Леон на линии - Глава 4: Ужас (тревога) как разомкнутость

Экзистенциальное тождество размыкания с разомкнутым, а именно такое, что в последнем разомкнут мир как мир, бытие-в как уединенная, чистая, брошенная способность быть, делает ясным, что с феноменом ужаса темой интерпретации стало отличительное расположение.
(М. Хайдеггер, «Бытие и время», пер. В. В. Бибихина)

***
Отчет об успешном проведении комплекса процедур

Объект «Нова» пришел в себя. Жизненные показатели в норме, по его собственным словам он чувствует себя превосходно. Когнитивные способности, как и предполагалось, даже на данный момент существенно превышают средние показатели, ожидается стремительный рост. Доброволец доказал, что максимально подходит на роль участника комплекса. Продолжаем вести наблюдения.

Справка: «Нова», мужчина, 31 год, образование высшее инженерное, женат, ребенок мужского пола, 6 лет. Характеристика по месту работу отрицательная, проблема с алкоголем, хронический курильщик со стажем 12 лет, вспышки агрессии, низкая коммуникабельность, несмотря на это по тесту IQ показал 125 баллов, что соответствует высокому уровню. Физические данные: в отличной форме, хронических заболеваний не имеет. Соответствие требованиям: 18 из 14.

К. Тайер

***

- Даниэль? – голос в телефоне говорил очень чисто, но произношение было слегка иностранным. Дан протер глаза, встал с кровати и прокрался в ванную, чтобы не разбудить спящую жену. «Вот он… кто звонил в центр, человек с акцентом!» - думал Даниэль, и сердце его тревожно забилось.

- Слушаю, - ответил он, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально, но получилось довольно посредственно: голос дрогнул на середине короткого слова.

- Меня зовут Лукар. Я полагаю, вы знаете, о чем пойдет речь? – голос звучал ровно, почти лениво, человек на другом конце трубки чувствовал себя совершенно естественно в отличие от Дана. Однако, скорость речи у него была чуть выше, чем Даниэль привык, и это заставляло напрягаться.

- Понятия не имею, - соврал Дан. В любом случае – зачем ему раскрывать карты? Пусть объясняет, раз позвонил. Он сел на закрытую крышку унитаза. – Откуда мне знать?

- Хорошо, поиграем в это, - почти весело сказал «Лукар». – Ваш новый пациент, которого вы зовете Леоном. Я сразу вас предупрежу: вам ничего от нас не угрожает, мы полностью на вашей стороне, что бы вы там ни думали. Я понимаю, что мое слово недорого стоит в нашем разговоре, но, все-таки, обозначу этот момент, чтобы хотя бы с моей стороны не было недосказанности. Так вот: не от нас, но вам грозят очень серьезные проблемы. Вы довольно неосторожны, Даниэль, я понимаю вас, вы совершенно не имеете опыта в таких делах: простой психотерапевт, помогаете людям, да еще и добряк каких мало. Ну или не мало, я хотел сказать – среди моих знакомых мало. Ми скузи, я что-то много болтаю, такая привычка, вечно не могу заткнуться, я только хотел сказать, что нам с вами нужно поговорить. Мы могли бы сегодня встретиться?

Дан слушал его быструю речь с каким-то раздражением: что этот тип плетет и зачем, действительно, так болтает как заведенный? Встреча? Ну уж нет, никаких встреч, пусть говорит все сейчас.

- Лукар, я понятия не имею, о чем вы говорите. Объясните сейчас, что бы вам хотелось объяснить, я не стану играть с вами в загадки, - он снова сделал попытку звучать уверенно, и даже немного агрессивно, но сам при этом дрожал как поющая струна.

