Купить морфий Карачев

Купить морфий Карачев

Купить морфий Карачев

🔥Мы профессиональная команда, которая на рынке работает уже более 5 лет и специализируемся исключительно на лучших продуктах.

У нас лучший товар, который вы когда-либо пробовали!

______________

✅ ️Наши контакты (Telegram):✅ ️


>>>НАПИСАТЬ ОПЕРАТОРУ В ТЕЛЕГРАМ (ЖМИ СЮДА)<<<


✅ ️ ▲ ✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ✅ ️

_______________

ВНИМАНИЕ! ВАЖНО!🔥🔥🔥

В Телеграм переходить только по ССЫЛКЕ что ВЫШЕ, в поиске НАС НЕТ там только фейки !!!

_______________










Администрация Карачевского района - НАШ МИР – МИР БЕЗ НАРКОТИКОВ.

Купить морфий Карачев

Закладки Витебск

Страница, заимствованная из романа-лексикона в слов М. Павича «Хазарский словарь» Женская версия. Как и в романе М. Павича, эта страница помещена в начале книги. Но, под ней никто не спит вечным сном. Это обычная цитата из произведения автора, любимого многими читателями. Эта рукопись найдена среди бескрайних просторов монгольских степей, и ни горные хребты, ни каменные россыпи, ни сам Чингисхан не помогли схоронить ее от читателей, жаждущих правды и перемен под палящими лучами звезды «по имени Солнце». И потому-то разрозненные листы ее валялись в московских переулках, а в скверах и парках бомжи укрывались ими, засыпая на скамейках под открытым небом, до изнеможения уставая от поисков тайн и забытых истин, теребящих, согревающих душу и ласкающих слух, особенно на пустой желудок. Имя Пелевин, несомненно, вымышлено поколением «П» неизвестно зачем и непонятно, с какой целью, возможно, злокозненной, потому что это все-таки имя, а не фамилия, как, например, фамилия Левин в тоже известном романе графа Толстого, привыкшего ходить босиком за сохой, но на зло своей жене Софье Андреевне точавшего сапоги, а зимой катавшегося в черном трико на коньках по замерзшему зеркалу вод рек и озер. Нужно и даже просто необходимо сразу заметить, что ни один из редакторов — а их было четверо, — которые старательно правили стиль и синтаксис рукописи, не имели никакого отношения к ней, так как их расстреляли из револьверов системы «наган» и маузеров в первые дни Революции, а потом добивали штыками, как только началась Перестройка. Они, эти редакторы, были молоды, они хотели любить девушек, стройноногих, тугогрудых, наивноглазых и на все поспешно согласных, а также женщин постарше: опытных в постели, но еще не утративших резвость и игривость, полных страсти, бушующей в их груди, как море-океан в сороковых широтах. Да, они были молоды, они только начинали жить и поэтому соловьи каждую весну поют им гимн, и кларнеты, гобои и скрипки рыдают, а медные трубы стонут над поглотившими их могилами. Эти редакторы втайне сами писали стихи и романы, но судьба и рок кружили над ними, словно стая кровожадных воронов, готовых клевать их тела триста лет подряд, а если не все триста лет, то хотя бы лет тридцать, пока их кровь свежа и горяча и ею можно писать плакаты и пока запах этой парной крови дурманит, словно ветка сирени или цветущий горький миндаль, источающий тонкий аромат сотых миллиграммов синильной кислоты. Кое-кто утверждает, что над редакторами кружила не стая воронов, охочих до мертвечины, а вились тучи насекомых, в некотором роде саранчи, всепожирающей и размножающейся торопливо, беспредельно и неумолимо, но это еще требует неопровержимых доказательств и научных исследований, подтвержденных экспериментами. Расстреляли в валенках на босу ногу, морозным солнечным днем у полыньи на реках Енисей и Ангара, а кто был в валенках на босу ногу — гордые и обреченные, но не сломленные редакторы или чекисты с револьверами и маузерами, — это предстоит выяснить. Об этом пока молчит история с кошачьим лицом, молчат монографии, архивы, груды папок личных дел с надписью «Х. Если, конечно, это тот самый Дуров, который ломал дурака — царский рубль на арене цирка, а если нет, то и это тоже в строку заговора молчания, потому что народ безмолвствует и упорно молчит, а если поет песни, то всё про утес и про заветные думы Степана Разина и Шукшина и про персидскую княжну, утопшую в Волге по собственной неосмотрительности, точнее, оттого