Лицо на сёдзи

— Курояма-сан, насколько мне известно, вы закончили Токийский университет и несколько лет работали адвокатом. И даже преуспели на этом поприще. Что заставило вас сменить профессию?

— Знаете, я просто полюбил рисовать и понял, что это мое призвание, — мягко ответил Итиро Курояма и улыбнулся, от уголков узких глаз лучиками разбежались морщинки. Он указал на керамический чайник: — Хотите еще чаю?

Курояма с самого начала предложил общаться по-английски и говорил на моем родном языке весьма недурно для японца.

— Спасибо, не откажусь, — я склонил голову в вежливом полупоклоне; в Японии быстро привыкаешь к этому жесту.

Курояма потянулся к чайному столику и разлил по чашкам светло-зеленый напиток. Мы расположились вдвоем на узком диване в крохотной квартирке в Синдзюку — большую часть единственной комнаты занимал письменный стол, заваленный набросками к будущей манге в жанре хоррор. Я редко берусь за работу для малозначительных журналов типа «Мир отаку», но личность известного мангаки[1], японского «короля ужасов» меня внезапно заинтриговала. Проглядев его работы, я удивился, насколько они были реалистичными и при этом нереально жуткими. Рисунки затрагивали темные стороны души, будили подспудные страхи, заставляли содрогаться от ужаса. Чтобы изобразить такое, мало богатого воображения. Казалось, этот человек действительно верил в то, что рисовал.

Интервью шло гладко, как конькобежец по ровному льду. Курояма вел себя спокойно и доброжелательно, охотно отвечал на вопросы, и все же меня не покидало чувство, что он находился в постоянном напряжении. Во взгляде маленького тщедушного японца время от времени сквозило затравленное выражение, и, казалось, он с трудом давил в себе желание оглядеться по сторонам.

— И последний вопрос, — конечно, самое интересное я приберег напоследок. — Во всех ваших мангах есть некий второстепенный персонаж. У него разные лица, но одна общая черта: он безмолвный наблюдатель и никогда не принимает участия в сюжете. Зачем вы его рисуете? Кто он?

Пока я говорил, Курояма бледнел прямо на глазах, на виске выступила капелька пота, во взгляде появился неподдельный ужас.

— Простите, — сказал я после паузы, поняв, что ответа не последует. — Вероятно, вы хотите оставить интригу для читателей.

Курояма судорожно кивнул, его лицо немного расслабилось. Мангака [1] производил впечатление здравомыслящего и даже уравновешенного человека, однако он явно чего-то панически боялся. Меня редко подводил профессиональный нюх, и сейчас я нутром чуял окутывающую Курояму мрачную тайну. Захотелось докопаться до разгадки во что бы то ни стало.

— Большое спасибо за интервью, — я поднялся с дивана. — Было приятно пообщаться. Возможно, вас удивит моя просьба… Но я хотел бы пригласить вас пропустить со мной рюмочку-другую в баре.

Шансов, что Курояма согласится на предложение малознакомого человека, было немного. Однако, к счастью, я увидел на его лице сомнения и решил дожать:

— У моего сына сегодня день рождения, а все родные остались дома, в Штатах, — я постарался добавить в голос грустную нотку. — Друзей в Японии у меня нет. Я был бы очень признателен, если вы составите мне компанию.

Конечно, никакого сына у меня не было, но японцы свято чтят семейные праздники, к тому же зачастую не дураки выпить. Я выжидательно смотрел на Курояму, пока он наконец не кивнул.

— Спасибо за приглашение, мистер Ринкорун, — он произнес на японский манер фамилию, которую я ему назвал. Разумеется, я представился псевдонимом, который отчасти позаимствовал у шестнадцатого президента США.

***

Мы сидели за столиком одного из оживленных токийских баров в Кабуки-тё, потягивая виски со льдом — Курояма тоже не жаловал своеобразный рисовый напиток, который японцы называют сакэ. Пока разговор крутился вокруг общих незначительных тем, я осторожно пытался прощупать почву, найти ту единственную ниточку, что приведет к разгадке. Однако Курояма с каждым глотком становился все мрачнее и неразговорчивей. Вспомнив простую истину «все мы родом из детства», я решил попробовать зайти с этой стороны.

— Знаете, когда я был маленьким, ужасно боялся ходить ночью в туалет и даже мочился в постель, — я рассмеялся и посмотрел на Курояму, тот даже не улыбнулся. — Мне казалось, что из-под кровати протянется рука и непременно схватит меня за ногу. Весьма распространенный страх. Полагаю, ваше богатое воображение рисовало что-то более впечатляющее.

— Я совершенно не помню, чего боялся в детстве, — ответил Курояма. Черт бы побрал этого японца! Ведь должна же быть какая-то зацепка… Вдруг он задумчиво добавил: — Все мои детские страхи были вытеснены впоследствии.

