Купить закладку Лирика Сайгон
Купить закладку Лирика СайгонКупить закладку Лирика Сайгон
• • • • • • • • • • • • • • • • •
Купить закладку Лирика Сайгон
• • • • • • • • • • • • • • • • •
Гарантии ❗ Качество ❗ Отзывы покупателей ❗
• • • • • • • • • • • • • • • • •
👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇
Наши контакты:
▶️▶️▶️ (НАПИСАТЬ ОПЕРАТОРУ В ТЕЛЕГРАМ)️ ◀️◀️◀️
👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆
• • • • • • • • • • • • • • • • •
🚩 ИСПОЛЬЗУЙТЕ ВПН (VPN), ЕСЛИ ССЫЛКА НЕ ОТКРЫВАЕТСЯ!
🚩 В Телеграм переходить только по ссылке что выше! В поиске тг фейки!
• • • • • • • • • • • • • • • • •
Современная литература URSS - купить в Москве по выгодным ценам на Мегамаркет! ✓ Скидки за бонусы от СберСпасибо. ✓ Реальные отзывы покупателей.
Купить закладку Лирика Сайгон
Поделиться 'Юлия Валиева. Это значит лишь то, что значит. Публикация Т. Выход этой книги ознаменовался явлением «сайгонавтов» городу и миру! Это около пятисот человек. Ничто, как видно, не забыто! Цветные вкладки к текстам Юлии Валиевой «Это значит лишь то, что значит». Вспоминали поэтов Бориса Куприянова ныне протоиерей и неуловимого Виктора Ширали. Что вызвало бурные аплодисменты «сайгонавтов». Так, не показался в году интересным сюжет с Сергеем Курёхиным или с французским министром Мишелем Пантоном. Но время всё расставило на свои места. К моменту закрытия официальной части прибыл Виктор Колесников, иначе Колесо, и спел в микрофон песню. Каждый унёс с собой книгу в восемьсот страниц, на ходу просматривая страницы о себе. Сто пятьдесят авторов воспоминаний получили её в знак благодарности за участие, остальным пришлось купить за тысячу рублей. Сейчас её тираж всего пятьсот экземпляров. Опрошены все главные свидетели, включено и описано всё, что было сделано предшественниками по этой теме, со всем научным аппаратом в приложении. В этой книге, при всей информационной насыщенности, — жизнь бьёт ключом. Ей мы и предоставляем слово в качестве званого гостя нашего альманаха. Бабушка тоже преподавала — музыку. Она умерла, когда мне было три года. Фамилия у меня от отца, он был родом из Мартука, это Казахстан. Бабушка по отцу владела персидским языком и другими восточными языками. Этим он её, наверное, и покорил… Но они рано расстались, потому что отец был любителем выпить. Когда я родилась, он сказал, что уходит из школы и будет меня нянчить. Годика в три он научил меня игре в покер и в шахматы. Дед рассказывал мне бесконечные истории. Он сочинял с ходу, все его истории были про меня и начинались так: «И вот Ю отправилась в путешествие…» Каждый день было новое путешествие, с большими авантюрами. Я помню себя ещё в коляске. Может, это глупо прозвучит, но помню своё первое ощущение в жизни — это тошнота. Я помню, как лежу в коляске, как она качается и насколько это неприятно. То ли мир тошнило от меня, то ли меня от мира. Было начало зимы. Меня вынесли на улицу и поставили на ноги. Я была её целью, и её природная мощь развивала фатальную силу. Мне не устоять, и я покорно оседаю в сугроб. Собственные же тексты появились ещё в детсадовском возрасте. Первое стихотворение я сочинила летом, у родственников на даче. На «тихий час» меня оставили одну, а поскольку я никогда не спала, то слушала радио — звучали томные романсы в исполнении Анны Герман. Я сочинила нечто такое же любовно-томительное, в драматической манере. Например, что я — гвоздь в стене. Потом мне казалось, что я лампочка. Как ограниченно её существование! Процесс отождествления себя с чем-то или собственной идентификации затягивал. Я приходила в детский сад и называла себя Катей. Под именем Кати я «продержалась» две недели, пока меня не «раскусили». Я «подправила» и некоторые биографические детали: так, я всем говорила, что у меня мама повар, хотя она была инженером, и строила планы на будущее — убежать с бродячим цирком. И вот так я жила, пока меня не вывели на чистую воду. Мамой я тоже себя никогда не ощущала. Мы с сыном, скорее, друзья, хотя знаки почитания, конечно, есть. Очень много мне дал клуб «Дерзание». Я ходила в кружок поэзии к Нине Алексеевне Князевой. Часто занятия проходили за её рассказами. Она пересказывала нам скандинавские мифы и многое из классики. Но не просто сюжетную канву. Она подавала события от лица какого-нибудь персонажа, например, «Войну и мир» — от лица княгини Марьи. Нина Алексеевна приносила нам кофе из «Сайгона» в термосе, винегретик из «Гастрита». И всегда чувствовала, кому что нужно. Во-вторых, действительно не знала, как оно пишется. Реформа не была произведена. Ведь правописание отражает этимологию слова. Время «Сайгона» для меня пришлось на школьные годы, девятые- десятые классы Это было время чтения. Дело в том, что к окончанию восьмого класса уровень моего образования желал лучшего. Я училась на Охте, в школе-восьмилетке, созданной для детей из заводских семей, дальше ликбеза дело не шло. Благодаря «Сайгону» я узнала, что есть «Академкнига» на Литейном. Так постепенно пошло увлечение восточной философией. Когда я окончила школу, то поступать не стала, а уехала с хиппи на Гаую, под Ригой, и в путешествиях провела всё лето. И до сих пор я иногда жалею, что не стала заниматься медициной. Я как-то всё время ощущаю, что занимаюсь чем-то не тем. Но уже поздно метаться. К тому моменту у меня родился сын, Пётр. В университет я поступила… с восьмого раза, дальше сочинения дело не шло. В университете я занялась обэриутами. Тогда, в конце х, они ещё были мало исследованы, а это манило. Впервые я прочитала Хармса ещё в сайгоновские времена. У моего друга детства Димы Вострова хранился огромный самиздатовский том с перепечатками Хармса, толщиной в пол- метра. Он использовался в качестве пуфика — для конспирации. Этот вопрос меня мучил ещё в детстве, когда мне читали Пушкина. Я его не могла воспринять. Вот Лермонтов, романтики, символисты — это всё было моё. У Пушкина меня раздражал случайный, как мне казалось, элемент текста: подружка — где же кружка… Что это за бессмысленная рифма, которая подбирается только по звуковому подобию, и вот так движется сюжет? Бытовая трактовка бессмыслицы: чепуха, чушь и т. Есть такие тексты, как говорили обэриуты, похожие на иероглиф. И с помощью этого слова «иероглиф» они и пытались объяснить поэзию Введенского. Также в прозе меня интересует минимализм и та область, в которой фикциональное и документальное трудноразличимо. Я сейчас мало читаю философской литературы. Но привело это к тому, что он стал, наоборот, бояться всего: стал бояться мира, себя, окружающих, и сломался на этом пути, заболел и сейчас прикован к постели. И его пример мне показал, что когда книжное знание становится искусственным путём, лучше отойти от него, больше доверять себе и обстоятельствам, которые тоже не случайны. Красное платье, грязная скатерть, бронзовый куст. Люди витают над кромкою моря. Море густое блестит. Красное платье морем залито. Красная грудь в облаке мятом видима чуть. Люди гуляют в облаке длинном чинно и грустно. За руки взялись, в море вступили чинно и грустно. Красное платье в брызгах. Песчинки липнут к подолу. За руки взявшись, облако двигаем головами. Красные груди в белых песчинках еле заметны. Грязное море каждое слово глушит волною. Мы за столами, люди гуляют чинно и грустно. Красное