что вовремя не научилась плавать и не сдала нормы ГТО. И этот заговор молчания тяжелой свинцовой тучей навис над страной, придавленной к земле и прячущейся в кротовых норах, как будто в этих норах можно спрятаться от стаи воронов и туч саранчи. Поэтому мы вынуждены еще раз категорически повторить, окончательно и бесповоротно: к публикации этой рукописи редакторы не имеют ни малейшего отношения. Они дописывали и переписывали про реку Тихий Дон и про то, как закалялась сталь, но, расстрелянные в глухой сибирской тайге, они и пальцем не пошевелили, чтобы опубликовать эту рукопись, провозгласить ее городу и миру, донести до народа, раскрыть ему, этому народу, глаза, уже почти потухшие от несбывшихся надежд и неумеренного пьянства то с горя, то с радости — редкой, но то и дело нечаянной. Сил, неистовой страсти и тайного, подспудного отчаяния, бесшабашного, тихого безумия и сладостного помешательства, необходимых для публикации этой рукописи, хватило только у самого Пелевина. И он выдавил ее из себя по капле, вбросил в этот мир, как шарик в рулетку, и исчез, растворился, растаял, затерялся, но не в просторах забайкальских степей, песчинкой в вихре вместе с Чингисханом, потомком лани и волка, и не в московских кривоколенных переулках или среди бетонных многоэтажек западноевропейских городов в толпах беженцев от высоких истин, ползущих медленной лавой скрытого, едва сдерживаемого гнева по автобанам, соединяющим эти города в единый организм, и не в кишащей бездне приморских плодородных равнин Китая. На самом деле он не исчез в заветной лире, а стал предметом культа — бронзовой ступкой с бронзовым же пестиком, а если под рукой нет бронзы, то каменной ступкой с каменным же пестиком, и в этой ступке, а то и в ступе, можно, невзирая на то, что такое пестик, а что такое тычинка, тереть все, что угодно, и сколько угодно, и где угодно, как Маяковский в желтой кофте тёр Лилю Брик. Он тёр ее на кровати, на диванах, на кушетках, на столах, на опрокинутых комодах, буфетах и шкафах, в которых прятался муж Лили, Осип Брик, записывавший все подробности в бумажку. Он, Маяковский, тёр ее так, что вся эта мебель превращалась под ними в труху и не подлежала ремонту, и краснодеревщики только качали головами, разводили руками и говорили: «Нет, придется покупать новую мебель». А Маяковский не успокаивался и тёр Лилю Брик везде: на углу Невского проспекта и Садового кольца, у постамента Медного всадника и во всех городах только что учрежденного Союза Советских Социалистических Республик, во всех дворах и подворотнях, на парадных лестницах и с черного входа, и даже в толпе делегатов Съезда Советов в Таврическом дворце, где сам светлейший князь Потемкин хотел тереть Екатерину II, но из этого ничего не получилось и светлейший князь мучился и страдал от черной меланхолии. А у Маяковского, взбодренного порцией кокаина, которую ему по свойски одолжил Пелевин, все получалось, он тёр Лилю Брик не только везде, но и всегда, ежесекундно, каждую минуту, ежедневно, без устали и просыпу, без остановки, на ходу, с каждым шагом проникая все глубже и глубже в ее растерзанное, влекущее и зовущее тело, ненасытное, как весенние овраги, как плоть толстовской дьяволицы Степаниды или плоть Аксиньи, жаркая, словно летняя степь в цвету по берегам реки Дон, и, проникая друг в друга, они пожирали друг друга глазами кретинов, сверкающими вспышками синих в темноте молний. Случалось, что они уставали и им приходилось передохнуть на какое-то краткое мгновение, и Маяковский, вспоминая поэта Брюсова, прикрывал бледные ноги Лили Брик своей желтой кофтой. И тогда Пелевин бегал за Шагалом и Малевичем, и те, раз уж им представлялась такая возможность, разукрашивали кофту Маяковского красными пентаграммами и с неистовым хохотом поднимали ее над страной от Бреста до Владивостока, и тогда жители необъятной страны, простиравшейся от южных гор до северных морей, по-хозяйски выстраивались в неторопливую очередь к Мавзолею, и Ленин, лежа в стеклянном гробу, корчил рожи всем, кто нескончаемым потоком проходил мимо, а рядом с ним в костюме Буратино стоял писатель Алексей Толстой и показывал