— Чем? — я затаил дыхание.

— Мне было тринадцать, когда я впервые увидел его, — Курояма обратил на меня слегка затуманенный взгляд раскосых глаз. Я замер, боясь спугнуть удачу. — Лицо на сёдзи[2]. Вы знаете, что такое сёдзи?

Я нетерпеливо кивнул, и он продолжил:

— Есть одна история. Кайдан.[3] Он очень короткий, сейчас я вам перескажу, — Курояма сделал большой глоток из своего бокала. — «В детстве я часто просыпался по ночам и видел лицо на сёдзи, всегда на одном и том же месте. По утрам оно исчезало. Шли годы, бумагу в рамах меняли, но лицо продолжало появляться. Однако ничего другого не происходило. А потом мне в голову пришла забавная мысль: я взял тушь, кисточку и нарисовал в том месте похожее лицо. На следующий день кто-то из домашних вырезал этот фрагмент и заменил чистой бумагой. Лицо почему-то больше никогда не появлялось».

— Занятная история, — сказал я, когда Курояма замолчал. Он опустил голову, а затем вдруг встрепенулся и заговорил быстро и лихорадочно по-японски. Порой я с трудом разбирал слова и позднее восполнил пробелы, многократно прослушав диктофонную запись.

— Тогда я жил с родителями в маленьком городке в префектуре Тотиги. У нас был традиционный японский дом. Лицо появлялось каждую ночь на сёдзи в моей комнате, всегда в одном и том же месте. Иногда оно хмурилось, иногда зловеще ухмылялось, иногда его черты искажал гнев. Я не мог нормально спать, мне постоянно снились кошмары. Они были такими яркими и реалистичными, что вытеснили из памяти все детские страхи. Однако я считал себя уже вполне взрослым — рассказывать о подобном родителям, а тем более друзьям, было стыдно. Так продолжалось почти год, пока учительница литературы не решила устроить Хяку-моногатари.

Я вспомнил, что так японцы называют старинную игру, популярную еще во времена Эдо — люди собираются ночью в нежилом помещении, зажигают сотню свечей и по очереди рассказывают мистические истории. Закончив, нужно погасить одну свечу. Самые страшные кайданы приберегались напоследок.

— В ту ночь кто-то из одноклассников рассказал тот самый кайдан о лице на сёдзи, — продолжил Курояма. — И тогда мне пришла в голову очевидная мысль. Однако рисовать тушью я не решился, опасаясь расспросов родителей. Моя мать зарабатывала тем, что шила праздничные кимоно на заказ. У нее был специальный фломастер для раскроя — через некоторое время краска бесследно исчезала с ткани. Я незаметно утащил фломастер и нарисовал лицо на сёдзи. Рисовал я тогда не слишком хорошо, однако это сработало. Рисунок исчез, а вместе с ним из моей жизни пропали и кошмарное лицо, и дурные сны. А вскоре мы с родителями переехали в Токио.

Он замолчал, тоскливо уставившись на оплавленные кубики льда в пустом бокале.

— Но на этом история не закончилась? — спросил я по-японски и пододвинул Курояме новую порцию виски, которую предусмотрительно успел заказать официанту.

— К сожалению, нет, — Курояма стиснул в руке бокал, сделал глоток и продолжил: — Я окончил Тодай[4] и начал адвокатскую практику. Однажды мне пришлось поехать в родной городок по делам клиента. Выполнив работу, я встретился со школьными приятелями. Мы хорошо посидели в местном баре, — он усмехнулся. — Я остановился в отеле на окраине и возвращался в изрядном подпитии по пустынным улицам. Вдруг впереди из тени выступил человек, тусклый свет бумажного фонаря упал на неестественно высокую и худощавую фигуру. Впрочем, одет он был совершенно обычно — в джинсы и короткую серую куртку с надвинутым на лицо капюшоном. Я подумал, что этот человек — грабитель, и свернул в переулок, намереваясь перейти на параллельную улицу. Но как только я вышел к ней, он каким-то чудом уже оказался там — стоял между домами, и его длинная тень тянулась в мою сторону по тротуару. Мне стало страшно. Пока я думал, как незаметно скрыться, человек откинул капюшон…

Курояма закрыл лицо руками, и мне стало не по себе, холодок пробежал по спине. Я уже не был уверен, что хочу узнать продолжение истории. Курояма издал полувсхлип-полувздох, отнял руки от лица и спросил:

— Вы когда-нибудь слышали о нопэрапоне?

Я кивнул. Нопэрапоном японцы называют странное существо без лица — одно из порождений жутковатой фантазии этого народа.

