Лесби мама с дочкой пригласили парня быть третьим
Лесби мама с дочкой пригласили парня быть третьим
1
Свинцовое небо. Ветер и дождь.
Я еду на такси в аэропорт. Как бы не отменили рейс.
Регистрация, паспортный контроль.
Дьюти Фри - и Джеймсон в зеленой бутылке.
Летим: Нью-Йорк - Тель-Авив.
Мой сосед, религиозный еврей в кипе, прислонился лбом к иллюминатору, смотрит на облака.
Я разрываю пакет, отвинчиваю крышку, быстрым движением подношу бутылку к губам, делаю два глотка.
Жжет там, где перепонка бюстгальтера.
Сосед учуял запах алкоголя, брезгливо морщится.
Пассажирам предлагают ланч. Курица с рисом, овощной салат, пита. Кофе и крошащийся брауни.
Я засыпаю и просыпаюсь к следующему приему пищи. Выпиваю треть бутылки.
Снова отключаюсь. Прихожу в себя, когда самолет идет на посадку. Голова не болит, но я будто бы не спала - странное возбуждение, готова смеяться и плакать одновременно.
Самолет касается земли, легкий толчок,- пассажиры суетятся, хватают сумки, звонят родным. Сегодня Суккот, через несколько часов перестанет ходить общественный транспорт. Все хотят скорее попасть домой, в свою суку.
-Ершалаим!- кричит темнокожий водитель.
Я забираюсь в душный шаттл, занимаю место сзади, рядом с тюками и чемоданами. Всю дорогу трясет.
Спустя сорок минут шаттл въезжает в белый город, по улицам которого спешат люди в черных одеждах, с пальмовыми ветвями в руках.
Я забронировала хостел в Старом городе.
Хозяин, пожилой араб, протягивает мне медный ключ. Я поднимаюсь в свой номер. Голые стены, алюминиевая кровать. Унитаз и душ за голубой ширмой. Из окна номера можно вылезти на крышку, сесть на сундук Алладина и любоваться куполом Храма Господня. И есть хумус, и пить кармелитское вино.
Продираюсь сквозь толпы арабских торговцев, нарядных евреев, православных старушек, японских туристов. Пахнет всем сразу – подгнившим мясом, человеческим потом, гранатовым соком, сладкими духами, жареным в позавчерашнем масле фалафелем.
Город, в котором начинаешь верить в сказку.
Город, в котором сказка находит тебя.
Мое внимание привлекает пара с четырьмя детьми. Дети шоколадные и кудрявые, двое младших в коляске. Мама – высокая спортивная блондинка, папа – красивый негр, похожий на молодого Уилла Смита. И родители, и дети одеты в костюмы волшебников: на них колпаки, туфли с заостренными концами и бордовые мантии. Я иду за волшебниками. В армянском квартале они исчезают, будто растворяются в воздухе. Я спускаюсь в подвальное помещение, в ресторан. Там бесчисленное количество светильников и совсем неармянская еда. Кебаб пахнет тхиной. Я съедаю несколько кусочков и отодвигаю от себя тарелку.
На Яффо темно и тихо. Машины не ездят, люди спят в суках. Я надеюсь купить вино или пиво. У меня еще остался виски, но крепкого не хочется.
Русский магазин – единственный открытый на Яффо в Суккот. Шпроты, селедка, бородинский хлеб. Беру две банки Жигулей.
Пью пиво в кровати. Просматриваю Фейсбук.
Утро солнечное. Я купила крендель у уличного торговца. Хозяин хостела заварил мне кофе. Завтракаю на крыше. Крендель на вкус постный, не сладкий и не соленый. А кофе крепкое и ароматное. Впереди прогулка, часа полтора пешком.
Дверь открывает Нани.
Она толстая и загорелая, в джинсовых шортах, полосатой майке и розовых кроксах. Волосы у Нани седые, короткие, растут в разные стороны.
-Здравствуй. Проходи. Рада тебя видеть.- Нани говорит на ломаном английском.
Я не уверена, что она действительно рада.
Нани ведет меня в дальнюю комнату, рассказывает:
-Мы взяли новую сиделку. Ее зовут Соня. Она тоже родилась в Москве. Здесь давно, с семи лет. Москву совсем не помнит. Только снег, и как родители новогоднее дерево наряжали.
В комнате полумрак. Окна зашторены темно-желтым. Пахнет больницей. Книги разбросаны по полу. Сиделка Соня сидит, скрючившись, на табурете и читает.
-Вам не темно?- спрашиваю ее по-русски.
-Ньет, итс окей,- отвечает она. - Ада спит.
