти, чего, например, был удостоен и я. Разумеется, не любо было никому оставаться в этом заброшенном за Каспий и будто богом забытом укреплении, в котором — поверите ли? Да что же будешь делать? Наш брат, армиуш, служит ведь не там, где хочет, а где бог приведет да начальство повелит. Сначала, т. Море, по которому сообщения были вообще не очень-то часты, с одной стороны, а пустыннейшая пустыня — с другой: ни купить, ни достать чего тебе! Пока построили казармы, так долгое время мы и жили-то в юртах, словно киргизы!.. Правда, не вольготно — куда как не вольготно! Ну, да вы ведь знаете, господа, что человек привыкает ко всему. Мало-помалу попривыкли и мы к нашему — как верно называли его солдатики — сибирному Новопетровску, — не тем он будь помянут! Пообстроились, пообзавелись, поприладились кое-как Понаезжали туда кое-какие и купчики и пооткрыли лавочки с разными товарами и — даже погребок с иностранными винами Стали мы получать, хоть и не очень-то исправно, «Русский инвалид», «Пчелку» и даже тогдашние журналы «Отечественные записки» и «Современник», — в складчину, разумеется; а кто стал привозить с собою и разные другие кое-какие книжки, — все же нет-нет, да от скуки и почитаешь что-нибудь!.. Ну-с, ко многим, женатым, — а их было больше половины, — поприезжали, наконец, и их семейства: не врозь же было жить небогатым людям! Составилось таким манером кой-какое общество, — небольшое, правда, человек этак в сорок, много — пятьдесят, считая тут, разумеется, не только всех офицеров, но и всех чиновников и купцов, что были почище. Общество наше жило промежду собой довольно дружно: ведь жизнь в таком захолустье невольно сближает людей!.. Когда невыносимые жары летом и такие же ветры осенью и зимой не отбивали всякое желание выйти за крепость, то езжали иногда и на охоты. Певали по праздникам и в церкви на клиросе; а когда у нас впоследствии составились из офицеров и солдат два маленькие оркестра, то случалось, что и танцевали, и даже устраивали любительские спектакли в пустопорожней казарме: ведь надо же было как-нибудь коротать время!.. Письменных о нем сведений в роту не было выслано никаких; в двух же предписаниях, данных батальонным штабом и комендантом ротному командиру, только всего и было, что в первом указывалось — считать рядового Шевченка записанным в солдаты за политические преступления, а во втором постановлялось — иметь за ним особый надзор и не дозволять ему ни писать, ни рисовать, ни даже иметь при себе какие-либо письменные или рисовальные принадлежности. Конечно, последнее запрещение наводило на мысль, что он, должно быть, был из числа писателей или художников; но что он такое писал или рисовал? Кто он такой и за что угодил в солдаты? Того никто из нас первое время не знал да, по правде сказать, никто тем особенно и не интересовался, так как высылка такого рода людей в наши степные батальоны была по тем временам нам не в особенную-то редкость!.. Ну-с, поместили его в казарму, приставили для надзора над ним особого дядьку из солдат, стали водить на фортовые работы, на муштру Все это, понятно, нелегко уже само по себе и для всякого, даже простого и грубого человека, прямо от сохи попавшего на службу, а для Шевченка, хоть он был не из неженок и не из баловней, было тем тяжелей, что, на беду свою, он попал под начальство-то Потапова. Необразованный, несердечный, да при том, — что таить правду, — часто и неуместно грубый и строгий был это человек Не любили его даже офицеры, а уже про роту и про Шевченка и говорить нечего: они просто его ненавидели! Донимал Потапов Шевченка не тем, изволите видеть, что не делал для него исключений или послаблений, о чем тот и не помышлял, зная, что Потапов и сам только исполнитель приказаний свыше, а всякими мелочными да просто-таки и ненужными придирками, — точно он будто бы надсмеивался над человеком, и без того уже терпящим. То, бывало, ни с того ни с другого, начнет у него выворачивать карманы, чтобы посмотреть, нет ли у него там карандаша либо чего писаного или рисованого. Но больше всего он изводил Тараса требованием тонкой выправки, маршировки и ружейных приемов, которые составляли тогда идеал солдатского образования и которые Тарасу, при всем даже его старании, не давались никак!.. Да и действительно, стоило только на ученье взглянуть, бывало, на его фигуру под ружьем, чтобы вас разобрали и смех и горе, — ну, видимо, что человек совсем как есть, не способен к тому!.. Так куда тут! Ведь служба на чайке или на коне больше вам, запорожцам-то, с