Купить морфий Железноводск

______________

✅ ️Наши контакты (Telegram):✅ ️

✅ ️ ▲ ✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ✅ ️

______________

Список наркотиков и психотропных веществ

Купить морфий Железноводск

Гость - режиссер, засл. И раз уж это интервью у нас первое, мы решили вспомнить историю отношений Роберта Стуруа и театра под руководством Александра Калягина, а заодно выяснили, чем грузинский артист отличается от русского, как пить чай по-товстоноговски и почему к началу лета к нам приедет «Ревизор». Как вы познакомились с Александром Александровичем Калягиным? Особенно сильное впечатление на меня произвела картина Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино». Познакомиться с Александром Александровичем я даже не мечтал. Мы встретились дома у нашей общей знакомой, турецкого театроведа. Я ставил спектакли в Турции, поэтому мы были знакомы. Она пригласила меня в гости, где я и встретился с Калягиным и его женой в первый раз. С Давидом Яковлевичем я познакомился у себя в доме. Он приехал в Тбилиси вместе с его ближайшим другом Виктором Новиковым. Я устроил застолье, и они пришли ко мне в гости. Они были еще неопытны в питии вина, и поэтому очень напились. Они, как все россияне, думают, что вино — это не алкоголь, пьют и неожиданно оказываются еще пьянее, чем от водки. Давидом Яковлевичем приключилось именно это. Именно так мы познакомились и подружились. Мы очень давно знакомы. Мне позвонил Александр Калягин и сказал: «Приезжай, что-нибудь поставишь». Театр тогда только начинался. Ему, может быть, года три было. Последний спектакль о Ленине, думаю, поставил я. Я приехал, посмотрел, ужаснулся и уехал. Зал на Арбате вас испугал? Я тогда был моложе, с амбициями, не хотел идти на компромиссы. Но Калягин как актер мне всегда очень нравился, очень. Я считал, что ему необходим режиссер. Почему именно эту пьесу? Я испытал ее на себе в первый раз когда я был в классе седьмом или восьмом. Было два запоминающихся эпизода. Мы поехали отдыхать в Железноводск. Я был единственным мужчиной. Поехала моя мама, бабушка, бабушкина сестра, тетя и две мои сестры: двоюродная и родная. И тогда я перенес сильный удар. Мы поехали в дом-музей Лермонтова и на место его дуэли, ждали на станции поезд. Сестры, которые младше меня на три года, захотели мороженое. Взрослые сказали, что кончились деньги, и они не могут купить нам пломбир, только молочное. Мы подошли к продавщице, и она сказала, что молочного нет, есть только пломбир. В это время подошел солдат, и ему продавщица дала молочное мороженое. Одна из моих бабушек начала спрашивать, почему с нами так обошлись. Следующий эпизод у меня выпал из памяти, и я уже не помню точно, почему вся эта публика, которая ждала поезда, вдруг начала на нас кричать. Солдат тоже кричал, что он жил в Грузии, что там все аферисты, продают лавровые листья. Этот случай произвел на меня сильное впечатление. Как я смог утихомирить толпу? У этого солдата, который гадости говорил, был комсомольский значок. Я ему говорю: «Как тебе не стыдно? И ты комсомолец? Это, видимо, их немножко отрезвило. Когда мы сели в поезд, я весь дрожал, а все нам улыбались, как будто ничего не случилось. И был еще второй случай. В Железноводске была Железная гора, и мы ее обходили по тропе здоровья, я и две мои сестры. Рядом стояли ребята. Они начали бросать в нас камни и кричать: «Грузины! Я когда-то рассказал эту историю на радио «Свобода», но в эфир ее не пустили. Я давал это интервью как раз когда распадался Союз. Я говорил, что все это было шито белыми нитками, людей собрали вместе силой. Мы и программку составили особым образом: там были высказывания великих людей о других нациях. Я считал, что о ксенофобии надо говорить, а не молчать. Как будто мы больны раком, но обманываем себя, что сможем вылечиться сами. Надо говорить, поставить диагноз, принять, что это у тебя есть. Мне кажется, это один