- Эй, эй, не кипятитесь, док. Я же могу просто положить трубку и оставить вас наедине с тем, о чем хочу поговорить. Но зачем нам это делать? Чем для вас плохо побольше узнать о ситуации? Мы могли бы поговорить где-то, где вам покажется достаточно безопасно, только чур, чтобы не было близко посторонних ушей, тема очень деликатная. Назовите место и время. Говорить об этом по телефону просто глупо, неужели, вы верите в сказки о конфиденциальности сотовой связи? Я, конечно, понимаю, вы правда очень неопытны, но не можете же вы быть настолько наивны. Хотите, докажу вам, что нет никакой конфиденциальности в принципе? «И ваш прожектор — это его взгляд», - так вы сказали? Ну и что, верите мне теперь?

Дана будто изнутри обдало сквозняком: это были его слова со вчерашней сессии с Леоном. Кошмар! То есть все, о чем они говорили, знает кто-то третий… как это возможно? С другой стороны, он не делал ничего незаконного, он просто выполнял свою работу… кажется. Но при чем тут закон: звонит очевидный бандит, какое ему дело до закона? Надо было что-то решать. Просто положить трубку? Опасно, конечно. Господи, ну зачем он в это влез?

- Хорошо, - медленно проговорил он. – Мы можем встретиться на улице в семь часов двадцать минут. Улица Зеленого моста, около посольства Дании. Вас устроит? У меня будет полчаса.

В трубке какое-то время молчали. Дан сидел на унитазе и слушал тишину, пытаясь собраться с мыслями.

- Договорились, - коротко ответил собеседник и тут же отключился.

Даниэль посмотрел на телефон. Номер определился, обычный номер телефона, никаких трюков с пропаданием. Он задал его в поиск в интернете, но ничего не нашел. А что он хотел найти? «Сорок разбойников Ltd»? Бюро «Бандито-знаменито»?

Рассмешить себя не удалось, вчерашнее настроение даже вспоминалось с трудом, сердце отстукивало увертюру к «Вильгельму Теллю». «Хорошо, наверное, Леону – он, вероятно, даже не удивился бы. А когда у тебя обычная жизнь обычного полнеющего мужчины, который сыто-мирно себе существует в закрытом от палящих лучей реальности аквариуме… Страшно до безумия. Но ладно, ты сам в это влез». Ему снова пришло в голову поговорить с Леоном об этих звонках, машинах и прочих новостях своей жизни, но он подумал, что, собственно, говорить-то пока не о чем. Вот после встречи с незнакомцем, возможно, будет тема для разговора.

- Дан! – послышалось снаружи. Мира все-таки проснулась. – Ты с кем там разговариваешь?

Даниэль почувствовал себя так, будто был застигнут врасплох. «Надо что-то соврать!» - подумал он машинально и тут же осекся: а зачем ему врать? Он как будто считает себя преступником, а вот – с чего бы? Ему не хотелось посвящать Миру в дела Леона, это, в частности, вопрос конфиденциальности, но в общих чертах-то можно. Он вышел из ванной:

- Долго рассказывать, Мира. Это насчет моего нового клиента.

Мира посмотрела на него внимательно, как давно не смотрела. Раньше она была очень проницательной, но последнее время просто не обращала на него внимания.

- Ты выглядишь очень взволнованным… - она осторожно взяла его за руку. Дан посмотрел ей в глаза: давно она так не делала. Вообще очень давно они ничего не делали, что обычно делают любящие друг друга люди. Это был очень трогательный момент, и он почувствовал, как его глаза подозрительно увлажнились.

- Да, Мира. Я взволнован. Более того, я испуган, не буду это скрывать. У меня тут одна проблема, кажется, и я ее решаю. Причем я сам толком не понимаю, в чем она.

- Расскажи мне, - попросила она. – Я твоя жена, кому еще рассказывать? Твоему психотерапевту?

Последнее она сказал с нескрываемой ревностью. «Вот это да!» - подумал Дан почти с удовольствием: она его ревнует к психотерапевту. За то, что с ним у Даниэля более откровенные отношения, чем с ней. Как много разного они скрывают друг от друга…

- Эх… расскажу. Только мне скоро надо будет выходить на работу, поэтому сейчас могу только очень кратко, - и он в общих чертах рассказал ей о странном клиенте, о таинственной слежке, звонках, о пропавшей Ирине, о встрече после работы. Мира, вопреки его опасениям, слушала довольно спокойно, кивая.