всем нос растопыренными пальцами обеих рук. А когда поднимался ветер и желтая кофта трепетала и реяла над стогнами городов и над весями под музыку Дунаевского из кинофильма «Дети капитана Гранта», то с этой кофты дождем осыпались маленькие красные пентаграммы, начертанные шкодливой рукой Шагала или Малевича и крошечные черные квадратики: они ливнем падали на поля и луга, барабанили по спинам мужиков и баб, серпами жавших колосившуюся рожь и косами косивших буйные сочные травы, и бабы тут же поднимали подол и ложились прямо на жесткую стерню, и мужики тёрли и пластали их под грохот отдаленных летних гроз, и на следующий день бабы замечали, что задницы у них исколоты острой стерней, а молодые девки не хотели ничего замечать и только посматривали в небеса, чтобы не пропустить момент, когда там заполощется желтая кофта Маяковского. А в городах на фабриках и заводах, как только в облаках мелькнет эта кофта, пролетарии включали заводские гудки, по которым сверяли время и свою судьбу, и под шум станков и грохот и лязг блюмингов к ним спешили фабричные девчонки в красных косынках, они задирали скромные ситцевые платьица, изгибали легкий стан и призывно двигали бедрами, пока пролетарии тёрли их до окончания смены. Вой заводских гудков оглашал всю страну, доносился до европейских городов и даже был слышен за океаном. И тамошние пролетарии, хорошо зная, что происходит в Советской России, бросали к чертовой матери работу и шли бороться за свои права и повышение оплаты труда в долларах и фунтах. А впереди их на боевом коне в обнимку с Че Геварой ехал Пелевин, они матерились на все лады, громогласно проклинали Маргарет Тетчер и высоко над головой поднимали плакат с надписью «Пролетарии всех стран, присоединяйтесь», а прилепившийся к ним Захарий Прилепин пел песню «Нич яка месячна, видно, хоть голки збирай». И Дмитрий Быков, как настоящий реестровый казак, вприпрыжку бежал рядом, держась за стремя, и направо и налево рассказывал, что он не совсем еврей и совсем не толстый, и тут же на ходу читал лекцию и убедительно доказывал, что никто не тёр Лилю Брик так неистово, как Маяковский, ну, может быть, только Юрий Дудь хотел бы так Тину Канделаки, но она была «холодна, как статуя в Летнем саду» и не соглашалась меньше чем на Керимова на Лазурном берегу или, на худой конец, на Усманова, и Юрий Дудь отчаянно таращил глаза и, тоже на худой конец, уже готов был согласиться на Ксению Собчак — живую, резиновую, надутую или сдувшуюся — и в жарких мечтах стирал ее в порошок, который потом можно бы было рекламировать, бешено рекомендуя это снадобье от кашля, от простуды и гриппа, от любых недугов, микробов и вирусов, а также от чумы и заворота кишок. Так мог бы тереть ну разве что ещё Сердюков Васильеву, — не министра просвещения, а ту, упорхнувшую из тюремной камеры сладкоголосой птицей страстной любви и надежды. По многим причинам необходимо сделать некоторые разъяснения и по поводу собственно пустоты. Как стало впоследствии известно, пустоту изгнал из природы философ Аристотель, бюст которого Пелевин хранил у себя в самых потаенных местах, пока не догадался, что бюст этот пустотелый и именно в нем до поры до времени удавалось скрывать пустоту всем тем негодяям, которые не жалели для этого ни сил, ни денег. В том, что пустота была возвращена в природу, велика заслуга Эванджелиста Торричелли, потому что ослепший уже тогда Галилео Галилей небезосновательно прочил его на свое место в мировой науке. Хитроумный Торричелли вместо оловянной взял стеклянную трубку метровой длины, запаял с одного конца, наполнил ртутью, придержал пальцем с незапаянного конца и отпустил ее в чашку со ртутью запаянным концом вверх. Когда он отнял палец, уровень ртути в трубке немного понизился до отметки миллиметров ртутного столба, хотя в миллиметрах тогда еще ничего не измеряли, и в верхней части трубки неожиданно для всех образовалась пустота объемом не больше наперстка. И в этот момент бюст Аристотеля, утверждавшего, что природа боится пустоты, грохнулся с книжной полки, трахнулся о каменный пол и разбился вдребезги, а самые мелкие дребезги уже было невозможно расколотить