Лесбийская однополая любовь после трени
🛑 ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻
Лесбийская однополая любовь после трени
Супер скидки на Ozon! Заходите и выбирайте
«Возвращаясь к сказанному о таком бесстыдном приспособлении, отвратительной имитации для бесплодной любви, пусть женщины обнимают другую, вместо мужчины; и пусть это слово, которое до сих пор так редко произносится – ведь стыдно и произносить его – пусть эта стыдобища празднует свой триумф без всякого стеснения». Эти слова Харикла, естественно, подводят нас к обсуждению так называемой однополой любви. Под словом tribads мы подразумеваем тех женщин или мужчин, которые осуществляли половые сношения с себе подобными. По понятным причинам автор не считает обязательным описывать чисто анатомическую природу этой процедуры, для этой цели можно порекомендовать медицинские учебники. Именно буквальный аспект этого вопроса, то есть то, что выражение «однополая любовь» можно встретить в литературе, – именно это нам здесь будет интересно.
Само слово «трибад» у греческих лексикографов было общеупотребительным, затем его переняли римляне для обозначения женской гомосексуальности; рядом с ним появилось выражение Hetairistria, Dihetairistria, оба из которых восходят к слову hetaira (гетера).
Как известно из Лукиана, в соответствии с распространенным мнением, женский гомосексуализм особенно был присущ жительницам острова Лесбос, откуда пошло и современное выражение «лесбийская любовь», или «лесбиянство». На Лесбосе родилась не только Сапфо, воспевшая лесбийскую любовь, но и Мегилла, одна из героинь известных «Разговоров гетер» Лукиана. В соответствии с Плутархом, любовь между женщинами особенно процветала в Спарте. Это, разумеется, лишь случайные упоминания; в действительности женский гомосексуализм в Древней Греции так же мало был привязан к месту и времени, как и в наши дни.
Наряду с литературными свидетельствами стоит упомянуть и сюжеты живописи: на чаше Памфеэя в Британском музее изображена обнаженная гетера, держащая в руке сразу два олисба; то же изображено на чаше Евфрония. Сюжет последней чаши – нагая гетера, у которой на правой ноге привязан кожаный олисб, который она использует по назначению. Яйцеобразный предмет, такой, как гетера держит в правой руке, повторяется в вазовой живописи этого периода, например в руке эфеба на интерьере кубка Гиерона в Лувре. Это флакон, из которого гетера умащает маслом фаллос. В коллекции ваз Берлинского музея представлена очень интересная ваза, из росписи которой следует, что после использования олисба женщины имели обыкновение мыться. Фюртвенглер описывает это так: «Обнаженная женщина завязывает сандалию левой ноги; она наклонилась вперед и оперлась на колено, занимая все пространство. Плоский таз у ее ног намекает на то, что она только что омылась. Справа от нее изображен крупный фаллос, направленный в ее сторону». Несколько терракотовых статуэток из Неаполя описаны Герхардом и Панофкой: «№ 20 представляет изображение обнаженной сидящей женщины, обнимающей фаллос, который, как пузырь, нависает над ней на переднем плане; № 16 – изображение лысой старухи, ее левая рука находится на подушке, и она смотрит на фаллос, лежащий перед ней. Стоит еще упомянуть о краснофигурной вазе V в. до н. э., представляющей собой аттический кувшин для воды из берлинского антиквариума. На ней изображена нагая полногрудая девушка с еще более пышными ягодицами, которая левой рукой несет огромный фаллос в форме рыбы».
Знаменитая лесбиянка Филенида из Левкадии, тоже в соответствии с Лукианом, первой написала и снабдила рисунками произведение об эротических позах, хотя в посвященной ей эпитафии Эсхрион из Самоса отрицал ее авторство этой непристойной книги. Та ли это Филенида, о которой часто говорит Марциал, нельзя утверждать с определенностью; скорее Марциал, которому приписывали экстравагантные поступки, придумал это имя как собирательное.