из неплохих моих спектаклей, но в Шекспире очень важна актерская ансамблевость. Насколько это было сложно? Тем более что все актеры были очень молодые. Скворцов играл какого-то мелкого служащего. Хотя он уже в Москве в небольших театрах сделал себе имя: сыграл Обломова и так далее. Как выбрать еще неизвестных вам актеров в спектакль по Шекспиру? Я рассказывал, как задуман тот или ной образ, и мне советовали. Я не мог экзаменовать их, устраивать кастинг, после которого все равно ничего не понятно. Он мне очень симпатичен как артист, и он очень необычная яркая личность. Вот я и пригласил его на эту роль. Или вы хотели поддержки знакомого артиста? Первые слова Антонио в «Шейлоке»: «Что со мной? Почему я так печален? Обычно это очень невзрачная роль. Хотя пьеса названа «Венецианский купец» в честь Антонио. Все думают, что в честь Шейлока, а на самом деле купец — Антонио. Но он всегда немного в тени. Я решил этот образ немного подтянуть, потому что он здесь единственный протагонист. Мне этот спектакль нравился. Когда мы играли «Последнюю ленту Крэппа» на юбилее, мне нравилась сама идея, что это было не какое-то торжество, а серьезный разговор о человеке, который проживает жизнь, на понимая, что остается у разбитого корыта. Мне хотелось, чтобы это был разговор не только о человеке, но и вообще о нашем мире, в котором мы остались вот в таком глупом положении. А потом уже была «Буря». Наверное, это лучший спектакль, что я делал здесь с Александром Александровичем. Чем отличается труппа «Шейлока» от труппы «Бури»? Меня смущает одна вещь, о которой мне трудно говорить. Они немного зациклены на бытовом театре. Российская актерская школа многолика, но то, что произошло в х, когда были уничтожены Мейерхольд и Таиров, от Вахтангова оставили только его яркость, маскарадность, праздник, много песен, — вся эта традиция как-то оборвалась. И осталась только одна — ложный бытовой театр, соцреализм такой. Сейчас молодые актеры уже начали чувствовать вкус к игре. Этого не хватает труппе «Et Cetera». Я думаю, что Владимир Панков в «Утиной охоте» и «Морфии» дает им возможность немного вглядываться в другое измерение актерской игры, оторваться от быта. Мне это не очень удается. Грузинские артисты просто по натуре не могут быть бытовыми. Даже соцреализм у них не получался, все равно был театр какой-то, иногда ложный, но все-таки театр. Я никогда не забуду, как у нас ставил Товстоногов своих «Мещан». Его попросили повторить в театре им. Шота Руставели знаменитую постановку. Он приехал на неделю, рассказал весь замысел, оставил гениальную Розу Абрамовну Сироту, свою ассистентку, которая большую роль играла в создании БДТ. Она репетировала, а параллельно репетировал я, наши залы были рядом. Я выхожу после репетиции, и она выходит. Очень печальная идет. Я говорю: «Роза Абрамовна, почему вы такая грустная? Ваши артисты не умеют пить чай». Я в недоумении смотрю на нее. Это стакан, в который надо налить заварку, потом горячую воду. Почувствовать это тепло. Потом сахар, который можно есть вприкуску, наливать чай в блюдце, добавить варенье». Она лекцию прочитала, как надо пить чай. Я подумал, что грузинские артисты так никогда не сделают, не захотят. Они предпочитают, чтобы стакана не было, и делать так, чтобы все поверили, что есть стакан. Тогда они увлекаются, тогда они ощущают себя в театре. Должна быть условность, а этот реализм… Хотя Товстоногов в последнем акте использовал технику брехтовского театра. Я тогда был еще неопытным режиссером, прямо спросил, не показалось ли мне. И он рассказал, что действительно просил не играть, а немного отстраниться от образов. На самом деле мы мало знаем школу Брехта. А ведь этот подход существует так давно, как существует театр. У Шекспира этот принцип еще сильнее. Но он большой художник, поэт, поэтому он его не вычленяет, как Брехт. Брехт это схематизирует и называет. Он не открыл, назвал принцип. У