еще мельче и Демокрит, который задолго до Аристотеля, лет за сто, дробил все, что попадалось под руку, назвал атомами. И мало того, упорно утверждал, что в мире ничего не существует, кроме атомов и пустоты, даже Пелевина не существует, — это, мол, просто сон из сказки «Тысяча и одной ночи», мол, все нормальные люди по ночам спят и только те, кто успел раздобыть хоть немного кокаина, колобродят в пустоте вместе с атомами. Но Демокриту не поверили даже туповатые жители его родного города Абдеры. Аристотель же поселился в Афинах, но бежал из них, чтобы афиняне не успели казнить его, как Сократа, остался жив и благодаря этой предусмотрительности ему верили почти две тысячи лет подряд, будто природа боится пустоты, и никакой Пелевин не убедит ее — природу — стать хоть чуточку смелее. И вот Торричелли развеял по воздуху, который раньше считали невесомым, этот древнегреческий миф с помощью простого наглядного опыта. Ведь опыту чужда логика, он иногда противоречит логике, причем всегда в свою пользу. С тех пор пустоту и называют торричеллевой пустотой, а о человеке, у которого пусто в карманах, не стесняясь и забывая правила приличия, говорят: «Пустой, как Торричелли». И природа уже не боится пустоты, она не боится ровным счетом ничего, даже Пелевина. Мало того. От фамилии Торричелли образовался самостоятельный глагол «торчать». И все, кто торчат на чем-нибудь: на кокаине, на морфии, на грибном рагу и даже на самом заурядном алкоголе не путать со звездой Алголь в созвездии Персея, известной переменчивостью своего света , — на некоторое время попадают в пустоту, а она — пустота — существует в трех видах. Во-вторых, в небольшом пространстве в круге диаметром около трехсот метров на берегу реки Урал, границу этого круга денно и нощно бдительно охраняет Анка-пулеметчица, и только 8 марта, в Международный женский день ее подменяет Чапаев, а 23 февраля в день Советской армии на сторожевой пост заступает сам Пелевин. В-третьих, эта пустота беспредельного космического пространства, границы этого пространства никто не охраняет, ни по старинке с немецкими овчарками, которых как огня боятся все шпионы и диверсанты, ни на новый лад — с помощью видеокамер. Но, невзирая на отсутствие охраны, границы эти пока еще никто не пытался нарушать. Завершая это небольшое пояснительное вступление, важно обратить внимание вдумчивого читателя на то обстоятельство, что на первых, безвозвратно утерянных страницах рукописи две фамилии в тексте — Путин и Абрамович — были старательно замазаны красными чернилами, но впоследствии их удалось восстановить даже там, где никто не предполагал их найти, так как Путин и Абрамович у людей на виду и их еще долго будут помнить и не забудут, даже если очень сильно захочется. А также напомнить и авторам и читателям настоятельный совет поэта Квинта Горация Флакка отбрасывать, то есть ни в коем случае не писать и не читать никакие предисловия, и начинать не с начала, а с середины. Потому что хороший казак, имеющий силу в плече в случае необходимости располовинивает острой шашкой своего визави до середины, то есть до самого пупка. Именно так делал и Семен Буденный, хотя и происходил не из «станишников», а из иногородних, то есть был крестьянского роду-племени, почему всегда и обходил на скачках казаков и брал все призы, а во время Первой империалистической имел полный Георгиевский бант — все четыре Георгиевских креста — и женился на оперной певице, держал дома под кроватью пулемет «Максим» и ездил на лошади самого Кутузова. Уточнение по поводу совета Горация, то есть до какой страницы можно не читать, а с какой читать, будет дано попозже. Он слегка повернулся ко мне всем туловищем и снял черные очки. Теперь я мог хорошо разглядеть его лицо и в том числе простой, по-видимому, славянского происхождения нос, чтобы об этом ни говорил Дмитрий Быков, при всей своей полноте прямо таки истекающий завистью, когда кто-нибудь заводит при нем речь о пустоте, причем даже не из желания подразнить, а из любопытства, свойственного многим и многим. Он оживился и зашептал, недвусмысленно сверкая глазами, косясь и оглядываясь по сторонам и так понижая