Самой знаменитой для целей настоящего исследования была Сапфо, или, как она сама себя называла на эолийском диалекте, Псапфа, прославленная поэтесса, «десятая муза», как называли ее греки, или, как выразился Страбон, «чудо среди женщин». Она была дочерью Скамандронима, родилась около 612 г. до н. э. в Эресе на острове Лесбос, другие сообщают, что в Митилене. У нее было три брата, один из них, Харакс, значительное время провел в Египте в Навкратисе, сожительствуя с гетерой Дорихой, которая называлась Родопой, то есть розовощекой. Сестра винит его за недальновидность этой связи в одном из ее стихотворений. Второй брат известен лишь по имени – Евригий, третий – Ларих, благодаря его необычайной красоте был назначен виночерпием в пританей (городской дворец) Митилены. Ее брак с Керкиладом из Андроса[98], о котором упоминает Свида, неправдоподобен и, вероятно, восходит к комедии, в которой высмеивалась и критиковалась частная жизнь Сапфо, а сама она будто бы очень тяготела к мужчинам, что не соответствовало действительности. Также и то, что у нее была дочь, выводят лишь из следующего стихотворения: «Есть прекрасное дитя у меня. Она похожа / На цветочек золотистый, милая Клеида. Пусть дают мне за нее всю Лидию, весь мой милый Лесбос…»[99]
Поскольку во всех дошедших до нас фрагментах любовь к мужчине упоминается лишь один раз, да и та решительно отвергается, Клеида, весьма вероятно, была ее возлюбленной, а не дочерью. Ее любовь к красивому Фаону следует отнести к области вымыслов; сходным образом знаменитая попытка броситься в морскую пучину из-за того, что Фаон устал от нее, должна восприниматься как недоразумение, которое восходит, вероятно, к известной греческой поговорке – «прыгнуть со скалы Левкадии в море», то есть очистить душу от страстей.
Жизнь и поэзия Сапфо полна любовью к женщинам; в античности – а вероятно, и во все времена – она самая известная жрица любви этого типа, которая с древних времен, как мы видим, определяется как лесбийская. Сапфо собрала вокруг себя кружок девушек, имена Анагоры, Евнейки, Гонглилы, Телесиппы, Мегары и Клеиды можно встретить во фрагментах ее стихов, нам известны также имена Андромеды, Горгоны, Эранны, Мнасидики и Носсилы. Ее близость к этим девушкам сопровождалась поэтическим и музыкальным интересом; в ее «Доме муз» девушки обучались игре на музыкальных инструментах, танцам и пению. Она так сильно любила своих девушек и в дошедших до нас отрывочных фрагментах так страстно выражала свое к ним отношение, что новая попытка, предпринятая в свое время Уэлкером и другими – отрицать влечение Сапфо к своему полу, какими бы благими намерениями она ни была вызвана, – была бы совершенно бессмысленной. С точки зрения грека и при их сравнительно равнодушном к этому отношении, поведение Сапфо не считалось пороком; она, разумеется, не избежала некоторого осмеяния, но ее высмеивали не за импульсивную натуру, а за ту откровенность, с которой она обнажала душу, и за то эмансипированное поведение, с каким она отрицала жизнь на женской половине, что в те времена все еще требовалась от греческих женщин.
Гораций назвал Сапфо существом мужского рода (mascula). Мужская сторона ее натуры объясняет характер ее любви и является ключом к пониманию ее поэзии. Ее сотрясает мощная сила любовного чувства, «как дуб сотрясается бурей». Ее поэзия пронизана невыразимым счастьем и бездонным страданием любви. Бог наполняет ее грудь конвульсивной ревностью и страданием от неверности, которую она переживает. Одна из ее любимиц – Аттида; в одном из отрывков перед нами разворачивается роман между двумя девушками, отличающимися красотой и умом, отдельные фазы которого мы можем проследить.
Началом ее любви можно считать слова, которыми она сама признается в своей страсти, сжигающей ее изнутри: «Лишь тебя увижу, уж не в силах вымолвить слова. Но немеет язык мой, под кожей быстро легкий жар пробегает».
Испытав всю власть бога любви и не в силах ей противостоять, она выражает ее в другом образе: «Словно ветер, с горы на дубы налетающий, Эрос душу потряс мне».