платье где-то мелькнуло старым испугом. Так вышел как дождь безудержный — и сразу оземь. Сумку из дверей не вытащить — застряла в кустах оттаявших и бодрых. Скрип медяка о грязное стекло киоска, и — сизый выдох в вянущие флаги. Так просто — выйти из квартиры спящей, заляпанной разлившимся рассветом, и сытому толкать телегу в гору, разбить кувшин и — выбежать из комнаты, тащиться вдаль с расколотым сосудом. Он вышел, сумку вытащил, устало дёрнулся, перешагнул качающийся флаг в блестящей луже. Так выйдя из — едва вошёл и снова услышал голос — протянул ответ. В ответе ль ты, стареющий мой друг, что ты потеешь, вянешь при лобзании, во сне кричишь, ругаешь грязно кинематограф, запах изо рта, парад камней, названия журналов. Ты ль виноват, что утром спать так сладко. И женщина с косой, и Геродот, кровать по качеству вторая — всё не важно, пока не выльется положенная чаша существований. Так вот, пока ты спишь, я сад камней гранитных посещаю. Парад камней, зелёных хохолков, этрусских ваз… Кто он? Кто — я? Ты эллин или сакс? В разгадке имени — чистилище умов. Кто ты теперь, мой друг: Иван, Андрей, Иосиф, Саваоф? И лист травы, огубленность цветка. Разгадку кто ответил на лету, просвиристел, шепнул, перст приложил ко лбу? Быть может, я твою прозрачность пью из толстого гранёного стакана, по три рубля берёзовый сочок. Сочился ты, был толст, обвисла плоть, как у китайской породы кобеля. Бюст Маркса или Макса Волошина — и твой, их — алебастр, твой — белый цвет оргазма, уверенность земного обладания — и абсолют, до полного слияния с землёй. И ты в ногах чугунной спишь Тоски темна лицом, грудь в ссадинах от краски , свербит в носу от влаги погребной. Я тоже здесь. Подняв ладони свету, Разглядываю, — можно спать спокойно, но взгляд от них не в силах отвести. Виновен ль ты, что мрамор сна порой так притягателен?.. В ответе ль ты? Сверкает красный мрамор. Гладкость окаменевшего лица озарилась. Изменилось попадание света на стол. Даже окаменелости лица живо смотрелись над столом. Длинноты не расстраивали общего молчания. Так можно было сидеть и гладить кота, покуда он весь не вылиняет. Но звучание изменилось. Мычание и сопение нарастало, вылилось в общий топот, приплясывание под столом, передвигались стаканы, окурки переходили из одних рук в другие. И тут чихание столь оживило их, один за другим они приподнимались, сгибались вчетверо, глаза и брови приобретали живость. Рты вбирали в себя побольше воздуха. И до того дошло дело, что разбрелись все по разным углам, заурчали двери, зарычала собака. Лицо целовали кому не лень. Оно подымало брови при каждом давлении на него. Гладкость окаменевшего лица изменилась. Утро ли наступило, вечер ли наступил, кот ли лбом зацепил портьеру? За ужином выпить стакан сухого, привыкнув к долгому зною, молчанию, отсутствию дел, журналов, работы. Уши забило чавканьем ветра; обкусанные сосны, потёртые лиственницы, кусты малины с обглоданным боком, грибы разбросаны ногами кверху, — усталое журчание природы: попускать ветры, встрепенуть фаллы. Опять вечер. Пристукни мух, разлей остаток. Ни жутко, ни сладко. Не писать, не плакать. Просто остаться сидеть на стуле. Не смотреть, не слушать, не засыпать, не кашлять. Сойти на нет, не дышать. Не рухнуть — бесследно кануть. В окрестностях хозяйского двора резвится дым. Циновка у порога похожа на свернувшегося пса, рыжебородого и тощего бродягу, такой покорно смотрит на тебя почти что доверительно раскроет пасть, зевнув, защёлкнет комара, замрёт, отфыркиваясь, и свернётся снова, рогулькою уложит грязный хвост и станет вточь что рыжая циновка. В окрестностях хозяйского двора разгуливают