- Очень странно это все, Дан. Как-то в голове не укладывается. Какой-то шпионский роман. Но почему тебе не обратиться в полицию?

- А что я им скажу? Что вижу серый автомобиль? Что меня искали и звонили моему другу? Что меня позвали поговорить?

- Да, ты прав… но мне это точно не нравится. Давай вечером что-нибудь придумаем, ладно? Я понимаю, что меня мозгами бог не обидел, но и не наградил, но все-таки давай попробуем подумать об этом вместе. И вообще… нам бы поговорить с тобой. Мы давно не разговаривали, думаю, есть о чем.

Дан снова посмотрел на нее. Ее лицо, изрядно пополневшее и заметно постаревшее с момента их свадьбы, вдруг как будто изменилось – он снова видел молодую Миру: эмоциональную, взволнованную… от этого очень красивую. Он улыбнулся ей:

- Договорились, дорогая. Вечером я весь твой. И… не волнуйся, мозговой фонд у меня тоже вполне среднестатистический, но я думаю, что все будет хорошо.

Он поцеловал ее в губы и пошел принимать душ перед рабочим днем.

Сцена с Мирой отчасти вернула ему приятное настроение: сейчас он, по крайней мере не чувствовал себя одиноким. Кроме того, он решил рассказать о Леоне своему психотерапевту – еще один человек, который в этой истории на его стороне. Конечно, это довольно скромная армия, когда речь идет об окружении непонятными типами с неизвестными намерениями, но лучше, чем ничего.

Он вышел из дома, прихватив зонт: снег растаял, и снова шел дождь, дул ледяной ветер, тучи висели тяжелые и мрачные. Серая машина стояла, чуть скрытая в подворотне, Дан даже не удивился – похоже, он просто привык. Скорее он бы удивился, если бы не увидел серого горбатого монстра. Водитель, как обычно, ковырялся в телефоне, не глядя в сторону Дана, однако было очевидно, что следит за ним все это время. «Ну следи, следи. Чего ж не следить, если уж так хочется», - подумал он и прошел мимо подворотни, направляясь в центр. Покупать выпечку не хотелось, он взял латте, попросил добавить в него малиновый с мятным сиропы – его личное изобретение, и, прихлебывая горячий напиток на ходу, дошел до входа в здание.

Войдя в свой кабинет, Дан поставил на стол стакан, открыл окно, чтобы проветрить, включил торшер в углу кабинета, окинул взглядом свой кабинет: диван с пледом, журнальный столик, его рабочее кресло, удобное настолько, что представляло опасность заснуть, два больших стеллажа с профессиональной литературой, среди которой разместились и художественные книги, которые он иногда листал, отдыхая, стойка с тремя горшками комнатных растений, сертификаты (он слегка покраснел, вспомнив, как Леон высмеивал его «иконостас» на стене), на другой стене триптих с абстрактной живописью. Уютно. Он закрыл окно, сел перед компьютерным столом во второе кресло, офисное, на колесах, включил компьютер.

Чиркнула спичка.

- Снова взволнованы, Даниэль. Что-то у вас там происходит, - абсолютно без тени вопросительной интонации произнес, как обычно, не здороваясь, темный силуэт. – Это связано со мной? Можете не отвечать, вы уже ответили. Я, похоже, очень неудобный клиент, да? Много беспокойства от меня?

Дан слегка расслабился – по крайней мере, между ними нет этой дурацкой тайны.

- А вы, Леон? Вас не волнует то, что может относиться к нашим с вами встречам? У вас, судя по всему, очень интересная жизнь, теперь я это понимаю, - он почувствовал, что звучит саркастично, и осознал, что всерьез зол на Леона. Какого черта, действительно? Ему нужна помощь, а я тут бегай от всяких непонятных людей, бойся за себя и жену… но говорить он этого не стал. Впрочем, Леону это было и не нужно, он отлично читал по лицу.