Она, конечно, пытается сопротивляться и подавить страдание, из ее груди время от времени вырываются жалобы, пополам рвущие душу: «Не знаю, как мне быть, душа моя двоится». Однако борьба с любовью бесполезна: «Как дитя к матери, стремлюсь я к тебе». А когда видит, что не может совладать с устремлением своей души, по-детски обращается с мольбами к великой богине, которая понимает ее тоску, и с ее поэтических уст срывается песнь, обращенная к Афродите. Ей позволено рассказать о своих страданиях, и поэтому ода становится выражением ее души, почтительной, но трепещущей от страсти. Она молит богиню помочь ей, пусть хоть раз сойдет она с небес и облегчит ее страдания. С истинно поэтической страстностью рисует она образ богини, которая предстает перед ней и с искренней симпатией спрашивает о причине ее страданий, обещая ей исполнить ее затаенные желания. К этому добавляется мольба и надежда, что бессмертная будет к ней благосклонна и не оставит ее:
Зевса дочь, искусная в хитрых ковах!
Но приди ко мне, как и раньше часто
И, представ с улыбкой на вечном лике,
«В ком должна, Пейфо, укажи, любовью
Прочь бежит? – Начнет за тобой гоняться.
Не берет даров? – Поспешит с дарами.
Нет любви к тебе? – И любовью вспыхнет,
От горькой Скорби дух избавь и, чего так страстно
Благая богиня не могла не откликнуться на такую мольбу; во всяком случае, она наполнила сердце своей подопечной мужеством и радостной уверенностью в любви, так что та смогла открыть свою душу тому, кого любила, во второй песне, полностью до нас дошедшей, которую Лонгин цитирует как пример возвышенного переживания при виде главного предмета любви:
Перед тобой сидит, твой звучащий нежно
Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
Становлюсь травы, и вот-вот как будто
«Не устаешь удивляться, – читаем мы дальше у Лонгина, – как ей удается соединить вместе душу, тело, слух, речь, зрение, цвет, как бы различны они ни были, объединяя противоположности, испытывая то жар, то холод, теряя чувства и возвращаясь к ним вновь; она дрожит и вот-вот умрет, так что в ней бушует не одна страсть, но целая буря и борение страстей».
Мы, разумеется, согласны с этим суждением и добавим, что не следует рассматривать это стихотворение как прощальную песнь, как делают некоторые, но как песнь страдающей от любви горячей и открытой души, которая, может быть, после долгой борьбы с самой собой, наконец, нашла мужество взглянуть на предмет своей любви, выразив интимнейшие переживания, когда ее желания еще не исполнились. Вовсе не является противоречием по отношению к ее чувству то обстоятельство, что она считает таким счастливцем мужчину, который имеет возможность созерцать предмет ее страсти, и в то же время душа ее, рвущаяся к любимой, с горечью сознает, думая о себе, что когда-нибудь ее возлюбленная будет принадлежать этому мужчине, и жало ревности впивается в душу поэтессы даже прежде, чем она сама разделила с любимой радость любви. С другой стороны, наша оценка этого стихотворения как любовной песни находит подтверждение в том обстоятельстве, что Катулл перевел его практически дословно, обращаясь при этом к своей возлюбленной, чтобы признаться ей в любви и добиться встречного чувства. Клодия Катулла – Катулл, однако, назвал ее Лесбией в честь любимой поэтессы – слишком напоминает по характеру Сапфо для того, чтобы мы поверили, будто чувствительный римлянин посвятил ей «прощальную песнь» вслед за настоящей Сапфо.
Сапфо и Аттиду связывало долгое чувство привязанности, из которой и возникла нежная и интимная песнь дружбе, любви и невинным радостям жизни, а также и величественный гимн, когда богиня своей властью вынудила поэтессу к признанию. Все это утрачено для нас, и лишь по немногочисленным отрывкам мы можем судить о дружбе между этими лесбийскими девушками. Конечно, признание, с которым она однажды обратилась к Аттиде в счастливую минуту, было сделано в безоблачный период их дружбы: «Я любила тебя, Аттида, всем сердцем, когда ты даже не догадывалась об этом».
Учитывая страсть, которую Сапфо испытывала к Аттиде, мы не удивимся, узнав, что поэтесса испытывала все муки ревности; она дает выход своей печали в словах о любви, не опускаясь до чувства негодования: «Ты ж, Аттида, и вспомнить не думаешь / Обо мне. К Андромеде стремишься ты»[102]. Была ли это ревность из-за конкретного человека или просто из-за того, что они временно расстались, что вызвало столь трогательную жалобу?