голос, что было невозможно ничего разобрать: — Они прекрасно осведомлены, им доподлинно известно, что моя сущность находится во мне, то есть внутри меня, во всех этих печенках, селезенках, желчном пузыре и прочей требухе, заканчивающейся простатой, не путай ее с прямой кишкой, потому что простатит и геморрой — это разные вещи, и заметь, простата — это уже почти пустота, она, как и прямая кишка, — своего рода связующее звено между этим подлым и мерзким миром и возвышенно звенящей в глубинах космоса пустотой. Они якобы хотят выведать у меня конструкцию глиняного пулемета, чтобы Путин не на словах, а на деле и не в шутку, а всерьез начал отстреливаться от Трампа, Терезы Мей и Меркель, а заодно и от Никиты Михалкова, надоевшего ему как горькая редька со всем своим семейством, а именно Андроном Кончаловским и тремя поросенками из одноименной сказки, так блестяще пересказанной в переводе с английского. Но чертежи глиняного пулемета — это только хитроумный предлог, на самом деле им нужен ключ от пустоты. Какого рожна они в нее лезут, как червяки в консервную банку перед рыбалкой? Есть и еще одна причина…. Руководствуясь этим методом, явления нужно рассматривать не в их развитии, взаимосвязях и противоречиях, а в состоянии покоя, разрозненно, то есть строго по очереди и никогда попарно. Но от метафизики невозможно, да и просто нельзя отрывать диалектику, политую слезами Гераклита. С одной стороны, понятно, как дважды два, как божий день, что никому не дано дважды войти в одну и ту же воду, не только в реку, но и даже в озеро, даже в затхлое смердящее метаном болото. И тем не менее люди лезут в ту же воду дважды и трижды и палками гонят в эту воду других, и эти другие послушно плетутся к воде, как одуревшие и ослепшие от зноя стада антилоп к водопою, прямо в крокодильи пасти. В горячечном бреду им кажется, что я прячу его от них за железной дверью, занавешенной холстом, на котором нарисован очаг с котелком вкуснейшей похлебки. Если ключ за запертой дверью, то его уже никому и никогда не достать, будь ты трижды Лев Толстой и семи прядей во лбу, как Достоевский. Я сам ищу этот ключ вот уже много лет подряд. Когда-то он был у Чапаева, но он по пьяни обронил его неизвестно где, и я сойду с ума, свихнусь, рехнусь, если не найду его. Мы пришли в этот мир из пустоты. И уйдем из этого мира в пустоту. Поэтому нас туда и тянет. Тянет даже Елену Ваенгу, после того как она узнала интересный момент и стоит и курит, а вокруг нее пустота, взятая за основу. Что уж тогда говорить о Путине и всех, кто суетится под ним и вокруг него. Они готовы всё отдать ради пустоты, и конечно же даже Путина, но чуть попозже. А пока что они живут только одной пламенной страстью — догнать меня и отнять ключ от пустоты, которая представляется этим недоумкам райским блаженством, а на самом деле всякому, кто оказывается в ней, непросто из нее выкарабкаться. Мы с Пелевиным сидели в «Шоколаднице». Обстановка располагала к философской беседе. Официантки — бурятки, монголки, китаянки — нескончаемой чередой несли к нашему столику чашки крепчайшего кофе, и Пелевин выпивал их залпом одну за другой. Я оглянулся и увидел китаянку, она стояла, опершись локтями о прилавок, привлекательно изогнувшись, — длинноногая, стройная, она казалась полубогиней, попавшей в эту замызганную московскую «Шоколадницу» из роскошного американского подпольного борделя или из парижских заведений типа кафе «Мулен Руж». А если ткань красного цвета, то это уже кумач. Когда-то все это добро купцы доставляли из Китая, а потом в России производили столько этой китайки, что ее приходилось возить в Китай и продавать там по дешевке. И китайцев этих знаю, пулеметные роты, только деньги плати. Это сейчас они понастроили небоскребов, как в Америке. Пустота поглотит и небоскребы, и китайцев — и миллиард и десять миллиардов. В пустоте всем места хватит, в нее только Дмитрий Быков никак не помещается, но это дело времени. В «Шоколаднице» мы давно уже были не одни. В ближайшем углу за роялем сидели Чапаев и Путин. Чапаев в обе руки играл попеременно Второй концерт Рахманинова и Первый концерт Чайковского. Играл