- Да, я вас очень понимаю, Дан… Даниэль. Но у всех нас есть свои риски. Ваши риски всегда с вами, даже если вы не думаете об этом. Есть обычные риски обычного человека. Сидишь себе где-то в ресторане в окружении семьи и вдруг бац – инфаркт. Или, допустим, начинающий водитель не смог справиться с управлением, а на кладбище несут вас. Или пусть не на кладбище, в больницу везут – тоже риск. Есть риски вашей профессии, вы же работаете с психами. И вот какому-то из них что-то не понравится, а это запросто, я очень хорошо теперь понимаю, что может не нравиться в работе с вами, и он, скажем, тащит вас в суд. Или вообще пришел в кабинет с заряженным револьвером. Что, скажете, не может такого быть? – он замер, как бы ожидая ответа, сигарета плавно туда-сюда покачивалась в его руке как маятник гипнотизера. Как обычно, он затянулся ей только раз, когда раскуривал, и тут же забыл о ней.

- Вы мне сочувствуете, Леон? – Дан был почти уверен, что в голосе Леона слышит теплые ноты, но почем было бы это не проверить, да и заодно есть повод поговорить о чувствах.

- Вам? Есть немного. Хотя, конечно, мои риски выше ваших. Я, можно сказать, постоянно держусь на границе дозволенного, где дует холодный ветер. Пока я нужен… некоторым людям – они готовы на меня молиться. Буквально молиться, Даниэль. Как на икону, которая висит прямо в центре собора. Но стоит им только подумать, что я обманываю их ожидания – и все. Икона летит в огонь. Ха! А ведь мы с вами в этом похожи, да? Я как-то не думал об этом раньше. Я буду прав, если скажу, что психотерапевт для клиента – это тоже почти священный символ надежды, и не дай бог ему разочаровать своего клиента – он тут же полетит к чертям собачьим со своего пьедестала, станет гнусным шарлатаном, который тянет деньги, не предлагая ничего взамен?

- Да, вы правы. И это довольно часто происходит, - Дан не хотел вилять: что правда, то правда. – Но вы сегодня хотите говорить только обо мне?

- Я не говорю о тебе… то есть, о вас, простите. Видите, я стараюсь держать обещание. Говоря о вас, я говорю о себе, мне просто так проще думать – я думаю о вас, и не думаю о себе, иначе мне станет страшно и… пусто, - вдруг голос его изменился, он тяжело вздохнул и стал говорить как-то расслабленно, как будто смирившись с чем-то. - Даниэль, если бы вы знали, как я иногда хочу быть как они. Идиотом. Верить во что-нибудь, превозносить кого-нибудь. Сколько в них надежды, да? Они приходят, смотрят на вас… ну ладно, ладно – на нас, они смотрят на нас своими тупыми щенячьими глазами, как будто говорят: «Спаси нас! От всего: от боли, от страха, даже от смерти! Мы верим в тебя!» Только вот одна беда. Ни черта я ни во что и ни в кого не верю. В кого я могу верить? У меня никогда не было даже намека на эдемский сад: про моего папашу я вчера все рассказал, он, конечно, очень подходит на роль любителя выставлять меня отовсюду, но, если бы только он. Я думаю, что бог – это не отец. Это мать. Сумасшедшая, холодная, она не только не собирается о нас заботиться, она сама готова сожрать нас с потрохами. Она решает, умереть нам или нет. Никаких правил она не признает: какие, черт возьми, скрижали, чихать она хотела на скрижали, она просто делает то, что ей хочется, вот и все. А ты только смотришь на нее и пытаешься предугадать ее настроение, надеясь, что удастся вовремя сбежать или как-то ублажить.