Голова на подушке – ввалившиеся щеки и серый пух вместо волос. Неузнаваемое, страшное лицо.
-Что читаете?
-Уголовно-процессуальный кодекс Украины.
-А… Интересно?
-Не очень. Я начала, надо закончить.
Ада полувздыхает - полустонет. Открывает глаза. Зрачки будто покрыты матовой пленкой.
-Привет,- говорю я наигранно бодрым голосом.
-Здравствуйте…
-Я Саша.
-Да. Я узнала. Зачем ты здесь опять?
Что ей ответить? Что я здесь ради себя? Что у меня незакрытый гештальт, и мой психотерапевт считает…
Я молчу. Стараюсь не рассматривать Аду. Должно быть, она не хочет, чтобы ее рассматривали люди из прежней жизни.
Нани приносит чай – Соне и мне. Аду она поит сливовым компотом, держит стакан, и Ада сосет через соломинку.
Потом мы с Нани и Соней говорим – на английском, чтобы всем было понятно. Говорим о погоде, о внешней политике Барака Обамы. Ада слушает, громко дышит. Вскоре закрывает глаза и возвращается в сон.
-До завтра. Или до послезавтра. – говорю я Нани на прощание.
-Да, конечно.
На улице я почти бегу.
Так что вначале картинка получается размытой. Я не сразу воспринимаю то, что увидела. Делаю еще несколько быстрых шагов и останавливаюсь. От волнения прокусываю нижнюю губу. Ощущаю солоноватый привкус крови. Показалось? Я медленно оборачиваюсь.
В пяти метрах от меня на красных детских качелях сидит Инна.
2
Школа наша была – два серых трехэтажных здания, соединенных между собой узким коридором. Типовой проект, в народе называемый школа-самолетик.
В раздевалке, обнесенной черной чугунной решеткой, еженедельно случались кражи, поэтому, вопреки школьным правилам, сменкой мы с Танькой не пользовались, а куртки-шубы таскали с собой из кабинета в кабинет.
Напротив раздевалки стояли деревянные скамейки, сидеть на которых по необъяснимой причине было строго-настрого запрещено. На стене над скамейками остались с прежних времен выгравированные портреты Ленина, Маркса и Энгельса и надписи – МИР, ТРУД, ДРУЖБА, БЕРЕГИТЕ ХЛЕБ.
Вход в школу и раздевалку охранял деда Петя, в молодости потерявший правую руку. Деда Петя активно интересовался женским полом. Ухаживал одновременно за всеми учительницами.
В столовой стоял вечный запах позавчерашних щей. Можно было либо завтракать бесплатно, либо не завтракать и получать раз в месяц денежную дотацию. Мы с Танькой записывались на дотацию, а после третьего урока бежали в столовую и воровали чужие завтраки.
Я очень хорошо помню вкус и цвет школьной еды. Холодная манная каша с комками. Яйца с зеленоватым желтком. Пригоревшая творожная запеканка с изюмом и макаронами. Колбаса с кусочками тающего жира. Сморщенные яблочки. Приторная коричневая жидкость под названием “чай”.
В детских туалетах закрывающиеся кабинки не были предусмотрены. Унитазы стояли в ряд, мы справляли нужду и меняли прокладки друг перед другом. Только в учительском туалете можно было запереться изнутри. Там время от времени появлялся “Шарм”- освежитель воздуха в баллончике, лимонный или фиалковый. Мы с Танькой распыляли его на одноклассников.
Моим нелюбимым предметом был труд. В детском саду и первых классах школы у меня никогда не получалось слепить из пластилина гномика или смастерить из папье-маше божью коровку. Самое ужасное началось, когда мальчиков и девочек разделили на группы. Мальчики "трудились" в мастерской, а девочки осваивали швейные машинки. Машинка казалась мне изобретением дьявола. Во-первых, она была ножная, а я не умела сучить ножками так, чтобы шов был ровный. Во-вторых, я не могла запомнить, как правильно заправить нитку во все это.
Я искренне недоумевала: зачем шить фартук, если такой же, даже лучше, продается в магазине. Время, ушедшее на пошив фартука, можно потратить гораздо плодотворнее. Например, открыть медицинскую энциклопедию и прочитать статью про половой акт или сифилис. Интеллектуальный труд казался мне более привлекательным. Труд физический я решила игнорировать.
Когда девочки потели над выкройками, а я читала принесенный из дома любовный роман, трудовичка кричала:
-Мальцева! Я по гороскопу телец! Я тебя своими рогами так трахну! Убери книгу и лезь под парту!