дачницы в халатах, кто с вёдрами, кто с мисками в руках. Девчонка — кошку, матушка — бельё несут, прижав, и вместе опускают на жёсткую короткую траву. На лицах дым размытых размышлений. Угрюмый взгляд. Жара да полдень выпячивают запахи из кухонь, где стол покрыт затёртою клеёнкой, ведро для выбросов да газовый баллон, краснеющее пугало у стенки, с простым, но тошнотворным словом «газ». Там рыба жарится, там тушится капуста. Дорога свой пускает жёлтый пар. В окрестностях хозяйского двора и слышимый и зримый проносится зевок. Чаёк с рогаликом, ириски, водка с хлебом, уютные без абажура лампы на чёрном проводе, — жужжащий кулачок. Заслонен двор — и вечность заслонилась покрашенным, в разводах потолком, салатными обоями, халатом, сандалиями, чугунным утюгом. Воз тягостный и необъятный оставлен за окном. Затоптанный хозяйский двор пустует. Июльская испарина и мухи. Мы на веранде. Стол высохший, рыгающий клопами, направо стул, налево — щель в стене. Полёживая на диване, в неё разглядывать приятно хозяйских кур. Как косточка от вишни так и сяк скользит во рту, так сказанное слово ползёт по полу, ромбикам окна. Блаженно отдыхают ноги, ступни пускают дух. Вот-вот накроет сон. Но мухи, ударяясь о стекло, отскакивают, задевают щёки, то по плечу скользнут, то по руке, не высунуть лица из-под подстилки. Вот если бы домой! Ты встал? Мы едем! Что за гадость-мухи! Нас трое за столом. Надломлен каравай, распаренный картофель на клеёнку сброшен. Поди сюда, дитя. Мы вместе пропоём «Прощай, прощай» непережитой ночи. Исчезнуть просто — второпях, без лжи, без счастья, без жилья, без денег, бесследно — раз из кресла, и ищи слова и слёзы напоследок. Как выпито до донца молоко, так каравай расплющенный разделен. Заплачем о себе и вместе на дворе пробудем, прокемарим, пропотеем. Над домом радуга, извечный полукруг, концы в земле, концы на небе, в кровле? Не спи, не спи, нас разлучить легко. Как оживить бумажечки листов и рвать потом желтеющие клочья. Летний сезон в Петербург пригоняет оркестры широкогрудых бродяг, краснолицых любимцев Перова. Костылём потрясают, гомерически свищут ноздрями, денег требуют в шапку. А под вечер бегут через Невский, словно вброд переходят сливную канаву. Нет желания встретиться взглядом, каков он, не знаю. Пусть себе убегают бродяги и пьют в подворотне. Летний сезон в Петербург пригоняет баптистов, одиноких слепых, чахлогрудых, но статной осанки. Никогда озорного, никогда разомлевшего в счастье, никогда со стыдливым румянцем лица не увижу, ни под руку, ни строем, ни взявшись за бёдра друг друга, ни дающих пощёчину, ни монету просящим на блюдо. Надвигаются хмуро, и рот наведён тетивою. Летний сезон в Петербург пригоняет рыбёшек, похотливых немых, белогрудых служителей слова. Выдыхают округлости. Палец втыкается в лоно непорочной густой тишины. Нарушает покойность. Запрещённый не пальцем! Окупает бесстыдство и глаз неприкрытую наглость. Летний сезон в Петербург пригоняет монеты, гостей тонкогрудых, незванных, нежданных, нечаянных, блудных, За россыпью гречи, над томом могучим нагрудным, привстав с унитаза, победно ревущего в спину, под тяжестью липкого, в пятки текущего дыма кричат и бормочат, слюну извергают бесчинно, кряхтят и зевают, лысеют, тоскуют и стынут. Летний сезон в Петербург пригоняет…. Ты обнимаешь тело или снег? Поверхность прикасание пронзает, И тает очевидность бытия. Десятки глаз расставлены поймать Смысл ускользающий, Уловку размягченья. Ты здесь. Я наблюдаю за тобой. Сыпучие детали интерьера Сачок рассудка еле-еле держит, Пока от смеха все не рассыпает. Позволить смеху сотрясать желудок. Визжать, вдвоём сгибаясь от