руки, чем в пехоте!.. Да-с, не легко, и даже очень не легко, жилось ему, бедняге, в Новопетровске, а особенно поначалу Но потом, как водится, дело помаленьку обошлось. Тут же, кстати, — точно уже не помню, когда именно, но кажется, что в июне г. Ну, разузнали мы мало-помалу — и что за человек был Тарас, и за какие такие грехи попал под красную шапку А как разузнали, то все его полюбили и стали везде его принимать, как своего, и в холостых и в семейных домах, начиная с коменданта, детям которого он начал давать уроки. Да и трудно, знаете, было его не полюбить, потому что он умел и держать-то себя хорошо, да и был-то мало того, что очень, очень разумный, но и совсем хороший, как говорится, душевный человек, с которым даже и не в Новопетровске, и не нашему брату, простому офицеру, было бы не только приятно, но, можно сказать, и пользительно побеседовать. Сближался он с людьми как-то с опаскою, не скоро. При встречах с малознакомыми или с такими, которых он не подлюбливал, не добьешься, бывало, от него ни слова: сидит себе насупившись, точно воды в рот набрал! Случалось это, впрочем, с ним и так, когда находил на него как будто какой худой стих! Тогда хоть и не зови его! Сидит себе, хмурый-хмурый, да молча рисует или лепит что-нибудь, а то, бывало, и просто так сидит, точно замерший, на месте в каком-нибудь пустынном юру, да, пригорюнившись, глядит куда-то вдаль Но зато иногда, хотя и не часто, да уже как разойдется, разговорится, да начнет сыпать разные свои поговорки да анекдоты, — а он их знал тьму! Что он писал в Новопетровске, — того доподлинно сказать не умею. А рисовал и лил из алебастра много, — разумеется, с тех пор, как ему это было разрешено. Лучшими из них считались у нас портреты коменданта и мой Да разве многое сбережешь, господа, при перекочевке, при которой прошла большая часть моей службы?! При переезде в Карамахчи, на Сырдарью, затерялся как-то, а может, где и украли мой сундучок, а с ним и портрет мой А то вот, господа, расскажу вам любопытный случай. Один раз, летом, этак около 6 часов утра, с южной стороны моря, появился великолепный и так долго державшийся мираж, изображающий какой-то не известный нам город с домами, башнями и прочим, что Шевченко успел даже отлично срисовать все это видение. Проходит довольно продолжительное время. Дивимся мы на картину и ума приложить не умеем, что же бы это за город такой мог так живо отразиться в воздухе?! Только приходит в Новопетровск пароход «Ленкорань». Шевченко возьми да и покажи свою картину морским офицерам. Представьте же себе наше общее удивление, когда те в один голос воскликнули: «Да это Астрабад!! Из множества фигур и статуэток, которые он выливал из алебастра, мне особенно врезались в память две его группы. Одна изображала Христа, мучимого иудеями: спереди пред Христом, сидящим в терновом венке, сидит на коленях еврей, высунувший язык и, видимо, дразнящий его, а позади стоит другой, стегающий плетью спасителя по спине. Другая группа изображала сцену из киргизской жизни: стоит кибитка с поднятою от жары кошмою. В глубине кибитки сидит киргиз в кошемной, несколько набок, шляпе, с довольною физиономиею и играет на домбре балалайке. Снаружи, у дверей, с улыбкою на губах и с головой, повернутой к нему, стоит его жена и толчет просо. У ног ее двое маленьких, голых киргизяток, играющих между собою. С правой стороны лежит привязанный к кибитке теленок, а с левой — две козы. Превосходные, знаете, были обе эти группы! Последняя была и у меня, да в проклятом переезде чрез степь искрошилась на беду в порошок. Ведь при наших переездах и железные-то вещи портятся дорогой, а где же тут сохранить алебастровые!.. И портреты наши срисовывал, и алебастровые свои произведения нам раздавал Шевченко обыкновенно даром. Но все мы, зная крайне стесненное положение его, под всякими благовидными и необидными для него предлогами, всячески старались как-либо отдариться за то, помочь ему и вообще не остаться в долгу Я уже докладывал вам, господа, что с г. Шевченко стал все больше и больше вхож в наше маленькое общество, которое так наконец полюбило его, что без него не устраивало, бывало, уже ничего, — были то обед или ужин по какому-либо случаю, любительский спектакль, поездка на охоту, простое какое-либо сборище холостяков или певческий хор. Хор этот устраивали офицеры, и Шевченко, обладавший хорошим и чистым тенором и знавший много чудесных украинских песен, был постоянным участником этого хора, который, право же, очень и очень недурно певал и русские