«Вот уж луна и плеяды взошли, полночь настала, время проходит, проходит, а я все одна».
В другой раз с ее губ срывается опасение: «Конечно, больше ты любишь другого, нежели меня». Однако ее любовь к Аттиде более интимна, поскольку она испытывала к ней нежные чувства, когда та была еще девочкой и час ее обручения был далек.
О том, что Аттида покинула Сапфо, мы узнаем из стихотворения, обнаруженного в 1896 г. в Египте вместе с другими папирусными отрывками, которые ныне хранятся в Государственном Берлинском музее. Дошедшее до нас стихотворение сохранилось, к сожалению, не полностью и адресовано подруге, возможно Андромеде, которая, как и Сапфо, горько сожалеет о том, что ее любимая Аттида теперь находится в далекой Лидии: «Среди лидийских женщин она блистает, затмевая их яркостью, подобно луне, затмевающей звезды, вставая над морем». Стихотворение заканчивается описанием того, как ночная луна освещает луговые цветы, в чашечках цветов мерцает роса, а вокруг разливается аромат роз и нежного клевера. «Часто, – продолжает Сапфо, – щемящее чувство наполняет тебе душу, когда ты вспоминаешь сладостный голос Аттиды».
Если то, что мы знаем о самой близкой подруге Сапфо из нескольких отрывков, столь разрозненно, то еще меньше информации можно получить о других ее подругах и ученицах. Мы узнаем о клятве в вечной дружбе и преданности: «А о вас, моих милых, думы / Ввек неизменны».
В сравнительно длинном отрывке, который, к сожалению, дошел до нас со множеством лакун, одна из учениц сердечно прощается с Сапфо, которая в ответ ее ободряет, и обещает помнить о ней всегда. Ей стоит вспомнить сейчас о богине любви, которую она покидает, и воскресить в памяти все радостное, что они пережили вместе, служа этой богине. Она напоминает, как они плели венки из фиалок и роз, которыми Сапфо украшала святилище богини, и обе они были ей преданы.
Псапфа! Бросить тебя мне приходится!»
И меня не забудь. Уж тебе ли не знать,
За напитком ты сладким тянулася»[103].
(Сапфо, фрагм. 35, 31, 36; Лонгин. О возвыш., 10). Знаменитое стихотворение имеет подражание у Катулла, 50, 1).
В отношениях Сапфо с ее ученицами древние видели параллель интимных отношений между Сократом и его учениками, параллель тем более значимую и очень продуктивную, чтобы верно судить об этих отношениях, о чем философ Максим Тирский, живший во время правления императора Коммода, писал так: «Что же тогда страсть лесбийской поэтессы, если не любовная техника Сократа? Им обоим, как мне кажется, присуща одна и та же идея любви, первой – к девушкам, второму – к юношам. То, чем Алкивиад, Хармид и Федр были для Сократа, тем Гиринна, Аттида и Анактория были для Сапфо; какими соперниками для Сократа были Продик, Горгий, Фрасимах и Протагор, такими же соперницами для Сапфо были Горгона и Андромеда. Вот она бранит и отказывается от них и в то же время иронизирует над ними, совсем как Сократ. Сократ говорит, что очень долго любил Алкивиада, но не хотел к нему приблизиться, пока не был уверен, что тот поймет смысл его слов. «Ты мне казалась еще нескладным ребенком», – говорит и Сапфо. Как соперника высмеивает софист, так и Сапфо говорит о сопернице: «И какая так тебя увлекла, в сполу одетая, деревенщина?» «Эрот», говорит Диотима Сократу, «не сын – но спутник и слуга Афродиты», и Сапфо также обращается к ней: «Ты и твой слуга Эрот». Диотима говорит, что Эрот процветает, изливаясь и умирая в желании; Сапфо это выражает в словах «жаляще-сладостный и несущий страдания». Сократ называет Эрота софистом, Сапфо – ритором. Первый теряет дар речи от любви к Федру; любовь сотрясает душу Сапфо, как буря – дубы на вершине горы. Сократ упрекает Ксантиппу за оплакивание его приближающейся смерти; Сапфо говорит своей Клеиде: «Там, где обитают музы, не должно быть слышно плача».