Он помолчал какое-то время, вертя в руке сигарету, затянулся и продолжил:

- Но, если бы дело было только в них. Черт бы с их тупыми глазами, полными надежды, я сам себя предаю постоянно. Или предавал. Сейчас не знаю, с одной стороны, у меня есть чувство, что все это рассеивается, а с другой – ужас. Я же сам долгие годы пытался создать для себя те условия, в которых я чувствую себя безупречным. Непогрешимым. Все, что я даю всем этим… - он небрежно махнул сигаретой куда-то в сторону и вниз, как бы показывая, что «эти» находятся где-то на полу: — Это то, что я создавал для себя. Вы читали Ницше? Мне кажется, даже он не доходил до такой степени истовости веры в сверхчеловека, как это делал я. Полное безумие: я пытался вычистить из своего ума все, что считал недостойным, я действительно думал, что зашел в это дальше всех, ну или – многих. Когда-то я был обычным, слабаком, жил какое-то время самой тривиальной жизнью: женился, у нас даже был ребенок, пил как черт, в общем – не представлял из себя ничего. Пока со мной не случилось… одно событие. После этого все поменялось в моей жизни, кардинально, мне буквально пришлось стать другим человеком… И теперь они смотрят на меня, надеясь, что я поделюсь с ними частицей своей «благодати», и я делился, а потом понял – нет в этом ни малейшего смысла. Это все моя игра с собой, а Ей это абсолютно до одного места, которым она и порождает себе новые жертвы, - Леон вдруг закашлялся, как будто смутившись своей горячности.

- Вы сейчас рассказываете о вашей матери? – Дан знал, что вопрос исключительно риторический, но решил внести в его рассказ привязку к реальности его детства. При этом сам он думал о своем: что-то в речи Леона его зацепило лично, только вот что… «Женился, у нас был ребенок, пил как черт…» - и потом, очевидно, ушел из семьи. Точно, как его отец. Черт возьми, эта фантазия становится навязчивой… Дан решил отложить размышления и слушать клиента.

- Ну уж не о вашей. Или?.. – он снова замолчал, Дан почувствовал его взгляд. Потом произошло что-то странное: Леон как будто спохватился, что сказал лишнего и, даже затянувшись, продолжил: - Конечно, о ней. Вот и приходят к нам эти кретины в надежде, что папа спасет от мамы. Да только… ничего он с ней не может сделать. Казалось бы – сильный, строгий, настоящий мужик, но против нее – муравей. Все, что он может – это делать вид, что его вообще ничего не волнует – постепенно это входит в привычку, и его правда перестает что-то волновать. И в этот момент как раз наступает разоблачение… король-то голый. Мало того, что он голый, так еще и у него вообще отсутствует то, что по праву должно присутствовать под несуществующей одеждой. Да, он грозен, но это только маска, которая скрывает его полную никчемность. А ведь это так неприятно – чувствовать себя никчемным, да, Даниэль?

- Очень. И что, получается, вам приходится врать? Делать вид, что вы можете защитить свою паству от безумного божества?

- Мне? Нам, Даниэль. Не притворяйтесь. Нам приходится притворяться. Вам со мной повезло, я сразу ни на что не рассчитывал с вами, я понимаю, что мы в этом на одной стороне, и оба беззащитны. Я столько сил потратил, чтобы доказать самому себе, что я чего-то стою против нее, я возвел колоссальной высоты башню, чтобы противопоставить ей, а потом понял, что на самом деле я просто прячусь, и ничего мне не поможет. Кстати, - он снова перешел на обычный тон: - Все это мне пришло в голову совсем недавно. Строго говоря, вчера. Я думал о нашем разговоре об отце – обвинить во всем отца так соблазнительно, это вообще идея из моего привычного мира: суровый мужской мир, там нет места никому кроме отцов и сыновей. А потом я вдруг понял: да какой, к черту, отец, надутый шар этот отец, больше никто. И я стал думать о матери.