и украинские песни, а по праздникам — так и в церкви, на клиросе. Про обеды да ужины, которые, случалось, оканчивались иногда и попойками, \\\\\\\\\\\\\[в которых участвовал и Тарас, любивший, к сожалению, иногда таки выпить, или, как он сам говаривал: «убить с горя муху»,\\\\\\\\\\\\\] говорить не стоит: были они, как и все подобные обеды и ужины! Ну, а про те спектакли, в которых он принимал самое деятельное участие как актер и декоратор, нельзя не вспомнить, — тем более, что без него, при всем увлечении и старании, с какими разучивали и играли свои роли прочие актеры-любители, вряд ли эта затея наша возбудила бы тот восторг, с каким встретила ее наша новопетровская публика, которою всякий раз буквально битком наполнялась казарма, где шли спектакли. На первых двух спектаклях оба раза шла комедия Островского «Свои люди — сочтемся! В комедии этой, кроме роли Рисположенского, которую взял на себя Шевченко, все роли, даже женские, играть в которых наши дамы не пожелали, исполнялись офицерами Играл в ней — смех, ей-богу, вспомнить! Так как, надо вам сказать, генеральной репетиции у нас не было, а на репетициях Шевченко никогда настояще не играл, то мы, понятно, и не знали, какой-то выйдет из него Рисположенский? Но когда, на первом представлении, он появился на сцене закостюмированный да начал уже играть, так не только публика, но даже мы, актеры, пришли в изумление и восторг!.. Ну, — поверите ли? После первого спектакля, бывший тогда комендантом нашим, превосходный и умница человек, подполковник Маевский — вечная ему память! Так вот, после этого ужина Маевский подошел к Шевченку, чокнулся с ним и правду сказал: «Богато тебя, Тарас Григорьевич, оделил бог: и поэт-то ты, и живописец, и скульптор, да еще, как оказывается, и актер Жаль, голубчик мой, одного, — что не оделил он тебя счастием!.. Ну, да бог же не без милости, а казак не без счастия!.. Третий спектакль заключался в двух водевилях, игранных уже одними нижними чинами, которые, право же, весьма недурно исполнили свои роли. Шевченко, по мысли которого и устроился этот спектакль, которого он был и душою, сам, однако, в нем не играл, но зато разутешил публику таким неожиданным сюрпризом, что она от восторга чуть не спятила с ума! Во время антракта вдруг подымается занавес; музыка начинает играть плясовой малороссийский мотив, а на сцене появляется Тарас, переодетый в малоросса, и молодой прапорщик Б. От криков да аплодисментов едва казарма не развалилась, ей-богу!.. Надивил тогда Тарас нас всех своим искусством в пляске! Потом как узнали за ним и этот секрет, то по вечеринкам частенько-таки упрашивали его проплясать своего трепака, и когда он бывал в духе или немножко, как говорится, «под шефе», то, бывало, и плясывал, и певал Да «под шефе», это что! А и это, хотя, правда, редко, а случалось с ним последние, этак года два, три Только вдруг слышу пение. Четверо несут на плечах дверь, снятую с петлей, на которой лежат два человека, покрытые шинелью, а остальные идут по сторонам и поют: «Святый Боже, Святый крепкий! А то другой раз поехали мы как-то большой компанией на охоту, на Лбище. Это будет верстах, этак, в ти от крепости, на крутом берегу, откуда открываются великолепные виды на Каспий и на острова Каменный и Куломинский и где, бывало, кишмя-кишат дупеля, куропатки, рябчики, утки. Взяли; разумеется, с собою и Тараса, который, — как теперь вижу его! Всей охотой заправлял комендант, страстный и хороший охотник. Обед был уже готов. Смеху тут и шуткам не было конца; но мне, знаете ли, было и больно, и досадно за него: ну, пусть бы еще козак-то, простой, — необразованный человек Так, знаете, на арбе, в бесчувственном состоянии, привезли мы его и в крепость. Хотя бы малость себя же поберег! Ну-с, вот таким-то манером жили мы, поживали да про Крымскую войну читали, как вдруг — точно гром с неба! Пригорюнились-таки мы все при этом, а очень, очень многие таки и всплакнули-с Ну, а потом мало-помалу ободрились: новый царь, новые, значит, милости! Ободрился при этом и наш Тарас. Но проходит год, проходит коронация, получается и манифест, а про Тараса, как говорится, ни гугу! Запечалился он тогда, бедняга, так запечалился, что иногда, верите ли, я побаивался, как бы он и руку на себя не наложил?.. Часто в эту пору я и уговаривал и утешал его, что «бог-де не без милости», так только, бывало, махнет рукой да скажет: «Для всех, да только, видно, не для меня! По поздней осени г. Получил он, изволите видеть, несколько писем от разных друзей и от какой-то