— Так вот, под капюшоном у того человека была гладкая кожа — ни глаз, ни носа, ни рта. Как большое белое яйцо. Не знаю, чем он говорил, но в ночной тишине раздался пронзительный голос: «Это сделал ты!» И тогда я побежал со всех ног. Я в панике метался по улицам. Человек без лица неизменно возникал на моем пути, и его крик многократно отдавался эхом в голове: «Ты, ты, ты!» — Курояма перевел дух, словно только что спасался от преследователя, и продолжил: — Не помню, как я добежал до гостиницы, как очутился в номере, но всю ночь не смыкал глаз, прислонившись спиной к двери. На следующее утро я уехал первым же поездом. Однако с тех пор нопэрапон начал преследовать меня уже в Токио. Он поджидал в темных переулках, и я перестал выходить из дома после заката. Пришлось бросить работу. Но даже это не помогло, он являлся в ночных кошмарах и все время повторял: «Верни мне мое лицо!» Но как я мог это сделать?

— Вероятно, нужно было снова нарисовать его на сёдзи? — предположил я.

— Если бы все было так просто! — простонал Курояма. — Наш дом снесли и построили на его месте бензоколонку. Хуже того, я совершенно забыл, как выглядело лицо на сёдзи. Ко мне вернулись кошмарные сны, что терзали меня в тринадцать лет, но это проклятое лицо я никак не могу вспомнить. Вы спрашивали, как я сменил профессию? Психотерапевт посоветовал мне рисовать все, что я помню из снов. Постепенно рисование увлекло меня, и так я стал мангакой.

Я вспомнил творения Куроямы и мысленно содрогнулся. Если этот человек каждую ночь видел во сне то, что рисует, не хотел бы я оказаться на его месте.

— Вам помогла психотерапия? — осторожно спросил я.

Курояма покачал головой.

— Я пил таблетки, которые мне прописывали, но от них становилось только хуже. Наконец я перестал обращаться к врачам. И все эти годы я пытался нарисовать его лицо, перебирал разные образы…

— Тот самый безмолвный наблюдатель? — догадался я.

— Да, — Курояма поморщился. — Но каждый раз он недоволен, ему нужно одно-единственное лицо, которое я не могу вспомнить. И знаете что… — мангака придвинулся ко мне и понизил голос до громкого шепота. — В последнее время мне кажется, что по ночам он крадет мое лицо. Утром иду к зеркалу и вижу в нем гладкую кожу на месте глаз, носа, рта. Хочу закричать, но нечем, начинаю задыхаться… И снова просыпаюсь. Иногда такое происходит по нескольку раз. А что, если он навсегда его заберет? Что тогда будет со мной?

Узкие глаза расширились от страха, Курояма вдруг отпрянул от меня, резко встал и покачнулся. Он был уже прилично пьян, хоть и говорил до сих пор довольно складно. Я почувствовал легкий укол совести, ведь именно с моей подачи он пил бокал за бокалом. Я подозвал официанта, расплатился и взял Курояму под локоть:

— Позвольте вас проводить.

— Благодарю, — пробормотал он, и мы направились к выходу из бара.

Тщедушного японца как-то вдруг сразу развезло, он едва стоял на ногах. Мне пришлось вызвать такси, а затем проводить Курояму до квартиры, помочь открыть дверь и добраться до дивана.

Пока я спускался пешком по лестнице, жутковатая история не шла у меня из головы. Удивительно, но в баре я почти поверил в нее. Поверил, что нопэрапон существует и каждую ночь приходит за своим лицом. Но, скорее всего, Курояма просто нездоров и стал жертвой собственного больного воображения.

Когда я вышел из подъезда, из тени в переулке вдруг выступил человек. Неоновый фонарь осветил высокую худощавую фигуру в джинсах и короткой серой куртке с низко надвинутым капюшоном. Резким движением человек откинул капюшон, и сначала мне показалось, что вместо лица у него ровная белая поверхность. Я в ужасе зажмурил глаза и усилием воли снова открыл… На меня смотрело лицо Куроямы, его губы растянулись в широкой глумливой улыбке.

Примечания

1. Мангака — художник, рисующий мангу (японские комиксы).
2. Сёдзи — дверь или перегородка в японском доме, состоящая из деревянных рам и бумаги.
3. Кайдан — традиционный японский рассказ ужасов, повествующий о встрече со сверхъестественным: с призраками, с чудищами, с демонами, с ведьмами и проч. Курояма довольно точно пересказывает тот кайдан, который ныне покойная Сугиура поместила вторым в своём сборнике «Hyaku Monogatari» («Сотня историй»), само название которого происходит от стародавнего обычая рассказывать сотню ужасающих историй, известного в Японии не одну сотню лет.
4. Тодай — сокращенное название Токийского университета.