Эта параллель Сапфо с Сократом целиком справедлива. Оба обладали необыкновенной восприимчивостью к красоте, основанной на дружеском общении с юностью, и эротическим восприятием такого общения. О Сократе мы поговорим позже; а что касается Сапфо, как уже было сказано, судя по фрагментам ее поэтического творчества и почти единодушному мнению самих древних, – теперь уже не может быть сомнения в эротическом характере ее од и в характере ее отношений с подругами. Даже Овидий, который имел возможность прочитать полные, еще не утраченные со временем, тексты ее стихов, говорит, что ничего не может быть более эротичного, чем ее поэзия, и настоятельно рекомендует девушкам своего времени читать ее стихи. В другом месте он говорит, что вся поэзия Сапфо является уникальным средством наставления в женском гомосексуализме. Наконец, Апулей отмечает, что «Сапфо, несомненно, писала страстные и чувственные стихи, разумеется, фривольные, но в то же время она писала их с таким изяществом, что фривольность ее речи пленяет читателя сладостной гармонией слов». Все эти авторы имели возможность прочитать Сапфо без лакун, и их суждение поэтому особенно значимо, особенно и тем еще, что оно согласуется с нашей точкой зрения, хотя мы обладаем лишь фрагментами ее поэзии. Однако именно эти фрагменты ясно свидетельствуют о том, что поэзия Сапфо прямо-таки дышала чувственной страстностью, но еще и просветлялась чувствами, исходившими из самой глубины ее души.
Однако, без сомнения, постепенно – и в основном благодаря аттической комедии, – а позже благодаря упадку образованности эти порывы души все более и более замалчивались, – Сапфо стали воспринимать или как женщину, с ума сходившую по мужчинам, либо считали ее бесстыдной гомосексуалкой. Нам известно о шести комедиях под названием «Сапфо» и о двух под названием «Фаона». От них дошло лишь несколько фрагментов, однако твердо установлено, что в них высмеивалась чувственность поэтессы, жестоко преувеличенная и оттого еще более смешная. От острова Лесбос, где жила поэтесса, пошло и вошло в обиход выражение «лесбийская любовь» и «играть в лесбиянок», которое часто употребляется у Аристофана в смысле вести себя безнравственно на лесбийский манер. Естественно, на лесбиянок обычно смотрели как на женщин безнравственных, поэтому слово «лесбиянка» часто употреблялось в значении шлюха (laikastria). Дидим, ученый времени Цицерона, задавался вопросом, не была ли Сапфо обычной проституткой; а представление о безнравственном характере ее отношений с подругами еще более укрепилось высказываниями о ней гуманистов Домиция Кальдерина и Доана Британника, а также комментаторов Горация – Ламбина, Торрентия и Круквия. Если последовательно все рассматривать – особенно отрывки ее поэзии, а также информацию самих древних, – следует прийти к заключению, что Сапфо была вдохновенной художественной натурой, поэтическим явлением самого высшего ранга, но в то же время она была гомосексуалкой, обладавшей безграничной чувственностью, которая, однако, украшена золотом ее поэзии.
В конце IV в. до н. э. в южной Италии в городе Локры жила поэтесса Носсида, которая дерзнула поставить себя на один уровень с Сапфо. «Чужестранец, если ты приплывешь в Митилену, город прекрасных танцев, который вдохновил Сапфо, цветок граций, скажи, что локрийская земля породила еще одну деву, любезную музам и равную ей, и что ее имя – Носсида. Отправляйся!» Она выказывала восхищение своими подругами в эпиграммах, некоторые из них дошли до наших дней; и в одной из них она признается, что «нет ничего сладостнее любви» и что, если Венера не благосклонна, никому не дано узнать, как драгоценны ее цветы.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
ГЛАВА XVIII. Любовь
Через час всадники въехали на невысокий холм. С этого холма они увидели почти напротив себя, на расстоянии мили, большое селение, а перед ним — три отряда воинов-индейцев. Увидев белых, индейцы галопом поскакали к ним навстречу, стреляя из ружей холостыми
ГЛАВА XXX. Любовь
После трагической смерти Сандоваля охотники медленн
Шалунья с маленькой грудью демонстрирует свои прелести
Для получения струйного экстаза баба трахается с русским
Телка всю жизнь думала что нельзя получать оргазм от анилингуса