даже графини, которые утешали его надеждою на скорый возврат додому. Он сам мне и показывал эти письма Тут опять произошла смена рот: 4-ю отправили в Уральск, а мне велели принять прибывшую на ее место 2-ю, куда я и перевел Шевченка, чего и он, да я и сам хотел, чтобы уже, знаете, не расставаться нам. Так и прожили мы с ним до августа, когда, не помню уже, какого числа, вдруг получается распоряжение: отправить рядового Шевченка в г. Уральск, а оттуда уволить со службы, возвратив в первобытное состояние. О радости его при этом не стану уже и говорить. Радовались за него многие, а уже особенно я, хотя мне было и очень грустно с ним расставаться: ведь столько лет прожили вместе, делили столько горя и радости Крепко-крепко обнялся я на прощанье с Тарасом, провожая его в путь и усаживая на почтовую лодку, на которой он отправился в Уральск. Больше мы уже с ним — вечная ему память! Ну, вот, господа, и все, что я могу сообщить вам о Шевченке. Около двух часов ночи мы разъехались с квартиры нашего гостеприимного и поистине милого, симпатичного хозяина. Пока мы слушали безыскусственные рассказы его и ужинали, погода, как это нередко бывает в степях, опять уже изменилась. Ветер утих; мороз опять усилился градусов до пятнадцати, тучи исчезли, и над нами высилось чистое, безоблачное, засыпанное сверкающими звездами небо. В шесть часов утра я уже покидал Казалинск, невольно по пути вспоминая Раимское укрепление, форт Косаральский и стихи Шевченка, неотвязчиво преследовавшие меня всю дорогу:. Впервые опубликовано в ж. Беренштаму, П. Житецкому, Ю. Печатается по первой публикации. Новицкий Николай Дементьевич — — офицер, участник революционно-освободительного движения 50 — х годов XIX в. Познакомился с Шевченко в Петербурге в конце х годов, переписывался с ним, помогал в деле выкупа родственников поэта из крепостного состояния. Встретившись с бывшим ротным командиром Шевченко Е. Посылая их в журнал «Киевская старина», Н. Новицкий писал в письме П. Житецкому от 27 января года: «Все факты, относящиеся до службы Тараса в киргизских степях, переданы мною с стереотипическою точностью с рассказа старика Косарева. Я, со своей стороны, дал только посильную для меня литературную обработку этому рассказу Житецкий Павел Игнатьевич — — украинский языковед и фольклорист. Принимал участие в увековечении памяти Шевченко и издании его произведений. Цветковский Юрий Юрьевич — — украинский педагог, общественный и культурный деятель, принимал участие в издании произведений Шевченко. Косарев Егор Михайлович в статье Н. Новицкого ошибочно назван Тимофеевичем, — — штабс-капитан, командир роты впоследствии — полубатальона 1 Оренбургского линейного батальона, в котором Шевченко служил в Новопетровском укреплении. Кроме воспоминаний, записанных Н. Новицким, сохранились также собственные записи Косарева, опубликованные К. Оберучевым Киевская старина. В обеих редакциях мемуаров Косарева, написанных им в конце жизни, через много лет после смерти Шевченко, бросается в глаза стремление преувеличить и приукрасить свою роль в жизни ссыльного поэта. Сам Шевченко не раз с неприязнью вспоминал о том, как Косарев, «во всем своем ослином величии», нещадно муштровал подчиненных ему солдат Т. Тарасу только и пришлось, что перезимовать там В Уральске Шевченко не зимовал: он выехал из него 8 октября, а 17 октября года прибыл в Новопетровское укрепление. Ускова Т. Шевченко успел даже отлично срисовать все это видение. Из множества фигур и статуэток, которые выливал он из алебастра Это был один из первых любительских спектаклей в России; ставить комедию на профессиональной сцене было запрещено до года. Получил он Лазаревского от 7 августа года и 11 апреля года. Толстой от 8 октября года и др. Шевченка, с. Михальского издан 26 июня года, в Новопетровское укрепление он пришел 21 июля года Т. Косарева датирован 29 июля года Тарас Шевченко. Усков на свою ответственность выдал ему документ для прямого проезда в Петербург, Шевченко отправился из Новопетровского укрепления в Астрахань 2 августа года, избежав задержки в Уральске и Оренбурге. Попередня Головна Наступна. Ну кто же это мог?! Егор Тимофеевич откашлялся, закурил трубку, сел и продолжал. Прощай, убогий Косарале! Прощай же, друже! В шесть часов утра я уже покидал Казалинск, невольно по пути вспоминая Раимское укрепление, форт Косаральский и стихи Шевченка, неотвязчиво преследовавшие меня всю дорогу: «Прощай, убогий Косарале! Беренштам Вильям Людвигович — см.

Героин Марьина Горка Купить закладку