Дан слушал, слегка удивленно. Леон вторил его собственным мыслям, а его рассуждения просто идеально описывали то, что он сам даже не думал формулировать. Очень легко жить, окружив себя уютным пузырем фантазий о своей неуязвимости, а вот что делать перед лицом такой ужасающей реальности? «Так, Дан, вдох-выдох. Тебя ведет в чувства и фантазии клиента, это контрперенос. Он очень силен, это нормально, но попытайся хотя бы немного выйти в позицию «снаружи», иначе увязнешь». Профессионализм его не покинул, привычный рефлекс сработал, как обычно, и Дан почувствовал, что всплывает на поверхность. Но что есть поверхность? Это же те самые защитные иллюзии, только и всего, да и какой контрперенос, ты вспомни свою мать! Ты любишь ее обвинять в том, что она не защищала тебя от отца, но, послушай, дружище Дан, ведь на самом деле все было вовсе не так. Ее удушающий контроль, ее требования, ее скандалы – да отец рядом с ней просто слабый пьяница, который не может себя защитить. С чего ей защищать Дана, разве что, чтобы оставить добычу себе? Прав Леон, никакой это не контрперенос, это реальное, его, Дана, детство… Нет, так не пойдет, работать надо, работать. Пускай фантазии, пускай иллюзии, но как-то выплывать нужно. И тут он вспомнил, что до этого с Леоном прекрасно работала искренность. Что если признать все, о чем он думает, и попытаться оказаться с ним рядом, вместе? Дан сделал короткий вдох, как перед прыжком:

– Леон, знаете, мне сейчас очень трудно. То, что вы описываете, звучит... как будто вы уже нашли ответ, но он вас не утешает. Вы говорите о башне, которую построили, чтобы спрятаться. А я думаю — может быть, спрятаться было единственным, что вас тогда спасло? Ведь не каждый способен выжить под взглядом такой матери.

Он услышал, как собственный голос дрогнул, и заставил себя говорить чуть медленнее, почти размеренно, пытаясь взять под контроль дыхание.

– Я думаю, – продолжил он, – что иногда мы вынуждены лгать не для того, чтобы казаться сильными, а чтобы остаться живыми. Это не притворство, Леон. Это защита. И если вы вдруг перестали врать себе, значит, вы больше не защищаетесь. Может, поэтому и страшно.

Он почувствовал, как слова текут ровно, почти без участия сознания, и это неожиданно успокоило. Не ясность — именно поток, как будто включился автоматический режим работы.

– Вы говорите, что бог-мать безумен, что она решает, кому жить. Может, так и есть, – тихо добавил он. – Но пока вы говорите, вы живы. Пока вы способны описывать безумие — оно не всесильно. Оно за стеклом. Но есть в этом и серьезная проблема.

Пауза. На том конце зашуршало: Леон, погасив сигарету, стал доставать спичку из коробка. Он ничего не ответил, просто ждал, когда Дан продолжит. «Ну хорошо, будем продолжать», - решил Даниэль.

- Такие башни возводят в самом раннем детстве, когда сил мало, когда ничего не понятно, и очень страшно. Потом, находясь внутри, мы не замечаем, что все вокруг стало меньше, а сами мы – больше, что мы уже кое с чем можем справиться, но боимся выйти из наших башен, нас все пугает. Но жить в башне… Леон, вы же не Рапунцель.

Леон от неожиданности нервно заржал. Такой реакции Дан не ожидал, но улыбнулся: клиент, очевидно, показывает терапевту брешь в своей обороне, войти туда вряд ли удастся, но можно хотя бы покричать. Он и сам улыбнулся своей шутке: что-то было в этой интервенции, она такая дурацкая, но при этом такая точная, и явно в духе самого Леона.

Отсмеявшись, Леон вытер глаза тыльной стороной руки, держа сигарету в кулак, и заговорил каким-то будто помолодевшим голосом:

- Господи, ну ты… ну вы даете, Даниэль. Сравнить меня с Рапунцель это посильнее, чем «Фауст», как говаривал один весьма серьезный «отец». Я что, получается, правда сижу в башне, как девчонка, и надеюсь… на что? На принца? Даниэль, вы будете моим принцем? – он снова захохотал, еще сильнее. Он смеялся долго, с явным облегчением, и Даниэль улыбался, глядя на то, как ему становится лучше. – Да, давно я так не смеялся. Последний раз это было, когда передо мной на частной вечеринке выступал Рики Джервейс. Он говорил что-то как раз о религии, это было просто уморительно, я не мог сдержаться, хохотал до слез.