ударов его взрывной волны Среди цветочков красных одеяла. Ты комнату листаешь, как журнал. Я проникаю в здания сердец. Ночные мотыльки толпятся у окна и шелестят. И это беспокоит. Войти в тебя. И, выйдя из себя, Вдвоём покинуть переходы формы. Оставить двойственность на долю тел и слов. Но «здесь» забыла, что же означает. Десятки глаз расставлены поймать Смысл ускользающий. Уловку размягченья. Ты комнату листаешь как журнал. Ночные мотыльки толпятся у стекла. И шелестят. Ты обнимаешь тело или снег. Поверхность прикасания пронзает. И тает очевидность бытия. Вдвоём сгибаясь. Среди цветочков красных одеяла. Оставить двойственность на долю слов и тел. Сыпучие детали интерьера Сачок рассудка еле-еле держит. Пока от смеха все не рассыпает. Десятки глаз расставлены поймать Смысл ускользающий, Уловки размягченья. Это было ужасно глупо. Мы прилетели в Петербург в воскресенье в восемь утра. Единственное желание — выпить кефира. И ни копейки. После нежного турецкого зелёного чесночного майонеза я вытягиваю руки по направлению к крану, Пима зажигает газ, громыхает железом. Его паузы выворачивают наизнанку желудочную тишь. Пима листает записную книжку. Липы цветут. А… Ну давай. Распутывайся и звони. И ты, привет. Всё, до встречи! Ну и запах! Из окна тянет котлетами. Я тоже ложусь на тахту. Жёлтые квадраты лезут из окна. Я сплю на жёлтом квадрате, жёлтый квадрат укрывает поясницу, мне снится продавщица яиц, что я покупаю два яйца, кладу их в карманы и боюсь раздавить. Умерла Саша». Я бегу вместе с ним. На дачном дворе лежит в жёлобе для воды Саша: «Я шла, меня позвали, взяли за руку. Просочился яд». По-моему, это ученик. Мой ученик — важная персона, крупный, с глазами добрыми- добрыми, голубыми. Мне нравится его учить, потому что он вопросов не задаёт, потом он неоднозначен: то «да», то «нет». Единственно, я не знаю, в какое время дня я освобожусь. Сто долларов в день Вас устроит? Почему все время я? Я не хочу добывать деньги на кефир! Я хочу, может быть, плавать в тёплых или прохладных швейцарских озёрах, или хоть в Шувалово. Но ни о чём не думать, никого не учить, не рыться в бумажках! Включи комп. Ты что, будешь печатать? Вы могли бы поехать с мужем. Пять дней. Конечно, гостиница, билеты, расходы за счет фирмы. Пима тянет смычок, он грозно хмурит брови, показывая глазами на микрофон. Телефон звонит. Мы улетаем из Петербурга чуть раньше — в 8. В самолёте Пима идёт в душ. Нас кормят ромштексами, острым салатом, копчёной колбасой. Там маленькая бутылочка с кефиром. Часов через шесть мы плывём на катерке по швейцарской реке. Катерок освобождается от сдерживающего устройства, покачивается на стартовой стоянке. Пима останавливает катер. Моряк онемело смотрит под стол. Серьга в виде тюльпана матово блестит. Мы чокаемся. Хотя, я смотрю, везде одно и то же. Никому это не надо. Разжижение мозгов. Говорят о музыке, а слушают сладкую мочу». Спустя час мы едем на машине к моряку на студию. Кишку крутит, — вполголоса замечаю я. Моряк и Пима тянут смычки, не глядя друг на друга. Очень трудно музыканту. У тебя свой ансамбль? Тут Пима развернулся: «Да, свой ансамбль, но вот с точкой проблема и выступаем раз в месяц. Вот если бы такой парень приехал, договорились бы, сыграли! Я очень хочу приехать, будет отпуск, накоплю! Мы заночевали в студии. На утро моряк отвёз нас к нашему катеру. У Юли встреча в два часа. Представляешь, у неё есть ученик…» Я не дала Пиме развить мысль, нажала на красную кнопку, катер бросило вперёд. У воды был составлен цветочный лабиринт. Зачем он говорит это мне? Что за доверие такое? Может, я коммунистка? Или пацифистка? Я, действительно, пацифистка. Вот