Трудовичка надеялась, что сидеть под партой мне будет стыдно, и я займусь наконец выкройкой. Но я сидела с удовольствием, продолжала читать и каждые пять минут кукарекала.
Ближе к концу урока трудовичка доставала из сумки баллончик с антистатиком, протягивала его лучшей ученице Шаталовой, задирала юбку, обнажив черные кружевные панталоны, и говорила:
-Побрызгай, кисуль. Синтетика, липнет.
Биологию у нас вела учительница по прозвищу Пудель. Прическа у нее была – как у пуделька. И очки смешные круглые.
Пудель считалась умной, так как получила четыре высших образования. В молодости она подавала большие надежды, и сделала бы сногсшибательную карьеру, если бы ей на голову не упала сосулька. Пудель попала в больницу с сотрясением мозга, где познакомилась с водителем газели, которому в дворовой драке переломали все ребра. Пудель влюбилась в водителя без памяти и вышла за него замуж. Перед свадьбой водитель поставил условие – жена должна вести себя скромно, не умничать и не выделываться. Чтобы муж не обижался, Пудель отказалась от карьеры и устроилась простой учительницей в школу.
Несмотря на долгие годы брака, Пудель очень ревновала мужа. Каждый вечер бегала в гараж проверить, не трахается ли он там с какой-нибудь прошмандовкой.
Химоза с сентября по апрель ходила в одной и той же коричневой кофте. В апреле кофта сменялась красной в белый горох блузой. На уроках химоза кушала яйца. В разбаловавшегося ученика запускала своей туфлей. Если кто-то жевал жвачку, подходила, протягивала ладонь, говорила “Плюй!” и размазывала резинку по волосам “жвачной коровы”.
Англичанка Елена Станиславовна сочетала малиновый пуловер с изумрудными лосинами и умудрялась натянуть белые свадебные туфли на шерстяной носок. Елена Станиславовна испытывала ко мне стойкую неприязнь, и если на уроке до ее слуха доходило чье-то хихиканье или шуршание, она нервно вздрагивала и визжала:
-Мальцева! Ща вылетишь отсюда как торпеда!
Однажды во время контрольной я написала на ладони Fuck You, и смотрела на ладонь, будто списываю. Англичанка подкралась к моей парте, схватила за руку. Такого сильного эффекта я не ожидала: Елена Станиславовна побледнела, затряслась, дала мне пощечину, выбежала из класса и до звонка на перемену рыдала в туалете.
Историчка была нашим классным руководителем. Мы прозвали ее Лошадью за двухметровый рост, галоп-походку и английскую зубастую улыбку. Лошадь мало интересовали наши невыученные уроки и прогулы. Она лелеяла мечту: устроиться в солидный офис секретаршей. Будущие перспективы историчка обсуждала с подругой, учительницей младших классов. Подругу работа в офисе пугала. Она боялась домогательств со стороны сексуально распущенного начальника.
- Зато там мужа приличного подыскать можно,- уверяла ее Лошадь.
На нашем выпускном пьяную историчку целовал в туалете Витя Тесемкин. Парочку застала директриса, и Лошади пришлось уволиться по собственному желанию. Витя жил у нее какое-то время. Потом его забрали в армию, а Лошадь нашла работу в турфирме. Сбылась мечта исторички: один из богатых клиентов стал ее мужем.
3
Инна пьяна. Как-то недоверчиво улыбается.
-Вот и встретились.- говорит. - Удивительно.
Я киваю, хотя это совсем не удивительно. Именно здесь мы и должны были встретиться.
-Ты к Аде?- Мой вопрос звучит, скорее, как утверждение.
-Да. В первый раз. Хотела выпить для храбрости, но нечаянно перебрала.
-В таком состоянии лучше не идти.
-Саш,- Инна берет меня за руку,- у тебя есть, где перекантоваться?
Инну совсем разморило. Она еле держится на ногах.
-Сейчас, сейчас…- Я тычу пальцем в айфон.- Может, такси в суккот работает.
К счастью, рядом останавливается раздолбанный зеленый фиат.
За рулем русскоязычный парень.
-Какие планы, красавицы?
-Нам надо в хостел,- прошу я.- Подруге плохо. Довези, пожалуйста. Мы заплатим.
В машине Инна икает. Парень рассказывает о русской дискотеке в Тель-Авиве.
-Я там душой отдыхаю. Только наши ребята, хохлы, белорусы. Пиво дешевое. А по субботам гей-вечеринки. Но я на них не хожу. Вам куда? В Старый город? Прямо туда не подъеду, перекрыто. Высажу, где получится, немного пешочком придется.