сильно, бурно, страстно, так, что даже его каракулевая папаха упала с головы на пол, но он, весь отдаваясь музыке, не обращал на это внимания. А Путин с краешку одним пальчиком наигрывал мелодию «Деспозито», а слова этой песни не напевал, потому что в ней парень обещал своей девушке расписать ее пещерку, которую она прячет между ног, причем так ловко и искусно, что пещерка вроде бы и спрятана, но все время кажется, что ее вот-вот можно увидеть, и поэтому взгляд не оторвать и думать ни о чем, кроме этой пещерки, не получается, да и не хочется, да никто ни о чем другом и не думает, да никого ни о чем другом думать и не заставишь. А Путин, как человек скромный, вежливый и при исполнении, довольствовался только мелодией, а слова пел какой-то пуэрториканец и даже не по-русски. В другом дальнем углу «Шоколадницы» собралась пестрая и разношерстная литературная компания. В глаза прежде всего бросался Дмитрий Быков, фигурой напоминающий Бальзака. В этот раз он обрил наголо голову и она блестела, как бильярдный шар, посланный в лузу. Слева, лицом в стол, лежал Венедикт Ерофеев — он был пьян и спал, но время от времени начинал кукарекать сквозь сон, так как ему снилось, что он едет в электричке по маршруту «Москва — Петушки». По правую руку от Быкова сидел другой Ерофеев. Рядом с ним стояла девица в расстегнутом черном длиннополом пальто, надетом на голое тело, и Ерофеев одной рукой трепал ее обильно заросший диким волосом лобок, а другой рукой что-то записывал на бумажной салфетке и назидательно, но непонятно кому, рассказывал о своих папе и маме, видных дипломатах ужасных сталинских времен. Вся эта троица без учета девицы с растрепанным лобком напоминала картину великого русского живописца Васнецова «Три богатыря». Писателей-литераторов за столом собралось десятка два. Дмитрий Быков, отвечая на чьи-то упреки в том, что он обрил голову и она стала похожа на бильярдный шар, упорно пытался доказывать, что если бы бильярдные шары были волосатыми, это мешало бы игре, присовокупляя к этому объяснения, что он писатель совершенно русский, а не еврейский, и что, невзирая на свою полноту, он вполне может поместиться в пустоте, если это потребуется для блага народа и особенно его читающей части, а также для торжества демократии. Под столом валялись пустые бутылки, в чашках для кофе была водка, шум за столом усиливался, и все достали револьверы и маузеры и не целясь, без всякой задней мысли начали палить друг в дружку без разбора и передышки. От пороховой гари воздух сгустился, и из него «соткался» коренастый крепыш, обритый наголо, как на этот раз Дмитрий Быков. В руках крепыш держал по револьверу. Это действительно был Котовский по имени Григорий. Одесские дамы, увидев его, падали в «чувственные обмороки», и, придя в себя, испытывали продолжительный оргазм, и требовали повторения, а их юным дочерям романтический разбойник снился по ночам. Но писатели-литераторы, собравшиеся в кафе «Шоколадница», не относились к числу слабонервных. На Котовского они не обратили никакого внимания. Тогда он стал ходить вокруг их стола, приставлять к головам, разгоряченным спорами, восторгами и гневными тирадами, револьверы и нажимать на спусковой крючок. То и дело случались осечки, но когда раздавались выстрелы, мозги брызгали во все стороны и Григорий Котовский то демонически хохотал, то на мгновение впадал в печальную задумчивость о бренности всего земного, и с нежностью вспоминал свои бурные приключения с женщинами, которые всегда пылали к нему безудержными чувствами, и поэтому он живо представлял себя скачущим на мустанге по американским прериям и пампасам. Пелевин краем уха прислушивался к звукам рояля и посматривал в тот угол кафе, где бесчинствовали писатели-литераторы и до крайности распоясался Григорий Котовский. Пойдем-ка лучше на свежий воздух. Мы вышли из «Шоколадницы» и оказались на Патриарших прудах, хотя пруд там был всего один, зато удивительной квадратообразной формы. Сначала — Козье болото. Здесь разводили коз, а их шерсть поставляли к царскому двору. В болоте, видимо, водились черти, потому что речку, вытекавшую из болота, называли Черторий: считалось, что