что делают деньги! Мы ещё раз свернули. Простите за просьбу, но если бы вам удалось занять внимание вон того человека в сером пиджаке. Я поправила сумочку, открыла достать карандаш. Отличная идея! Ждали часа, думаю. Я серьёзно, возьмите себе, не пожалеете, ваша кошка перестанет скучать. Он уходит в толпу людей в пиджаках и людей в платках. Пима, скучая, стоит у воды. Ученик деловито отвечает. Ты же знаешь, я в этом не разбираюсь. Ну что, по йогурту? А парень ничего играет, хотя, конечно, расслабленно. Ничего, к нам приедет — у него мозги станут на место. Мне нужна была справка, что я «creature». Без неё меня не выпускали из страны. Чёрный полицейский раздувал щёки и поглаживал ладонью стол. Потом предъявил репродукцию Матисса и спросил, на каком языке говорят в Египте. Мы потренировались в таблице умножения, перевели Фаренгейта в Цельсия, установили авторство «Одиссеи», и всё для того, чтобы задать мне тот же вопрос. И я повторила, что в Лос-Анджелесе я — креатура, что меня пригласил ученик, полицейский — Рой Хаммер. В России он мечтал о полиции и вставлял в любой диалог «Shut up, cop», закончил компьютерные курсы и сразу получил место полицейского, даже не умея стрелять. Он позвал меня в Америку, потому что понимал, что для препа самое важное — быть в форме. И совершенствоваться. Это было в августе. В Лос-Анджелесе — гигиена правонарушений. Он нужен для работы. Его пьют только полицейские. Хорошие деньги. И увидишь, что полиция Лос-Анджелеса — это не старое дерьмо, это — технологии! Нет пистолетов! Даже по морде не дают. Не веришь? Тут всё честно: не толстозадый дядя, а компьютерный анализ показывает, кто на что способен и ещё пара проб. Ты всё меряешь на старый лад. Кал, наверное, ещё проверяют в больницах. Если понос, — Рой хитро посмотрел на меня. Ничего разрушительного для психики! Даже интересно. Я вздохнула, и мы вошли. Вот, иди туда, в бар. И со спины его уши казались ракушками-рапанами или сигнальными огнями и приветливо светились над плечами. На экране появились бабочки, муравьи, рыбы, олени. В наушниках был сплошной треск. Девушка заглянула в окошко, и я показала ей на наушники, развела руками, чтобы дать понять, что ничего не слышно. Я решила, что так и надо, съела кусок шоколада, выпила сок. В наушниках шипело и чмокало. Вот, собственно, и всё. Так прошло минут сорок. Девушка открыла кабинку, я вышла. Мы отъехали от спецотдела, и Рой продолжил: «Когда я первый раз проходил тест, от воплей монстров мурашки были, wow какие! Не верится, что ты такая хладнокровная! У препов с нервишками ОК не бывает. Фильм-то, правда, — жуть! На следующее утро почтальон вручил мне голубой конверт. Фамилия тестировавшегося: Юля Ли Дата вступительного теста: —08—09 Вид теста: entrance police test PC 5 Результат: c r e a t u r e. В общем, и то, и другое неплохо. Для тебя. В — баксов в неделю, С — Д — наклеивать марки, а Е — когда на тебя работают санитарки. Как тебе объяснить… Типа «круто» или «фигня» по-русски. Креатура значит «круто». Считай, тысяча баксов твои. Вообще, это дьявольское ухищрение. Вроде растений, но не растения. Каждый коп перед работой выпивает не меньше стакана этого дерьма. Прыснешь в помещении, где находится террорист или насильник, — и он нейтрализован — психически. Что ты смеёшься? Рой, ты меня втянул в какую-то дрянь. Мы прокатились, зашли в мексиканский ресторан, выпили текилы, и мало-помалу настроение поднялось. Прошла неделя, а из полиции не звонили. Ещё неделя — ничего. В тот вечер по телевизору шёл чемпионат по фигурному катанию. Наши заняли первые места. Соковыжималка готовила апельсиновый сок, мы ели мороженое. Рой