Я протягиваю парню пятьдесят шекелей и обещаю подумать о совместной поездке в Тель-Авив на дискотеку.
Подходим к Дамасским воротам.
Из тихого Иерусалима попадаем в Иерусалим громкий, бурлящий.
-Хочу пирожок с мясом!- кричит Инна мне в ухо.
-Потом!
-Сейчас!
Пока десятилетний пацаненок отсчитывает пирожки в целлофановый пакет, Инна теряется в толпе. Хватаю пакет, не знаю, куда бежать. Пацаненок тянет меня за край футболки, цокает языком. Я забыла заплатить ему деньги.
Через десять минут нахожу ее. Инна сидит на деревянном ящике рядом с продавцом гранатового сока. Я покупаю два стакана. Инна отказывается от своего. Выпиваю оба залпом, беру Инну под руку, веду по узким улицам.
В номере раздеваю ее. Такое же худое тело. Мужские боксеры, под ними – гладко выбритый лобок.
Заставляю принять душ. Вытираю махровым полотенцем. Инна падает на кровать. Укрываю ее одеялом.
До вечера еще долго. Я гуляю по крышам. Вот женщина развешивает во дворике постиранное белье. Вот толстый дядя курит в окно кальян. А здесь кудрявая девочка ощипывает курицу.
Инна просыпается после захода солнца.
-Выпить есть?
-Виски. Треть бутылки.
-Че так мало?
-Тебе хватит.
Вместе возвращаемся на крышу.
-Свежо,- говорит Инна.
-Тебе принести толстовку?
-Пока нет.
Я наливаю виски в стакан, предназначенный для зубных щеток. Инна делает глоток, закусывает мясным пирожком. Садится на сундук Алладина, закуривает сигарету и пускает хоббитовские колечки дыма.
-Рассказывай.- говорю я.
-Да чего рассказывать. Приехала сюда на пару месяцев. К англичанке. В смысле, английской еврейке. Познакомились на Баду. У нее волосы из носа растут, и она все время говорит nice. У нее там еще одна баба живет, толстая, зовут Hat - Шляпа. Эта Шляпа пол менять хочет, но у нее денег нет. Англичанка богатая, может, заплатит за операцию. Я с ними вчера поругалась. Достали дуры. А ты что здесь делаешь?
-Прилетела на неделю.
-Из Москвы?
-Из Нью-Йорка.
-Ого. Неожиданно. Типа умная, и тебя пригласили туда работать?
-Типа муж умный.
-Значит, замужем?
-Да.
-И дети есть?
-Детей нет.
-Слава богу. Слушай. А мы ночью будем спать в одной кровати?
Об этом я как-то не подумала. Кровать двухместная, но…
-Не стоит.- уверенно отвечаю я.
Спускаюсь на ресепшен, оплачиваю второй номер.
-Вот,- протягиваю Инне ключ.
-Спасибо,- ухмыляется она.
4
Первое сентября в десятом классе. На мне были синие гриндерсы, голубые джинсы с дырой под попой, белая футболка, сквозь которую просвечивались соски - лифчики я тогда еще не носила, мне казалось, они больно врезаются в кожу.
Глаза я обвела фиолетовым тенями, в ноздрю вставила мощную железную клипсу. Очень хотелось, чтобы одноклассники поверили, что я проколола нос. Я собиралась, но мама случайно узнала о моих планах и так сильно ругалась, что пришлось отложить.
Танька накануне первого сентября пошла на толкучку отовариться к новому учебному году. Купила тетради, карандаши, ручки. Потратила все выданные родителями деньги. Уже собралась домой, когда увидела шикарный черный балахон с изображением Курта Кобейна. Балахонами у нас в школе называли толстовки или кенгурушки с капюшонами. Танька попросила у продавца разрешение примерить балахон. Продавец разрешил. Танька надела – балахон был размера XXL, доходил ей до колен. Танька поняла, что не сможет с ним расстаться, и побежала. За ней гнались продавец и два милиционера, но она дворами ушла от погони. На линейке в честь первого сентября Танька утопала в обновке и хвасталась мне, какая она ловкая воровка.
Неожиданно танькино лицо вытянулось.
-Новенький! – возбужденно прошептала она.
Незнакомый мальчик стоял в нашем ряду десятиклассников. Мальчик был так красив, что у меня сжалось и закололо что-то внизу живота.
Танька пробралась к мальчику и пропела ему в самое ухо:
-Сеньор красив, прекрасен, желанен, вонюч, гремуч!
-Местная сумасшедшая? – ничуть не смутившись, уточнил мальчик у Вити Тесемкина.