Станиславского тоже много этого было. А актерам «Et Cetera» это сложнее дается. Надо приглашать режиссеров другого метода, даже если они нам не очень нравятся. Это было бы интересно. У человека абсолютно безудержная фантазия. Такое количество спектаклей у такого молодого человека. Петер Штайн не смог предложить что-то такое, что актеров бы обогатило. Он все-таки в рамках традиции. Да, костюмы, быстрое построение действия, но он не принес актерам ничего. Они надеялись, что им будет интересно, как и мы все. Как вы решились на такой шаг? Мои желания не совпали с моими возможностями и возможностями труппы. Я ставил этот спектакль в Финляндии. И мы напрасно тут поменяли костюмы. Там я перенес действие на фантастический Восток, это же Сиракузы. Получился очень красивый и умный спектакль. Я думаю, это был один из лучших моих спектаклей. А в этом варианте я оказался в современном мире, и у меня не получилось. Не хватило какой-то фантасмагории на эту тему. И актерам не хватило подвижности, легкости, быстроты, ловкости. В этом спектакле необходимо ощущение театра, игры, а нам его не хватило. Почему для следующей работы вы выбрали пьесу «Ревизор»? Когда Роден завершал свою учебу, в качестве своего диплома он выбрал врата. Был такой жанр — такие двери в храм с барельефами. Потом оказалось, что все его будущие скульптуры уже были там, в его ученической работе. Может, не совсем точно такие, но узнаваемые. Как будто эти врата были откровением свыше. У меня что-то похожее с «Ревизором». Когда я учился в восьмом классе, к нам пришел на исправление новенький, который попал в Москве в плохую компанию. И вот его на год отправили в Тбилиси. Учитель решила обратиться к модному в то время в сумасшедших домах и тюрьмах способу исправления — поставить с нами спектакль, и выбрала для этого «Ревизора». Я играл Городничего, а Хлестакова играл тот самый хулиган. У нас были серьезные репетиции. Но когда мы дошли до третьего акта, стало понятно, что ничего не получится. В итоге мы играли «Мистера Твистера» Самуила Маршака. Я сейчас каждый год так думаю, и вот возвращаюсь к истокам. Между прочим, я до сих пор помню пьесу наизусть, все тексты Городничего я могу повторить. Или в ситуации с увольнением из театра им. Шота Руставели просто не было выхода? Меня приглашали и в Вахтанговский театр, но я порекомендовал взять Туминаса были две кандидатуры. Труппа меня знала, они хотели, чтобы пришел я. Но я сказал, что не смогу. Я уже не так молод, чтобы прийти и начать революцию: того выгнать, какие-то новые идеи принести. Мне необходимы актеры, если не единомышленники, то те, которые умеют и хотят делать то, что я могу. Я, может быть, многое не могу, но есть что-то, что могу. Поэтому я дал согласия в «Et Cetera». Но потом понемногу отошел в тень. Сейчас я, скорее, номинально здесь главный режиссер. Александр Александрович постоянно мне говорит, что я должен говорить, выступать, но я не могу, тем более что я вернулся в театр им. Шота Руставели. Не надо было, но слаб человек. Я хорошо ушел из Руставели, в традициях театра: там всегда выгоняли режиссеров или расстреливали. Впрочем, как во многих театрах в то время. Хорошо, что не расстреляли. Я считаю, что «Et Cetera» — это театр Калягина, и это не надо разрушать. Я не люблю вступать в конфликты, хотя один актер в шутку назвал меня Адольфом Виссарионовичем Берией. Сейчас я стал мягче. Когда я пришел в театр, то работал практически со своими однокурсниками. Мы были одно поколение, мы понимали друг друга без слов. Вам тоже кажется, что театр в кризисе? Но мне кажется, что кризис — это естественное состояние театра. Ведь театр — это стремление вырваться из каких-то оков, шор куда-то в неизвестность. Беседовала Юлия Караван.

Шарджа Гидропоника

Соль в Новокузнецке с адресами, отзывами, фото

Купить морфий Железноводск

Hydra Бошки Первоуральск

Buy Ecstasy (MDMA) Dar es Salaam

Купить Кокаин в Александровск