ЛЕГЕНДАРНАЯ ПЫЛЬ

– Я сделаю спектакль о Параджанове.

– О ком? 

Вот ирония судьбы, что Андрей Тарковский и Сергей Параджанов – две крупнейшие фигуры советского кино, в разной степени гонимые и возвращённые в культуру, дружившие и поддерживавшие друг друга при жизни – в массовом сознании на разных планетах. Имя одного знают даже те, кто никогда не видел его фильмов. Значимость другого приходится объяснять с помощью клипа Леди Гага “911”. 

Именно это музыкальное видео, по словам Кирилла Серебренникова, помогло ему добиться одобрения на постановку “Легенды”. Название соответствует содержанию. Спектакль широкий, богатый, дышит полной грудью, в отличие от того, что делал КС в последние годы в Гоголь-центре. Хотя болезненная связь с Россией у режиссёра сохраняется. Но, как говорят философы из “Одноклассников”, “если любишь – отпусти”. Сейчас идёт блок показов “Легенды” на фестивале в Дуйсбурге, а потом спектакль отправится на сцену театра Талия в Гамбург. 

Легенда. В этом слове сосуществуют сразу 2 значения: что-то великое и что-то забытое. И то, и другое – про Сергея Параджанова. В год столетия со дня рождения режиссёра о нём вспомнили в России разве что двумя выставками фотографий – в Москве и Петербурге. И – спектаклем Серебренникова ответила Россия на выезде. Конечно, сильно резонанснее. 

легенде. Именно так, с маленькой буквы, чтобы всё звучало нейтрально и ни одна буква, ни один звук не выбивался вперёд, – по-немецки произносят это слово артисты перед началом каждого эпизода. Всего их 10. 10 легенд, каждая из которых эстетически, ситуативно и эмоционально связаны с жизнью и творчеством Сергея Параджанова. 

Но во многом это и разговор Кирилла Серебренникова о себе. Со времён “Барокко” в Гоголь-центре тема художник против государства для него – одна из центральных. Это он – пианист, одной рукой пристёгнутый к полицейскому. Параджанов же пристёгнут был обеими руками, суммарно отсидев в колонии строгого режима 5 лет. 

10 легенд – это 10 спектаклей, которые образуют четырёхчасовое полотно. Масштабное, как шоу всё той же Леди Гага. Пережить это немецкой публике не всегда удаётся. Приходилось видеть, как даже за 15 минут до окончания спектакля люди выбегали из зала. Шутка ли – отсидеть 4 часа в нагретом под немецким Sonne ангаре бывшего металлургического завода. 

Для меня вообще было загадкой, как немецкая публика, которой, кстати, было достаточно много, согласилась приехать на спектакль про условного ноунейма, да ещё и на такую площадку. Неподкупная и кристально честная Deutsche Welle телеграфировала, что все билеты были распроданы сильно заранее. Кто я такой, чтобы не верить? Но зашёл на сайт, чтобы убедиться: на мой же показ ещё были места, а на показ следующего дня – свободны ползала. 

Впрочем, у СМИ свои – legende. 

Сергей Параджанов в советские годы был голосом малых народов. Вопреки всеобъемлющей, всепоглощающей, уравнивающей культуре Союза нерушимого, этот невысокий армянин, родившийся в Грузии, учившийся в Москве и работавший преимущественно в Ереване и Киеве в своих фильмах создаёт калейдоскоп из цветных стёклышек, статичных кадров, прекрасных, как картины, но презревших логику монтажа и повествования. Такими же свои легенды делает и Кирилл Серебренников. 

И, как говорится, нет повода не остановиться на каждой новелле, так что настраивайтесь на долгое, неповоротливое чтиво.

В пьесе, которую написал Серебренников, у Параджанова много имён. Вернее, ни одного. Он – человек, поэт, продавец, шут, певец и так далее. Именно поэтому и играют его все, а некоторые не по разу.

Легенда первая о мертвецах. На самом деле, – о живых воспоминаниях. Ведь Серебренников начал с конца. История о кладбище, которое снесли, чтобы построить парк культуры и отдыха, и о ставших бездомными мёртвых собрана из отрывков последней неоконченной ленты Параджанова “Исповедь” 1990 года. Режиссёр, болеющий раком, фильм дособрать не успел. А там – папа, мама в шубе, мокнущая под дождём, еврей дядя Миша, всё детство режиссёра.

Серебренников символично предлагает главному герою проститься со всем, похоронить прошлое с первой влюблённостью, с постыдной вечеринкой и неприятием собственного тела – не под плинтусом, а под ковром. 

Мальчик под ковром – волшебный образ из фильма “Цвет граната”. Именно там, в другом мире, спрятавшись ото всех, можно встретить и родителей, и всех тех, кого уже нет, и закружиться в жизнеутверждающем макабре. 

Правда, спрятаться от реального мира не так просто. И через фигуру Параджанова просвечивает современная проблематика.