-У нас телки дуры.- ответил Витя. – Просто не обращай на них внимание.
Новенького мальчика звали Максим. Максим Гобельсон. Поначалу его фамилия вызывала у нас гомерический хохот.
-Кобельсон, Кобельсон!- кричала Танька и била Максима линейкой по спине.
Максим линейку отнимал и молча отдавал на следующей перемене.
У Гобельсона были черные волосы и удивительного, морского цвета глаза. Вообще новенький разительно отличался от привычных нам пацанов: не заедался, не обзывался, девочек за бедра не лапал. Однако чувствовалась в нем особенная внутренняя сила, уверенность в себе.
От наших парней несло потом и дешевыми сигаретами. Максим пах дорогим парфюмом – свежим, апельсиново-сосновым. И он не подражал Курту Кобейну, одеваясь во все старое и дырявое и месяцами не моя голову.
Конечно же, Максим мне нравился. На уроках я то и дело поворачивалась, чтобы увидеть, как он пишет в тетради, как посасывает кончик ручки, как проводит ладонью по длинной челке. Движения у него были плавные, спокойные. Боясь выдать свои чувства, на переменах я присоединялась к обезьяне Таньке, и мы хором, чуть ли не до исступления, дразнили Гобельсона и корчили рожи.
В конце октября Максим несколько дней отсутствовал на уроках. Классная руководительница Лошадь сказала:
-Дети, надо беречься. Без шапки на улицу не выходить. Грипп свирепствует. Вот – Витечка уже заболел, и Максим тоже.
Мы с Танькой, загородившись учебниками по истории, списывали домашку по химии. Услышав про Максима, обе замерли.
-Слышь,- Танька ткнула меня локтем в бок,- давай посмотрим кобельсоновский адрес в журнале и нанесем ему визит. Как будто нас Лошадь послала больного проведать. Пусть ему после нашего визита еще хуже станет.
Максим жил в кирпичном двенадцатиэтажном доме. На первом этаже дежурила бдительная бабушка-консьержка. Минут пять она нас допрашивала – к кому, зачем.
Не успела я нажать на кнопку звонка, как дверь распахнулась. Перед нами стояла женщина-пират – тельняшка, всклокоченные волосы, синяк под глазом и мусорное ведро в руках.
-Ну,- процедила она сквозь зубы,- че надо? За шаболдой пришли? Она наказана. Дома сидит до завтрашнего дня. В глаз мне закатала, сука!
В этот момент из глубины квартиры раздался звук бьющегося стекла. Женщина-пират поставила ведро на пол и убежала. Вернулась через минуту.
-Вот еще и вазу материну любимую разбила. Что, до мусоропровода сложно дойти?
Я послушно дошла до мусоропровода, опустошила ведро, вернула его женщине.
-А Максим Гобельсон не здесь, значит, живет? – уточнила Танька.
-Вы к Максиму?- Пиратское лицо неожиданно расплылось в доброй улыбке.- Так бы сразу и сказали! Заходите.
Женщина провела нас на кухню. Максим сидел за столом и ел борщ.
-Привет,- будто бы не удивившись, спокойным тоном сказал он.
-Девочки, вы голодные?- спросила женщина.
-Да!- обрадовалась Танька.
Женщина и нам налила по тарелке борща. На второе были котлеты, мы с Танькой съели по две и чуть ли не вылизали тарелки. Максим от котлет отказался.
-Они вчерашние,- недовольно пробурчал он.
-А тебе все только самое свежее подавай! Барин!- Женщина обидчиво шмыгнула носом и ушла из кухни.
-Это же не твоя мать?- прошептала Танька.
-Конечно, нет. Это Женька. Она следит за Гуфи.
Оказалось, у Максима есть сестра-двойняшка. По имени Алиса, по прозвищу Гуфи, в честь ее любимого мультяшного героя.
Гуфи после третьего класса перевели на надомное обучение. У нее был дефицит внимания – гиперактивность, иными словами. Гуфи не могла сосредоточиться на диктанте или арифметическом примере. Во время урока выбегала из класса и каталась по полу в коридоре. Беспричинно смеялась. Обзывала учительницу хитрой жопкой. Так избила соседа по парте, что тот получил сотрясение мозга и две недели провел в больнице.
Гуфи выглядела как мальчик. Как красивый мальчик – с синими глазами и пухлыми, будто обведенными бордовы
Так долго лизал девушке клитор и трахал пальцем что она кончила
Лесбийская пара получает нереальное удовольствие от куни
Пьяная мама в чулках отсосала сыну и дала в анал