снял трубку. Разговор был короткий: готова ли я приступить к работе? Естественно, я ответила, что готова и с радостью. Через полчаса мы катились к западным рубежам города. Комментариев по дороге не делали. И я вопросов не задавала. На раскалённом тротуаре поблескивала банка из-под кока-колы. Копы в броне вышагивали взад и вперёд через площадь. В это время из бесцветных стеклянных дверей вышли двое в синей спецодежде. Я решила, уж не знаю почему, — инкассаторы. Один — лысый, с автоматом, другой убирал в кобуру пистолет. Он был маленький и лучистый. А ведь действительно, Соков! Про пистолет забыл, машет им, чтоб привлечь внимание. Я думаю, у вас здесь, в Америке, скрывают информацию. Рация у Сокова была хоть куда. Спецоборудование, ясное дело. Сказали: «полчаса». А у нас минут семь прошло, от силы. Ну что, — Соков улыбался и говорил нараспев, — есть у нас две минуты навести шороху на фабрике мозговых ускорителей. Рация была включена на полную громкость. И экстренный выпуск новостей. Снова новости из Лос- Анджелеса. Личность заложницы устанавливается. Съезд с шоссе, правый поворот. Ворота без опознавательных знаков. Автоматчики в разноцветных шортах и кепках. Словно заранее знали, что мы подъезжаем, рапортуют, т. И тут до меня доходит: заложница — это я! И круглый этот недоросток не Соков вовсе, а какой-то всем известный психопат Скунс. Возомнил себя чёрте кем и грохнул без малого сотню. Надо хоть теперь не сплоховать. Но хотелось всё же уточнить:. Я людей убиваю, — он весь сиял. Потом не оторвёшься. Тут ворота открыли, и мы въехали на территорию базы. Вышли из машины, Соков и лысый — при оружии. Меня подхватили под руки, словно прогуливаемся. Не любят они грызунов в Америке. И зубы чистят пульверизатором. Соков, похоже, начинал нервничать. Самых умных отбирают у них в университетах, в Принстонах всяких, здесь сканируют и заряжают водичку их флюидами, чтоб дурачки запах зелёных различали и вовремя приходили к дантисту. А мы им сейчас скунса-умника дадим. Молчаливый напарник Сокова сжимал руль вагонетки, и лицо у него было серьёзное и упрямое, словно он был лётчик-испытатель. Вот так всё и случилось. Запечатлелся лучистый соковский мозг в американском генофонде. Новые полицейские технологии. Успели внедрить. Потом оказалось, что он и на самом деле «с приветом», гений из Силиконовой долины. В новостях прозвучало, что международный террорист уничтожен. В общем, проведённая операция способствовала разрежению атмосферы недоверия между странами. Собственно, это всё. Они не хотят меня выпускать из страны. Я не сомневаюсь, всё разъяснится. Обычные формальности — удостовериться, кто Вы. Юлия Валиева. Перейти к содержимому Поделиться 'Юлия Валиева. Предыдущая запись: Назад Софья Минаева. Следующая запись Далее Александр Иванченко. Атомная жизнь.
Читать онлайн книгу «От Сайгона до Треугольника (сборник)» полностью, на сайте или через приложение Литрес: Читай и Слушай. Книга правообладателя.
Лирику Санторини Греция купить
Купить закладку Лирика Сайгон
Хайдарабад купить Гашиш закладки
Купить закладку Лирика Сайгон
Купить Марки LSD Первоуральск закладкой
Крохотки и не только Оглавление. 1. Мои первые шаги в науку. 2. Еще один взгляд на проблему разводов. 3. А не придурок ли ты?
Купить Трамадол Йонъин закладкой
Купить закладку Лирика Сайгон
Кокаин бесплатные пробы Красновишерск
Хо Ши Мин (вьетн. Hồ Chí Minh, тьы-ном 胡志明, Хо Ти Минь); настоящие имена: Нгуен Шинь Кунг, Нгуен Тат Тхань; псевдонимы: «Нгуен Ай Куок», «Ли Цюй».
Купить закладку Лирика Сайгон
Купить закладку Лирика Сайгон
Купить закладку Лирика Сайгон
Гашиш купить наркотик Заальбах-Хинтерглемм