Дан посмотрел на него с некоторым сомнением. Ничего себе, у него вечеринки…

- Что, не верите? Забавно, что заставляет вас сомневаться? Зачем мне вам врать? Конечно, у меня есть возможность пригласить звезду такого масштаба, я редко это делаю, но кто-то предложил, и я решил: «Почему не повеселиться?» И не пожалел.

- Просто это звучит так обыденно. «Сидим мы с Брэдом Питтом…», - вы бы поверили сразу?

- Нет, с Брэдом Питтом я не знаком. Я лично знаком с его бывшей, но давайте вернемся к принцам. Вы правы, Даниэль, это безумно глупо, но вы правы. С чего бы мне бояться моей мамки? Она даже не могущественная ведьма, она простой преподаватель паршивого университета в… неважно где, поверьте, это самый задрипанный в мире городок, и самый задрипанный в нем университет. Моя бабка… вот кто настоящая фурия, она затюкала беднягу, вот та и стала отыгрываться на всех. На всех мужчинах, кстати, но, конечно, я подходил лучше всех: что я ей мог ответить? Даниэль, серьезно, это что, вот так просто и работает – я все еще продолжаю помнить ее так, будто я ребенок в ее руках? Это же чертовщина какая-то! – Леон вдруг с яростью треснул кулаком по столу, пепельница с окурками подпрыгнула, блеснув в свете неизвестного источника за краем кадра, и стала, звеня, крутить на собственном донышке, приходя обратно в равновесие. – Дрянные бабы, всю жизнь от них страдаю. И кто? Я! Кстати, среди них вовсе нет тех, с щенячьими глазами, о, эти никогда не возвеличивают так самоотверженно, у них всегда наготове спусковой крючок. Дряни. Ничего с ними не поделаешь же, и ведь не боятся ничего, ни бога, ни черта, ни налоговой полиции.

- Но Леон… Как вам идея о том, что они вовсе не хотят никого ниспровергать? Во всяком случае, далеко не все, - Дан смотрел на время – сессия подходила к концу. Предпоследняя сессия. Он торопился сказать то, что было у него на уме: - Как бы вы на их месте реагировали на надвигающийся танк?

- Снова танки, да, Даниэль? Ваш этот Фрейд… хотя, вот я же сам сказал о башне. Прав старикан, все – член.

- Член — это, вообще-то, не только про башни и орудия. Разве изначально это не про любовь?

- Любовь… - Леон раздраженно затянулся сигаретой, как бы показывая, что не намерен говорить о любви, но тут же продолжил: - Даниэль, вот где она, эта любовь? Кругом танки, башни. Женщины эти… У них ведь тоже есть орудия, страшные, огромные. Не видно что-то любви.

- А вы посмотрите повнимательнее. Но для этого вам придется высунуть нос из башни. Высунуть нос, если вы меня понимаете, рискуя его потерять, - Дан продолжил фаллические метафоры, видя, что Леон понимает его с полуслова. – Но нам надо остановиться, на сегодня наше время вышло.

Впервые за все время Леон пропустил окончание сессии. «Хороший знак», - подумал Дан. Он отпустил контроль, в это трудно поверить, за несчастные четыре сессии такой прогресс… так не бывает, но глядите-ка.

Леон озадачено глянул куда-то за пределы кадра:

- Действительно. У меня такое чувство, что прошло минут десять. Это, пожалуй, даже удивительнее всего, что было до этого, мое чувство времени не подводило меня никогда. Спасибо, Даниэль. Не буду задерживать, понимаю – время ценно. До встречи!

Не дожидаясь ответа от Даниэля, Леон отключился. «До встречи», значит. Леон вежливо прощается, как обычный человек. Чудеса да и только.

Какое-то время он пребывал в немного мечтательном настроении – так бывало часто раньше, когда сессия проходила особенно успешно, и Даниэль скучал по этому чувству последнее время. Но постепенно реальность проникла обратно в его ум, Дан вспомнил о предстоящей встрече, и благостное настроение рассосалось. Впереди были еще пять клиентов, а после них – встреча с итальянцем.