ее прорыли черти, существа в общем-то довольно безобидные, хотя иной раз они и любят пошутить. Потом болото осушили и на его месте вырыли три пруда, чтобы разводить в них рыбу для патриаршего стола. Так и появилось название Патриаршие пруды. Чертям, разумеется, пришлось отсюда убраться, и они теперь обитают чёрти где. И с тех пор на Патриарших кто только не жил, можно даже сказать, обитал чёрти кто: Маяковский, тот самый, который неустанно тёр Лилю Брик, Цветаева, Александр Блок, потом Гришин, член ЦК, и Семичастный из КГБ, и даже Чаломей и Янгель, ракетотехники: именно их двигатели вынесли потом человечество в космическое пространство, где пустоты неизмеримо больше, чем непустоты, а еще больше непонятно и неведомо чего. В начале двадцатых пруды называли Пионерскими. Но попозже, как это обычно и случается, вернули старое название, потому что все новое — это хорошо забытое старое. Как же его еще называть. Вон та липовая аллея, в которой из сгустившегося знойного воздуха соткался неприятный тип престранного вида в клетчатом пиджачке, в жокейском картузике — этот длинный гражданин висел, не касаясь земли, покачиваясь то вправо, то влево, и сквозь него было видно, то есть он казался прозрачным, наподобие стекла. А вон и скамейка, на которой лицом к пруду и спиной к Бронной сидели поэт Иван Бездомный и композитор Берлиоз. Тут даже если не захочешь, все равно назовешь сквер Булгаковским. Так, по крайней мере, сказано в первой главе романа. Мои книги. Все книги Aудиокниги даритекниги Ещё Промокод Что почитать? Что послушать? Присоединяясь к ЛитРес, вы заботитесь об экологии. Регистрация Вход. Пелевин и пустота. Роковое отречение. Роковое отречение Текст. Автор: В. Из серии: Большой заговор. Приговоренные императоры. Убить императрицу Екатерину II 1. Зарегистрируйтесь и читайте книгу бесплатно:. Взять по абонементу. Фрагмент Отложить. Читать фрагмент Добавить в корзину. Отметить прочитанной. Текст Пелевин и пустота. О книге Читать онлайн. Шрифт: Меньше Аа Больше Аа. Книга из серии:. Убить императрицу Екатерину II » - 7. Исходная точка интриги. Тайна женского сердца. Кинжал мести. Кто правит миром. Игра судьбы. Ошибка императрицы. Другие книги автора:. Как грабили Ротшильда. Любовь и миллионы. Читайте эту книгу бесплатно. После регистрации ссылка на книгу будет отправлена на указанный Вами e-mail. Книги Историческая литература В. Волк-Карачевский Пелевин и пустота. Читай где угодно и на чем угодно. Как слушать читать электронную книгу на телефоне, планшете. Доступно для чтения. Установить приложение. Откройте « » и найдите приложение ЛитРес «Читай! Установите бесплатное приложение «Читай! Войдите под своей учетной записью Литрес или Зарегистрируйтесь или войдите под аккаунтом социальной сети Забытый пароль можно восстановить. В главном меню в «Мои книги» находятся ваши книги для чтения. Вы можете читать купленные книги и в других приложениях-читалках. Скачайте с сайта ЛитРес файл купленной книги в формате, поддерживаемом вашим приложением. Загрузите этот файл в свое устройство и откройте его в приложении. Форматы - Для устройств. Для компьютеров. Найти Пожалуйста, введите три или более символа. Новинки Бестселлеры О компании. Контакты Служба поддержки Публичная оферта. Мы используем куки-файлы , чтобы вы могли быстрее и удобнее пользоваться сайтом. Подробнее OK. Купите 3 книги одновременно и выберите четвёртую в подарок! Условия акции. Чтобы воспользоваться акцией, добавьте 3 книги в корзину:. Не показывать это сообщение.

В. П. Волк-Карачевский, Пелевин и пустота. Роковое отречение – читать онлайн полностью – ЛитРес

Закладки метамфетамин в Бокситогорске

Микс Тестостеронов В Аптеке Калининград, Animal Stak Тула, Олеат 50 Мг Томск - Спортивное питание

Ганжа Петропавловск-Камчатский

Купить морфий Карачев

Гатчина купить Марки LSD 170мкг

Почеп купить Метамфетамин

Купить морфий Карачев – Telegraph

Закладки спайс россыпь в Туле

Купить морфий Карачев

Марки в Владимире

Testosteron C Стоимость Усть-Каменогорск - Спортивное питание

Купить HOMER Высоцк

Екб купить кокс

Купить морфий Карачев

Канск купить закладку LSD 220 мг

Report Page