Легенда про портрет инфанты Маргариты, хранящийся в киевском музее, написана легко и по-эстетски. У картины экскурсовод скучно читает свой текст. А художники – от Дюрера до Делакруа – собирают пол из дощечек. И попутно спорят. Веласкес вовсю пытается доказать, что это его работа. На самом деле, нет. 

Иноагент Никита Кукушкин, о чьём статусе невозможно молчать, чтобы потом самому не спрашивать: “Кукушка-кукушка, сколько мне осталось?” – создал один из ярчайших образов в спектакле – инфанты Маргариты. Для артиста, который в спектаклях Серебренникова твёрдо стоит на четырёх лапах цепного пса Гоголь-центра, пусть и с неприкрытым тылом, двуногий травестийный образ – это как будто что-то новенькое. 

Правда, уже в следующей новелле артист и иноагент возвращается к родной стихии. Тут продавец пытается впарить покупателю русского артиста. Русский артист и иноагент демонстрирует чудеса покладистости: может и немецкий выучить, может ноги в кровь разбить, а может – и собачкой полаять. Вот только никому это не нужно.

Кстати про артистов. Наших и ненаших. Бродячая труппа Гоголь-центра, теперь оформившаяся в компанию KIRILL AND FRIENDS, на фоне европейских коллег смотрится очень бодренько. Средний Филипп Авдеев вырос. Хоть в его работах по-прежнему больше перформанса, чем театра. Три золотых голоса Серебренникова – Один Байрон, Гурген Цатурян и Светлана Мамрешева, – вообще, смотрятся в драматическом спектакле приглашёнными поп-звёздами, способными одновременно петь, прыгая из октавы в октаву, жонглировать кабачками, менять сложносочиненные наряды и выдавать сложноподчинённые эмоции.

Из немецких артистов – местная звезда Карин Нойхаузер, несмотря на невыносимый темп, работает на подстройке с российскими артистами: скачет, играет, переодевается. Ей на секундочку – 69 лет. Но чёрная металлургия на сцене рождает философский камень после: за бокалом вина в полночь, после четырёх часов пахоты она ещё способна шутить. 

Вернёмся к спектаклю. В противовес легенде про продажу русского артиста во второй пятёрке новелл показан момент, как Лиля Брик продаёт коллекционеру всё, вплоть до легендарной пыли со шляпки, чтобы домтать Параджанова из тюрьмы. И коллекционер покупает. Потому что она – legende. 

Серебренников, много работающий в музыкальном театре, и часть легенд превратил чуть ли не в мюзиклы. Так в одной из сцен артист блаженно поёт “Hallelujah”, а все остальные загадывают желания и вешают на дерево ленточки, как на острове Ольхон. Когда ленточки заканчиваются, на свои желания толпа разрывает и музыканта. Метафора сколь проста, столь и изящна. А главное – всем весело. Amen!

Ещё одна мощная сцена – легенда о двух визирях. Красный визирь советует Параджанову помалкивать, чёрный – всё внимательно слушает. А из-за сцены появляется гигантская голова: глаза на выкате, острые зубы стучат, пар из ушей валит, а во лбу – звезда горит. Карикатурный режим в этом мало приятном лице очень похож на тот, что изобразил в “Трёх толстяках” Андрей Могучий. В последней части трилогии пионеры с радостью бы отправились по завету Раневской, но у них одна дорога – в гигантский рот Сталина со стальными зубами.

Эта легенда заканчивается легендарным хулиганством, о котором Параджанов знал всё. Режиссёр мажет краской руки, ноги, жопу и рисует ими портрет кровавого режима.

Сумасшедший по меркам современного европейского театра хрон, на мой взгляд, можно было бы отрегулировать, убрав пару сцен. Например, пятая легенда - про короля Лира. Серебренников ставит то, что не смог в своё время поставить Параджанов на сцене театра на Таганке. От шекспировской пьесы, по задумке советского режиссёра, здесь остаются 2 персонажа – король и шут. Есть ещё тень и слепой народ-Глостер.

Слабое место именно этой сценки – в совершенно нехудожественной откровенности. Шут говорит с диктатором. Вернее, всячески его обзывает, колошматит, как это было принято делать в кукольных площадных театрах Средневековья, где дурной правитель в картонном или тряпочном виде мог наконец-то получить тумаков за все свои злодеяния. Но здесь на сцене живой артист. 

Да и диктатор как будто угадывается с первого раза. Хотя артист и иноагент на это мне заметил, что упомянутое шутом трижды переписывание конституции отнесено на счёт… Уго Чавеса. Теперь живите с этим. 

При всей красоте и вариативности финала для меня он оказался немного вымученным. Словно Кирилл Серебренников уже закончил работать над спектаклем, но у него в рукаве осталось ещё 15 козырей. И вот он методично выкладывает их на сцену. Одна яркая сцена сменяется другой, пока Карин Нойхаузер в образе Параджанова наконец не сметёт горящей метлой со сцены – легендарную пыль.