Думая о встрече с Леоном, Дан невольно наталкивался на мысли о собственной башне. Все, что он сказал Леону, можно было с тем же успехом сказать и себе самому: трусливый ребенок внутри него возвел стены, пускай и не такие величественные, как у Леона, но вот они: на стене куча дипломов, вид напыщенного индюка перед клиентами, холодный муж, с коллегами – дистанция. И вот это самое чувство, о котором говорил Леон: вечный страх, что все это великолепие окажется песочным замком. А еще он чувствовал, что завидует Леону: куда уж его смешным дипломам до того величия, которое тот описал, вот это башня так башня! Хотя… все равно не работает же. Чему тут завидовать? Но красиво.

Следующие часы прошли, как обычно, – приходили его постоянные клиенты, говорили о своем, и снова Дан улавливал в их речи то, о чем размышлял сам. Все-таки, как люди похожи друг на друга, как одинаково они боятся других… Тео снова с ненавистью говорил о девушках, он никак не мог прийти к той мысли, которую на четвертом часу работы озвучил Леон: он боится их до дрожи, он не понимает, как с ними можно безопасно общаться, но на этот раз он продвинулся чуть дальше – рассказывал о своих отношениях с матерью, которую в начале работы описывал как теплую любящую женщину. Внезапно открылась ее темная сторона: то, что Тео считал любовью, вдруг обернулось рефреном: «Мама лучше знает!», и Тео пытался хотя бы до какой-то степени подвергнуть этот тезис сомнению. Удавалось не очень.

Еще запомнилась сессия с Джулией – ровесницей Дана которая недоумевала, почему от нее шарахаются все нормальные мужчины, остаются только типчики с очень специфической психикой: холодные, расчетливые, готовые в любой момент исчезнуть, но до этого высосать все, что можно из своей жертвы. Думая о ней, Дан видел другую сторону баррикад: да, конечно, Джулия абсолютно не видела способов взаимодействия с мужчинами иначе, чем хватать их, как осьминог, всеми конечностями, и пытаться удержать. Разумеется, все ее опыты отношений с более-менее нормальными мужчинами оборачивались крахом – человек, имеющий хотя бы какой-то опыт теплого партнерства, сразу чувствует, что здесь совершенно другой запах и… улепетывает. Сказать ей об этом прямо? А что, с Леоном же работает. Но она не Леон. Она пока неспособна вот так беспощадно вскрывать свои раны и смотреть на себя со стороны холодным взглядом исследователя, если ей рассказать прямо, что происходит в ее жизни, – она уйдет, хлопнув дверью, а все ее немногочисленные подруги будут моментально оповещены о существовании дешевого шарлатана Даниэля. Снова всё, как говорил Леон.

Забавно, думал Дан, Леон действительно стал для него кем-то вроде Заратустры. «Так говорил Леон» - что-то слишком часто эта фраза мелькает в его мыслях. Леон говорил о том, что клиенты приходят к психотерапевту с надеждой и пламенной верой, но почему-то сейчас скорее он ощущал себя адептом тайного знания – Евангелия от Леона. Очень было соблазнительно обесценить это все и выбросить из головы, вернув себе уверенность в собственной профессиональной святости, да только Даниэль понимал, что таким способом он, во-первых, сведет на нет всю работу с Леоном, а во-вторых, сам станет драконом. Снова. И оставил себе эти мысли «до востребования» - пусть себе тихонько варятся где-то в недрах бессознательного, уж оно-то знает, как с ними поступить.

Прием закончился, приближался момент, о котором Дан старался думать поменьше – встреча со странным итальянцем. Даниэль оделся и вышел на улицу: путь его лежал в сторону улицы Зеленого моста, к дому, где обитал Саймон, его психотерапевт. Именно там он и назначил встречу с незнакомцем. Когда он обдумывал, почему выбрал именно это время и место, то понял, что его желанием было в этот опасный момент оказаться рядом с тем, кого невольно считал своим защитником. Выходит, у Дана внутри, в недрах его психики, имеется и защитник. Да, перенос, но внутри-то он существует. Это хорошая новость.